Захар Прилепин - Взвод. Офицеры и ополченцы русской литературы
Артиллерия наша, нанося ужасный вред неприятелю цельными выстрелами своими, принудила неприятельские батареи замолчать, после чего вся неприятельская пехота и кавалерия отступила.
Таким образом, войски наши, удержав почти все свои места, оставались на оных…»
За события того дня Пётр Вяземский был награждён орденом Святого Владимира 4-й степени с бантом. Напомним, что Владимир Креститель был непосредственным предком Вяземского: в этом награждении есть что-то удивительное и завораживающее.
…В тот же вечер по какому-то очередному делу Вяземский попал в избу, где лежал тяжело раненный князь Багратион.
При Багратионе адъютантом был шурин Вяземского, поручик Фёдор Гагарин, раненный в тот день в руку. Он накормил Вяземского; они оба были уверены, что французы разбиты, и скоро начнётся преследование неприятеля.
Но началось отступление.
«Помню, какая была тут давка, – пишет Вяземский, – кажется, пехота, кавалерия, обозы – всё это стеснилось на узкой дороге. Начальники кричали и распоряжались; кажется, действовали и нагайки. Между рядовыми и офицерами отступление никому не было по вкусу».
В опустевшем уже Можайске Вяземский был свидетелем того, как генерал Милорадович, увидев выходящего из дома с каким-то добром солдата, немедленно велел его расстрелять.
«Но, кажется, это было более для острастки, и казнь не была совершена», – пишет Вяземский. Обратите внимание на постоянно повторяемое им слово «кажется»: похоже, он действительно половину событий не мог толком рассмотреть.
Исполнив распоряжение Милорадовича, Вяземский взял отпуск и вернулся в Москву – навестить беременную жену.
Город тут же пришлось покинуть: Наполеон был уже рядом.
Жену Вяземский перевёз в Вологду – туда переехал знаменитый московский акушер, которому он желал доверить роды.
Ближе к окончанию отпуска Вяземский обратился к Милорадовичу с просьбой вернуть его в полк, но тот уже собрал себе достойных адъютантов (в числе прочих на должность адъютанта вернулся поэт Фёдор Глинка, бывший при Милорадовиче с 1802 года) и вынужден был отказать.
Близорукость осложняла Вяземскому путь в строевые полки: при стрельбе он не различал хоть сколько-нибудь отдалённой цели, а при кавалерийской службе вновь рисковал в одиночестве попадать на позиции противника… По совести говоря, он понимал, что толку от него в армии не так много, как хотелось бы. Пётр Андреевич всё равно, наверное, отправился бы в действующую армию, но тут у него родился первенец, сын Андрей; и, пока молодые родители любовались на него и одновременно пытались как-то выжить в чужой Вологде, в декабре 1812-го жена Вяземского опять забеременела.
С военной стезёю тогда не заладилось.
Вяземский, в отличие от многих своих современников, в полной мере военным поэтом не стал; с другой стороны, если отобрать в его немалом наследии образцы воинской лирики, то сложится как минимум две небольших, но очень убедительных стихотворных книжки.
Первая будет содержать посвящения героям и поэтам Отечественной войны 1812 года; зачастую это были одни и те же лица.
Уже в 1812 году пишется «Послание Жуковскому», а в 1813-м – «К Тиртею славян», обращение к нему же.
Ближайший товарищ Вяземского Жуковский при Бородине стоял в резервном полку ополчения, но также весь день находился близ смерти: французская артиллерия проредила и резервы – рядом с Жуковским погибали ополченцы, даже не увидевшие врага.
«Послание…» посвящено картинам сожжённой Москвы.
Но что теперь твой встретит мрачный взгляд
В столице сей и мира и отрад?
– вопрошает Вяземский друга; и отвечает сам:
Ряды могил, развалин обгорелых
И цепь полей пустых, осиротелых —
Следы врагов, злодейства гнусных чад!
Наук, забав и роскоши столица,
Издревле край любви и красоты
Есть ныне край страданий, нищеты.
Здесь бедная скитается вдовица,
Там слышен вопль младенца-сироты;
<…>
Счастли́в, мой друг, кто мрачных сих картин,
Сих ужасов и бедствий удалённый
И строгих уз семейных отчужденный,
Своей судьбы единый властелин,
Летит теперь, отмщеньем вдохновенный,
Под знамена́ карающих дружин!
«Строгих уз семейных отчужденный» – это, конечно же, о себе: Вяземский тоже хотел бы под знамена карающих дружин, но куда тут…
«К Тиртею славян» – просьба почтить память умершего в зарубежном походе Кутузова (Тиртей – имя древнегреческого поэта, поднимавшего своими песнями дух спартанцев).
Обвей свою ты кипарисом лиру,
Тиртей славян! И прах, священный миру,
Да песнь твоя проводит в мрачный свод,
И тень его, с безоблачных высот
Склонясь на глас знакомых песнопений,
Твой будет щит и вдохновенья гений.
Сам себя Вяземский Тиртеем не видел.
Но до окончания войны он, конечно же, будет поглощён происходящим, тем более что множество его товарищей пребывали в походе: к примеру, Батюшков, передавший ему при отъезде в действующую армию право на издание стихов (вдруг вернуться будет не суждено).
В 1813-м Вяземский не без лёгкой, характерной для него иронии, но всё ещё крайне патриотично заметит: «…Мы до смерти соскучимся, если года через два не явятся снова французы или другой неприятель…»
О дне капитуляции наполеоновских войск Вяземский скажет: «…Отдал бы десять лет своей жизни, отдал бы половину и более достояния моего, чтобы быть 19 марта в Париже».
Он примет участие в организации московского праздника в честь победы над Наполеоном и опубликует надпись к бюсту Александра I:
Муж твёрдый в бедствиях и скромный победитель.
Какой венец Ему? Какой ему алтарь?
Вселенная! пади пред Ним – Он твой спаситель!
Россия! Им гордись: Он сын твой, Он твой царь!
В это время мы видим Вяземского как государственника, монархиста и певца воинских побед.
Он пишет несколько замечательных стихов, так или иначе связанных с пережитым за эти годы; лучшие из них – посвящения Денису Давыдову.
Анакреон под доломаном,
Поэт, рубака, весельчак!
Ты с лирой, саблей иль стаканом
Равно не попадёшь впросак.
Носи любви и Марсу дани!
Со славой крепок твою союз:
В день брани – ты любитель брани!
В день мира – ты любимец муз!
Душа, двойным огнём согрета,
В тебе не может охладеть:
На пламенной груди поэта
Георгия приятно зреть.
Воинским соблазнясь примером,
Когда б Парнас давал кресты,
И Аполлона кавалером
Давно, конечно, был бы ты.
Если и завидовал (по-хорошему) Вяземский хоть кому-то – то, пожалуй, лишь Давыдову; о себе точно зная, что никогда подобным образом вести себя не сможет.
В каком-то смысле Давыдов явил собой идеальный, античной завершённости человеческий образец – какое счастье видеть таковым своего друга, нежнейшим образом относившегося к нему, Вяземскому.
Это было светлое чувство: достаточно сказать, что Давыдову Вяземский посвятил стихов больше, чем собственной жене, с которой прожил целую жизнь, или любому из сотоварищей по литературному ремеслу (чуть меньше, чем Давыдову, – четыре – Батюшкову, тоже воину и поэту; Пушкину же – одно, и то посмертное).
Помимо воинской доблести, стихотворного дара и умения ценить высокую дружбу, в Давыдове пленяла Вяземского ещё и дерзкая независимость:
На барскую ты половину
Ходить с поклоном не любил,
И скромную свою судьбину
Ты благородством золотил.
Врагам был грозен не по чину,
Друзьям ты не по чину мил,
– пишет Вяземский Давыдову уже в следующем посвящении того же, 1814 года, осведомлённый о том, что легендарный товарищ получил генерал-майора, но потом этого звания, в силу разнообразных обстоятельств, лишился, и был водворён обратно в полковники; тот самый Давыдов, что был известней и любимее многих и многих генералов!
Но постепенно в батальных или посвящённых боевым товарищам стихах Вяземского появляется одна, из раза в раз повторяющаяся нота.
Характерно в этом смысле стихотворение «Петербург». Сначала там даются убедительные картины побед и преобразований Петра:
Так, Пётр! ты завещал свой дух сынам побед,
И устрашённый враг зрел многие Полтавы.
Питомец твой, громов метатель двоеглавый,
На поприще твоём расширил твой полет.
Рымникский пламенный и Задунайский твёрдый!
Вас здесь согражданин почтит улыбкой гордой.
Но жатвою ль одной меча страна богата?
Вяземский продолжает, описывая уже нового государя – Александра I; и, не без лести, в державинской манере – словно бы наставляет, куда стоит самодержцу держать путь:
С народов со́рвал он покровы угнетенья,
С царей снимает днесь завесу заблужденья,
И, с кроткой мудростью свой соглася язык,
С престола учит он народы и владык;
Уж зреет перед ним бессмертной славы жатва!
Счастливый вождь тобой счастливых россиян!
Пётр создал подданных, ты образуй гражда́н!
Здесь придётся сделать небольшое, но необходимое отступление и сообщить, что в том же 1818 году в жизни Вяземского случаются два немаловажных события: он был пожалован в коллежские асессоры с назначением состоять при императорском комиссаре в Царстве Польском, и в том же году вступает в варшавскую масонскую ложу «Северного щита».
