Огюст Роден - Беседы об искусстве (сборник)
– Промышленники, вместо того чтобы поддерживать честь своей фирмы, ищут лишь наживы, ухудшая, фальсифицируя свои изделия; труженики, с большим или меньшим основанием питающие враждебность к владельцам предприятий, работают спустя рукава. Кажется, что ныне почти все рассматривают работу как неприятную необходимость, проклятое ярмо, тогда как для нас она составляет смысл бытия и счастье.
Впрочем, не стоит заблуждаться, что так было всегда. Большая часть творений прошлого – мебель, утварь, ткани – свидетельствует о добросовестности изготовления.
Человеку столь же свойственно работать хорошо, сколь и дурно; я даже думаю, что первое перевешивает, так как более соответствует человеческой натуре. Но он внимает и добрым, и скверным советам и в настоящий момент отдает предпочтение скверным.
А между тем, насколько было бы счастливее человечество, если бы работа, вместо того чтобы являться расплатой за существование, стала бы его целью!
А чтобы сия волшебная перемена стала возможной, людям достаточно было бы следовать примеру художников или, лучше, самим сделаться художниками (я беру это слово в самом широком смысле – теми, кто получают удовлетворение от того, что они делают). Остается только желать, чтобы в каждом ремесле были свои художники, чтобы художник-плотник был счастлив, пригоняя шип в паз, чтобы художник-каменщик с любовью гасил известь, чтобы ломовой извозчик с гордостью ухаживал за своими лошадьми, а не давил бы прохожих. Не правда ли, возникло бы идеальное общество?!
Как видите, художники могут преподнести остальным необычайно плодотворный урок.
– Отлично сказано в защиту, – заметил Деспио. – Бурдель, я беру свои слова назад, ты достоин пищи. Прошу тебя, возьми еще спаржи.
III
Я обратился к Родену:
– Мэтр, вам, вне всякого сомнения, присущ дар убеждения. Однако вообще зачем надобно доказывать полезность художников? Разумеется, их страстное отношение к работе могло бы, как вы это показали, послужить благотворным примером. Но выполняемая ими работа, бесполезная сама по себе, разве не является ценной в наших глазах?
– Что вы под этим подразумеваете?
– Я хочу сказать, что произведения искусства никоим образом не могут быть отнесены к разряду полезных вещей, то есть к разряду вещей, дающих нам пропитание, одежду, жилье, удовлетворение наших телесных потребностей.
– Напротив, искусство освобождает нас от рабской зависимости от практической, повседневной жизни, открывая нам волшебный мир упоения и мечты.
– Друг мой, люди зачастую заблуждаются относительно того, что полезно, а что нет.
Полезным называют то, что отвечает потребностям нашей материальной жизни, и с этим я соглашусь.
Впрочем, ныне усматривают пользу и в роскоши, служащей единственно возбуждению тщеславия и зависти, а эта роскошь не только бесполезна, но, скорее, загромождает жизнь.
Я лично называю полезным все, что дает нам счастье. А на свете ничто не делает нас более счастливыми, чем созерцание и мечта. Вот о чем совершенно забывают в наши дни. Человек, снявший с себя обузу повседневных забот, мудро наслаждается бесчисленными чудесами, предстающими его взгляду и духу на каждом шагу, он шествует по земле как бог. Его опьяняет созерцание прекрасных существ, образчики человеческого и животного мира трепетно окружают его, играя юными мышцами, это очаровательные живые машины, гибкие, стройные, чуткие; он лелеет радость, бредя вдоль брегов и долин, где весна расточает роскошь своих зеленых цветущих празднеств, фимиам испарений, шуршание и шелест пчелиных крылышек, любовные песни; он приходит в экстаз от серебряной ряби, которой покрывается смеющаяся поверхность вод; он с энтузиазмом следит за Аполлоном, золотым богом, силящимся отогнать тучи от земли, а те неохотно раздвигаются, подобно одеждам стыдливой возлюбленной.
Какой смертный более счастлив, чем он? И поскольку именно искусство учит и помогает нам оценить эту радость бытия, невозможно отрицать его пользу.
Речь идет не только об интеллектуальных наслаждениях, но и о значительно большем. Искусство указует людям смысл их жизни. Оно пробуждает в них чувствование жизни, помогает уяснить свое предназначение и жизненные цели.
Когда Тициан живописал великолепие аристократического общества, где лицо каждого персонажа, его жесты, костюм несли отпечаток превосходства ума, власти и богатства, он предлагал венецианским патрициям тот идеал, к которому им следовало устремляться.
Когда Пуссен писал пейзажи, в композиции которых, кажется, правит Разум, настолько они светлы и величественны; когда Пюже напрягал мускулы своих героев; когда Ватто размещал свои очаровательные и меланхолические парочки под таинственной зеленой сенью; когда Гудон заставлял Вольтера усмехаться, а Диану-охотницу стремить свой легкий бег; когда Рюд в своей «Марсельезе» призывал старцев и детей на помощь отчизне – все эти великие французские мастера шаг за шагом отшлифовывали ту или иную грань души нашей нации: пристрастие к порядку, энергию или грацию, остроумие или героизм, но во всем этом – радость жизни и свободу, и тем самым они культивировали в своих соотечественниках качества, отличающие нашу расу.
А разве величайший художник нашего времени Пюви де Шаванн не пытался привить нам столь желанную нежную ясность? Его утонченные пейзажи, где священная Природа, кажется, укачивает у своей груди человечество, любящее, мудрое и одновременно величественное и простое, – не является ли это для нас восхитительным уроком? Помощь тем, кто слаб, любовь к труду, преданность, уважение высоким мыслям – все удалось выразить этому несравненному гению! Это волшебный свет, пролившийся на нашу эпоху. Достаточно посмотреть на один из его шедевров – «Святую Женевьеву», или «Священный лес» в Сорбонне, или на великолепное «Приношение Виктору Гюго» на лестнице Hqtel de Ville, чтобы вдохновить себя на благородные деяния.
Художников и мыслителей можно уподобить лире, бесконечно чуткой и звучной. Вибрации струн этого инструмента, обусловленные обстоятельствами эпохи, еще долго звучат в других смертных.
Люди, способные оценить прекрасные творения искусства, несомненно, редки; музеи и прочие публичные места посещает весьма ограниченное число зрителей.
Но чувства, возбуждаемые искусством, все же понемногу просачиваются в толпу. Под сенью гениев художники меньшего масштаба принимаются распространять и вульгаризировать концепции мэтров; художники воздействуют на писателей, а те, в свою очередь, на художников: осуществляется непрерывный обмен мыслями между лучшими умами поколения – журналистами, авторами популярных романов, иллюстраторы разносят истины, открытые мощными умами мыслителей. Это своеобразный духовный поток, выброс, рассыпающийся на множество каскадов и в конце концов разливающийся вширь, представляя собой менталитет своего времени.
Не следует повторять обычное заблуждение, утверждая, что художники лишь отражают чувства своего окружения. Впрочем, это уже было бы немалым достижением. Ведь весьма уместно поднести людям зеркало, помогая им понять самих себя. Но художники делают большее. Конечно, они при этом многое заимствуют из глубинных источников, созданных традицией, но и сами обогащают эту сокровищницу. Поистине они являются проводниками и изобретателями.
Чтобы убедить вас в этом, достаточно заметить, что многие из мастеров опережают, и порой значительно, эпоху, когда их вдохновенное мастерство становится признанным. Так, многие шедевры Пуссена были написаны при Людовике XIV, хотя их благородная упорядоченная стройность соответствует характеру последующего правления. Ватто, чья беспечная грация, казалось бы, определила эпоху Людовика XV, творил не во времена этого короля, а при Людовике XIV, скончавшись в период Регентства. Шарден[144] и Грез[145], творчество которых восславило буржуазный семейный очаг, став предвестником демократизации общества, жили в монархическую эпоху. Прюдон[146], нежный и усталый мистик, противопоставил оглушительным фанфарам Империи любовь, самопогружение, мечту, став предшественником романтиков… И уже ближе к нашему времени – разве Курбе[147] и Милле не выразили при Второй империи[148] усталое достоинство трудящегося люда, который позднее, уже при Третьей республике, получил перевес в обществе.
Я не хочу сказать, что художники предопределили великие духовные течения, проявившиеся в их творчестве. Я лишь утверждаю, что они неосознанно внесли вклад в их формирование, что они стали частью интеллектуальной элиты, способствовавшей сотворению новых тенденций. И разумеется, эта элита состояла вовсе не только из художников, к ней принадлежат также писатели, философы, романисты и публицисты.
Еще одним доказательством того, что мастера искусства несут своему поколению новые взгляды и веяния, являются те трудности, которые испытывают художники, до смерти добиваясь их признания. Порой вся жизнь уходит на борьбу с рутиной. И чем ярче их дарование, тем больше вероятность того, что долгие годы они пребудут в безвестности. Коро, Курбе, Милле, Пюви де Шаванн, ограничимся, назвав эти имена, были единодушно признаны лишь в конце их пути.
