Огюст Роден - Беседы об искусстве (сборник)
Заводская копоть не чернит небо.
Но на первом плане эти акулы индустрии загромождают, душат пространство непромокаемой завесой, тяжесть которой разрушает перспективу и печалит наш взгляд.
Там, вдали, облака растянулись радостными белыми перьями, образуя тысячи невидимых течений…
Так мысль, достигшая своей зрелости, проливает свет, а корни ее остаются неведомыми.
Облака меняются, как диалоги незакрепощенных свободных умов.
Они отбрасывают тень то тут, то там, как садовник направляет свою лейку то влево, то вправо…
И вдруг эти белые атласные уступы. Поверх – лессировка, заставляющая светиться небесный простор под ними; на поросших кустарником холмах светящаяся глазурь света.
Интересно наблюдать, как облака расходятся или стягиваются, распыляются, собираются. – Таковы и людские судьбы, и любовь.
– Я знаю небо, вот это небо Медона. Дни спокойного света, он наполняет весь горизонт великолепием, которому не дано повторяться.
Прелестный холм окрашивается в бронзовые тона: медная стена в ореоле.
Тотчас облака разрисовывают небо белыми листьями аканта скульптурной чистоты. Теперь это акварель, рисунки китайской тушью.
Этот счастливый край по ту сторону земли, в недосягаемом для любых туч покое.
Польщу ли я этому пейзажу, заявив, что он воскрешает во мне образ Италии?
Но поезд, грохоча по рельсам, грубо вторгается в этот край любви. Видна убегающая черная спина змеи. Он испускает быстроисчезающие клубы белого дыма. Знаки суетного времени. И энергические ценности дня воскресают, как если бы этот шумный эпизод вообще не имел места.
Это Клод Лоррен утра, восхитительно глубокий. И это весна. Я вдыхаю в себя этот восторг весеннего утра. Петух возвещает начало дня, испускается огромный вздох. О чудо! Возлюбленная земля! Пейзаж, исполненный свежести и благодати! В его пропорциях нет ничего непомерного. Вещи не конкурируют по величине с человеком. Но он в этой атмосфере, освобождающей его дух от мелочей, он может мыслить о великом и воплощать его.
Небо полно облаков, которые приближаются, низко стелясь, одни более тяжелые, чем другие, осторожно перемещая вместе со своим объемом свет, производящий изумительные эффекты. Художник, который захочет их воспроизвести, будет «плоским», если не обратит внимания на эти контрасты. И это та самая ошибка, в которую обычно впадают скверные последователи импрессионистов.
Взгляд устремлен вдаль, до самой далекой точки; пейзаж как бы растворяется в воде, и величавая гора Валериен вздымается в этом огромном ирреальном и в то же время существующем пространстве.
Гора Валериен… я хотел бы представить, что это Акрополь в этом сером тоне серебра, характерном для Коро. Ах, Греция! Когда я чувствую на своих губах мед восхищения перед красотой, я тотчас обращаюсь мыслями к ней. Греция! Другое небо пьянит весной! – И эти два оттенка белого там на холме, это мог бы быть Парфенон…
На переднем плане сияние плодового дерева, полного цветов…
Но самое прекрасное в этом пейзаже – это то отстранение, что нисходит на меня; можно сказать, что в эффектах глубины заключена высшая красота.
…Между тем вот чарующий эффект: весь холм и мой дом предстают как на гобелене, они не удаляются. – На переднем плане дерево и прозрачная вязь ветвей; в глубине небо, плоское, молочного оттенка, за исключением смеющихся пятен сирени; разбег пейзажа, выглядящего как громадный гобелен, умещается между этими двумя планами, если не брать во внимание дальние закоулки.
Этот дивный вид между пилястрами и аркадами моего музея, эта глубина растушеванной перспективы. В отдалении Севрский мост; Сена возвращается ко мне. Небо и предметы в глубине серые. Возле меня смелый очерк акации.
Сей вестибюль под высокими аркадами несет отдохновение, куда вибрации, доходящие извне, доносят волнующие эффекты. Эта архитектура сообщает пейзажу полетность, которая подхватывается арками; переливы жизни, красоты пейзажа размещаются в рамке высоких проемов.
Обходя вокруг портика, натыкаешься на взобравшегося на высокий постамент фавна, который протягивает гостю своего младенца. Возле него живая изгородь. Дерево заполняет все небо своими цветущими розовыми ветвями…
Утро. Под аркадой сквозь испарения я вижу, как пробуждается пейзаж. На Сене можно различить лишь очаровательный мост. Весь Сен-Клу погружен в молочный туман. Можно было бы усомниться в его существовании, если бы он не виднелся здесь накануне вечером. Реальными выглядят только кусты сирени, еще не расцветшей. Их светло-желтые листья, кажется, истаивают в нежном потоке света.
Облака угрожающе сгущаются. – Между тем и это ожидание перемены выглядит дивным!.. Растения оживают. Наше злосчастное неведение мешает нам понять, разделить их радость, слиться с природой!..
Низкие облака барашками клубятся по склону.
Склон освещается подобно вспыхнувшей догадке. Это спадает туман. Передний план потемнел. Но на моих глазах раскрывается очаровательная раковина пространства, и только что потемневшие облака светлеют.
Округляются очертания стройных деревьев. Еще виднеется нервюра, темная арматура ветви среди молодых листьев. Деревья исхода зимы.
Теперь весь декор проникнут живой бесконечной поэзией, набрасывающей на окружающие предметы флер радости. Эти кусты. В клубах зелени идеально размещенные дома, влажное сияющее небо и огромные легкие облака…
Между тем холм остается темным. Чуть расцвеченным втиснутой туда деревушкой и обсерваторией…
Версаль. – Эта часть сада носит религиозный характер. Это идет от вазы – прекрасной вазы в глубине партера. То же передается и деревьям, толпящимся вдоль круговой аллеи.
В самой вазе это связано с ее древностью.
Юная женщина, присевшая на скамью, – мне показалось, что она молится в буддистском храме.
Четыре девушки идут по дороге, вьющейся вдоль края этой окрашенной в весенние тона степи. Четыре живых воплощения счастья. Они идут, легкие в легком воздухе, мысли в них заключено не более, чем в траве и цветах.
Медон. – Город как букет; деревья, кажется, несут его на своих верхушках, взаправду поддерживая его, очерчивая, составляя. – Какие эти дома счастливые! – Несовременные. – Вон там один за железной дорогой, один из самых скромных – можно сказать, что это храм. Дома, окруженные зеленью, напоминают барашков в парке. – Они недвижны в этом ощущении счастья…
Пейзаж спит, погруженный в пьянящую негу. Чуть ветрено, покачивается верхушка фруктового дерева. Вдалеке над крышей небольшого домика курится дымок.
Дыхание природы ширится, мир вокруг углубляется.
Движение поезда, через определенные интервалы пересекающего вечный покой, напоминает о ходе времени.
Вечный покой не есть неподвижность. Разгорается день, меняется панорама. Мое созерцательное настроение ненадолго нарушается, я вновь погружаюсь в созерцание; но это уже не тот спектакль, что только что предстал перед моими глазами, я не узнаю его. Колорит по-прежнему серый, но в нем теперь больше сияния, тепла, серебряно-серого света. Пейзаж, все еще пьяняще нежный, пробуждается, но это уже новое опьянение, абсолютно чувственное. Птицы стрелами прошивают воздух, здесь и повелительный и недоверчивый воробей, что бьется в мое окно, без устали чирикая.
Между тем пробуждается и человек, чтобы взяться за работу. До меня доносится скрежетание грабель.
Облака темнеют, небо же набирает больший блеск, слишком интенсивный блеск. Это гроза. Необходима встряска там наверху, чтобы на поля пролилась живительная влага. Так необходима боль, чтобы мысль озарила разум.
Атмосфера разрядилась. Чистые испарения сияют; дома отливают зеркальным блеском, как лакированные. Дымки над крышами плавают в воздухе без определенного направления. Затем обращенный ко мне склон холма темнеет. Но самое интересное творится там, в тех волшебных далях, куда дух, жаждущий чудесного, посылает воображение как некоего предвестника…
Эти непрерывные изменения французского пейзажа дарят художнику неиссякаемые источники. Необходимо постигнуть их, чтобы лучше понять искусство пленэра: в Средние века – в архитектуре и скульптуре; в XIX и XX веках – в скульптуре и живописи.
Таким образом солнце выполняет свою огромную работу. Оно вновь согрело растения, даровало им свою милость. Но небо, покрытое облаками, также было необходимо: дивно серое, оно позволило молодым побегам окрепнуть, приготовиться. И солнце вызвало облака.
Это необходимая практика. Весна – сезон юности, робости, инициации. Ведь невозможно сразу исполниться созидательной силы, да это и нежелательно.