Пьер Мустье - Три французские повести
Гость поднялся со стула и стал перед фотографией на стене, где были изображены молодожены Ратинье. Глод быстренько вывалил в суп зазолотившиеся шкварки вместе с вытопившимся салом, прикрыл кастрюлю крышкой и только после всех этих операций подошел к Диковине.
— Вот это мы с моей бедняжкой Франсиной в день нашей свадьбы. Хоть ты вот никогда не меняешься, я-то здорово переменился. Радовался, что твой зяблик, а у Франсины ляжки были розовые-розовые. А у тебя жена есть?
— У нас на Оксо вообще нет женщин.
— Да что ты! Правда, с одной стороны, это даже спокойней, возвращаешься из бистро, и сцен тебе никто не устраивает…
— У нас и бистро тоже нет.
— Тогда зря женщин у вас нету! Ведь единственное преимущество как раз и ни к чему! Но… если у вас баб нет… как же вы детей рожаете?
Он сам не знал, как у него хватило смелости задать такой вопрос. Диковина, заметив его смущение, тут же ответил:
— У нас общая родительница, которая самооплодотворяется химическим способом. В три месяца мы уже достигаем совершеннолетия.
Такое объяснение превосходило умственные способности Глода, представившего себе эту межпланетную пчелиную семью, у которой вместо родной матери какие-то химикаты или там кислота.
— Ты из меня полного кретина сделаешь со всеми твоими россказнями о белых воронах и пятиногих телятах!
Взяв носовой платок, он обтер с фотографии толстый слой пыли.
— Хорошенькая она была, моя Франсина. Как, по-твоему, Диковина, ведь правда милашка?
— Я не понимаю, что вы хотите этим сказать…
— Вы и впрямь в женщинах не разбираетесь, если обходитесь без них. Тем хуже для вас, потому что, кроме возвращений из бистро, о чем я тебе уже рассказывал, у них, у этих баб, не все так уж плохо. Иной раз даже словно в раю побываешь. Вот и у меня с Франсиной так было…
Растроганный воспоминаниями, он громко высморкался, и с фотографии слетело последнее облачко пыли.
— Померла она, — запинаясь, пробормотал он, — померла она, божье дитё. Уже десять лет, как померла. А ведь ей только шестьдесят минуло. Ох, Диковина, до чего же мне ее не хватает!..
Машинальным жестом он положил ладонь на плечо гостя, как человек человеку, как своему другу, и Диковина почувствовал какое-то непонятное волнение, неведомое на их астероиде, а также всю нелепость проводимого им расследования, ради которого его послали в командировку, ему с трудом удавалось держать себя в руках. Глод шмыгнул носом, снял с плеча гостя руку.
— Прости меня, Диковина. Это так, пустяки, ты этого понять не можешь, раз сделан ты из дерева, да не из того, из которого флейты вытачивают. Признаться, поджидая тебя, я сам ничего не ел, только кусочек сыра сжевал. Поужинаем вместе, сообразим вдвоем, как на троих.
На клеенку, покрывавшую стол, он поставил две мисочки, бросил в каждую по несколько ломтей хлеба, налил дымящегося супа.
— Да ты понюхай только, — возликовал он, до того восхитил его самого веселый запах супа, шибавший в нос, — да понюхай ты и скажи, хорошо ли пахнет! Пахнет, если хочешь знать всем, кроме ног. Садом пахнет, стойлом, свежими овощами, землей пахнет! Землей, Диковина, землей, слышишь? Землей. Да, сынок, землей после дуждя! Надо говорить дождя, а здесь у нас дуждя говорят, потому что так еще мокрее получается!
— Землей после дуждя, — старательно выговорил гость.
— Молодец! Говоришь как настоящий чуловек!
— Говорю как настоящий чуловек, — повторил Диковина.
— Славно. Да ешь ты, а не болтай зря. Суп надо горячим есть, ничего, если и обожжешь чуток свою старую гранулированную глотку!
Забыв о всех предосторожностях, сопровождавших первую пробу, гость мигом проглотил свою порцию супа, как заправский крестьянин, весь божий день промахавший на лугу косой. Глотал он бесшумно не в пример Глоду, который за столом и знать не желал всех этих парижских тонкостей. Они одновременно расправились с супом, и Ратинье, утерев усы кончиком тряпки, откинулся на спинку стула и промурлыкал:
— Так-то вот, братец! Такой доброй жратвы у бошей нету и не будет! Что скажешь, дружище?
— С каждым разом ваш суп все вкуснее и вкуснее, Глод.
Ратинье улыбнулся.
— Глодом меня называешь! Порадовал ты меня. Значит, хоть у тебя кожа как у ирокеза какого, нутро у тебя подходящее.
— Да, Глод.
— Славный ты малый, Диковина. А если к тому же и хватишь когда-нибудь стаканчик, тогда настоящим гостем будешь. Как зовется твое угодье-то?
— Оксо.
— Вот что, я тебе сейчас добрый совет дам, дружище: будешь со мной пить, тогда на своем Оксо вождем станешь. Важной шишкой. Воротилой. Есть там у вас, в вашем муравейнике, вожди?
— У нас Комитет Голов. Комитет Пяти Голов, он время от времени обновляется.
— Так вот, после стаканчика ты головой из голов станешь, самой первой головой!
Диковина, которому не доверили даже вождения тарелки новейшего образца, только рукой отмахнулся от этого проекта фантастического продвижения по иерархической лестнице. Он тоже удобно откинулся на спинку стула. «Ему только сигары в зубах не хватает, — с умилением подумал Глод. — Будь он с сигарой, лучшего бы депутата для Алье не найти».
Он налил себе до краев стакан вина, которое они с Бомбастым называли «дядюшка пол-литра» и окрестили 75-м, отхлебнул сразу половину, затем не спеша скрутил «добрую старую сигарету» и со смаком затянулся, чем опять-таки удивил гостя.
— А для чего это, Глод, вы пускаете дым?
— Ни для чего…
— Ни для чего?
— Только для того, чтобы после тарелки супа полное удовольствие получить. Вот для чего, и это уже не так плохо. Находятся умники, что утверждают, будто это не приносит пользы для здоровья. Но у нас, на Земле, с некоторых пор все, что, так сказать, экстра-класс, — считается вредным. — Он заговорщицки подмигнул: — Видать, что на всех планетах есть свои маленькие неудобства, так-то, сынок. — И добавил: — Прости, что я тебя сынком назвал, никак не привыкну, что ты мой ровесник. — И со вздохом: — Правда, это не одно и тоже. Тебе еще сто тридцать лет жить, а мне…
— А вам?
— Ну… от силы десяток… И то еще много! Поэтому-то и нужно вволю пить, вволю есть, вволю курить. Все едино подыхать, и без этого тоже подохнешь!
Во время всего этого монолога Диковина не спускал с хозяина глаз и, наконец, решился:
— Вот что, Глод… Мне хотелось бы рассчитаться с вами за ваш суп.
Весь окутанный, что твой Юпитер на своем Олимпе, облаками дыма, Глод загремел:
— Рассчитаться со мной! Хотелось бы мне это видеть! Ты меня рассердил, Диковина, больно ты мне сделал! Говорить за моим столом о деньгах? Пускай я не богач какой-нибудь, но я еще могу гостю тарелку супа предложить! Обижаешь, ох и обижаешь.
Диковина попытался остановить этот мальстрем упреков:
— Послушайте, Глод!
— Забери свои слова обратно!
— Да послушайте вы меня! Я не о деньгах говорю. Кстати, я о них только тогда узнал, когда проштудировал досье, касающееся Земли и ее обычаев. Добавлю в скобках, странных обычаев. Оказывается, существуют цивилизации, которые не мешало бы отряхнуть от пыли.
Глод нахмурился.
— Тебе-то, конечно, смешно. А у нас без денег не обойтись. И лично я ничего отряхивать, как ты выражаешься, не собираюсь.
Протянув руку, он снял с камина ветхую картонную коробочку, поставил ее на стол, открыл, извлек оттуда блестящую монетку.
— Знаешь, Диковина, что это такое?
— Нет…
— Это луидор. Нынче он стоит сотни и тысячи. Мне его мой крестный Ансельм Пулоссье подарил, когда… когда… — Покраснев до ушей, он добавил шепотом: — Когда я диплом получил… Все равно тебе не понять. Единственно, что ты можешь понять, так это то, что, будь у меня кило или два таких монет, я бы не знал забот до конца своих дней.
— Вы можете ее мне дать взаймы?
Глод поморщился. Такое не дают взаймы, все равно как жену или велосипед.
— Я отдам вам ее!
— А если ты больше не прилетишь?
— Прилечу.
— Да что ты с ней собираешься делать?
— Дайте мне ее!
Диковина упорно стоял на своем, даже в голосе его послышались властные нотки. Скрепя сердце Глод уступил, горько вздохнул, увидев, как его луидор исчез где-то в карманах комбинезона, и проворчал:
— Ты мне еще его потеряешь. Зря я его тебе показал.
Гость счел благоразумным переменить разговор, дабы рассеять облачко досады и тревоги на лице хозяина.
— Глод, вы сказали, что, когда я зову вас Глодом, вам это доставляет удовольствие. А что такое удовольствие?
— Еще бы мне не знать, что это такое! Ну и спросил тоже! Удовольствие оно и есть удовольствие! Ну, скажем, как красное вино. Или вот как суп! Понял?
— Отчасти. Когда я сказал, что хочу с вами расплатиться, я не имел в виду деньги. Я хотел доставить вам удовольствие. Скажите, Глод, если бы вы увидели Франсину, это доставило бы вам удовольствие?
