Ольга Гурьян - Свидетели
Обзор книги Ольга Гурьян - Свидетели
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
6 января 1412 года
- 23 апреля 1429 года
Глава первая
ГОВОРИТ АВТОР
Я не могу представить себе Жанну д'Арк. Какая она была? Какая же она была в самом деле?
Ничего, ничего не осталось от нее. Ни портрета, ни описания. Еще сто лет тому назад в одном из музеев Франции хранилось письмо, продиктованное и подписанное Жанной, скрепленное вместо шелкового шнура недлинным черным волосом. Потом этот волос потерялся — последняя частица живой Жанны.
Но если я не могу вообразить даже внешний образ Жанны, тем непостижимей ее мысли и чувства.
На ужасном суде, когда еще живая, но уже на пути к смерти, она отвечала судьям, писцы запечатлели её слова, а нотариусы заверили их и сохранили акты процесса. Сомневаться в их правде невозможно. Да, но самые правдивые слова — всего лишь искаженное отражение чувства и мысли.
Так что же мне делать? Как мне быть и жить дальше?
Уже много лет мысль о Жанне преследует меня днем и ночью. И теперь я все ночи напролет лежу без сна и смотрю в ночное окно, и за окном грохочут грузовики и вдруг вспыхивает ослепительная искра — ранний трамвай,— и который же сейчас час?
И я знаю, что нет мне спасенья и нет мне избавленья от навязчивой мысли, пока я не напишу эту книгу.
Жанна удивительная, до сих пор не объясненная! До нее и после нее великие полководцы прошедших веков заливали землю огнем и кровью, завоевывали полмира и вновь теряли его. Аттила, Батый, Тамерлан... Чудовища с ранних лет учились своему ремеслу —знатные звери, не боящиеся чужой смерти.
Но Жанна ведь была крестьянская девушка, не обучена грамоте, не умеющая скакать на коне, не владеющая мечом. Ни разу не обнажила она свой меч и никого не убила и не покалечила.
И она никого не завоевала, а всего лишь освободила свою родину и выгнала за море поработивших страну врагов. Сколько сменилось поколений — Франция существует благодаря бессмертному подвигу Жанны.
Ах, как мне, обыкновенному человеку, осмелиться писать об этом неповторимом гении? И как жить дальше, когда неотвязная мысль о ней не дает мне жить?
И я думаю, думаю, думаю о ней днем и ночью. Какая же она была? Какая она была в самом деле?
Её видели многие тысячи людей, ее современников, свидетелей её жизни. Одни — в толпе издалека, а другие — ежедневно и рядом. Каждый воспринимал ее по-своему, и она открылась им с разных точек зрения. Если сопоставить эти точки, быть может, удастся увидеть ее такой, какой она казалась им в то время.
В то время...
В дикое и темное средневековье, удаленное от нашего мировоззрения так далеко, отделенное от нас такой чудовищной пропастью, что, казалось бы, немыслимо ее перешагнуть.
Но этих людей, свидетелей жизни Жанны, я могу вообразить, потому что человеческие чувства — любовь и ненависть, голод и смерть, и страдания, и великое счастье подвига — неизменны во все века.
Я лежу и думаю об этих людях, и еще ночь, но уже светает, и силой моего воображения я могу увидеть этих людей, и понять их чувства, и угадать их мысли. Их свидетельства — это и будет моя книга о Жанне.
Светает, но солнце еще не взошло. Все кругом еще серое, предрассветное. Вот на самом краю горизонта длинное облачко засветилось красной полосой.
Избушка на краю деревни. Дверь ниже уровня земли. Дверь качнулась на кожаных петлях. По ступенькам поднимается, ступила на землю, заслонила глаза, ладонью, смотрит на восходящее солнце старая женщина. На ней платье из домотканой холстины, усеянное яркими заплатами, хотя некоторые уже успели выгореть. У нее маленькое, сморщенное, круглое лицо. Она открывает беззубый рот. Сейчас она заговорит.
Это первая свидетельница — деревенская нищенка и сказочница — Перронелла Пьебуа.
— Добрая Перронелла, что ты помнишь о Жанне?
Глава вторая
ГОВОРИТ
ПЕРРОНЕЛЛА
ПЬЕБУА
Наступает светлый день.
Народилась Жанна.
Ларирадондэнь, Ларирадондэнь,
Ларира, ларира — осанна!
Я Перронелла Пьебуа, я помню сто сказок и полторы присказки. Дайте мне глоток вина, добрый глоток вина и корочку хлеба закусить, и я все расскажу по порядку.
В одной деревне жили петух и курочка. Под вечер петух пошел в трактир, а денег-то у него и не было. Вдруг видит в придорожной пыли... Ах, не про то? Память-то у меня износилась немного. Ведь пятьсот лет и еще семьдесят — все и перепуталось. Так о чем я?
У одного короля народился сынок. Вот он и созвал на крестины всех знакомых фей. А угостить-то их нечем. Побежал король в кладовую, все полки облазил, все мешки перетряхнул... Опять не то?
Так про что же? Ах про Жанну!.. Так бы вы сразу и сказали.
Жанна, Жаннета, Жанетон! А не Фаншетта ли? Или как ее, Марион?
Вспомнила, вспомнила, вспомнила!
Это вы про Жаннету, про дочку старосты? А как же, отец Жан, дочка по нему Жаннета — уж это так водится. Если отец Этьен — дочка Тьенета, отец Николя — дочка Коллета. Уж это такой обычай.
Вы говорите, он не Жан был, а вовсе Жак? Ну и что с того? Ну, запамятовала я, ведь это давно было. И вы меня не перебивайте, а то я все перезабуду. И вы ведь не про него спрашиваете, а про дочку.
Как мне ее не помнить. Когда она родилась, мне на радостях и в суматохе целую колбасу подали. Не верите? Конечно, трудно поверить, а только я старая женщина и обманывать не буду.
Ах, какой пронзительный дул осенний ветер, ох-ох-ох! Сквозь все дыры продувал, до самого сердца колол ледяными пальцами. И толкал, и хлестал, и мотал во все стороны. Думала, не дойду живая, а дошла. В окошко стукнула, и мне подали эту колбаску.
Горячую, только что со сковороды.
Ах, что за колбаска была! Жирненькая, румяная, и такой от нее хороший дух. Я ее как сейчас вижу — кончик завязан веревочкой, прямо цветочек, прямо не знаешь, нюхать ее, глазами любоваться или уже откусить. А как откусила я, проглотила кусочек, пошло тепло по груди и в живот — ожила я. Я эту колбасу вовек не забуду, чем хотите поклянусь!
По этой щедрой милостыне я Жаннету хорошо помню.
И после бывало — уж девочка подросла, было ей лет семь или восемь,— придешь к ним под окошко, она мне сейчас же вынесет мисочку похлебки. Нету того, чтобы собаку на тебя натравить, как другие-некоторые. Но я собак не боюсь, я такое слово знаю.
Вот вынесет она мне поесть, что у них там в доме найдется. В одной руке мисочка, а в другой прялка.
Сядет подле меня на камушек, ждет, пока я поем, насытюсь, а сама смирно сидит, прядет пряжу. А как я оближу ложку, положу поверх пустой мисочки, она попросит:
— Тетушка Перронелла, расскажи мне про святую Маргариту.
Я расскажу, почему не рассказать? И вы послушайте.
Жила-была в одном королевстве хорошая девочка по имени святая Маргарита. И повадился летать в это королевство страшный огнедышащий дракон. Где пролетит, все деревья в лесу спалит. Где наземь спустится, все деревни вокруг пожжет. Выходили против этого дракона и герцоги, и графы, и простые рыцари — вызывали его на бой. А он как дохнет — латы на них расплавятся. Они и беззащитные, будто дождевые червяки. Дракон их задней лапой и раздавит. Вот так.
Созвал король своих советников и говорит:
— Что же это такое за безобразие! Этот дракон мои деревни пожег, мои леса спалил — совсем разорил. Мне теперь только остается ходить в долг просить. Не подаст ли кто два су?
А у советников ничего нет. Вот советовались они, советовались и порешили:
— А может быть, он голодный, с голоду огнем брызжет? Дадим ему на съедение хорошую девочку. Может статься, он не побрезгает, слопает ее, налопается и лопнет. Вот и беде конец.
Стали они искать хорошую девочку, лучше святой Маргариты нет. Ее и послали.
Вот прощается она с отцом, с матерью. Они слезы льют, а она говорит:
— Не плачь, отец. Не плачь, матушка. Должна я спасти королевство от погибели. Кроме меня, видать, некому.
Вот поплакали они, простились, пошла святая Маргарита. По дороге еще к соседям забежала, там ее подружка жила. Тоже хорошая девочка. Имя ей было святая Катерина.
Святая Маргарита говорит:
— Прощай, дорогая подружка! Уж нам с тобой не пасти овечек, не плясать на весеннем: лугу, не плести венков из майских цветочков. Я иду спасать королевство от погибели.
А святая Катерина отвечает:
— Иди, не бойся. Кроме тебя, видать, некому.
Святая Маргарита говорит:
— А дракон-то огнедышащий.
Но делать нечего, идет она. Идет она, а самой страшно. Страшно-то как! Опалит он ее своим дыханием — горючим огнем, останется от нее горстка пепла.
