Ольга Гурьян - Свидетели
Страшно ей, а она идет, думает: «Должна я спасти королевство от погибели. Кроме меня, видать, некому». И идет прямо на него.
Как увидел дракон, что эта девочка его не боится, храбро идет прямо на него, он сам перетрусил и поскорей улетел восвояси, уж в это королевство не заглядывал. Расскажу я Жаннете эту сказочку, а она радуется, просит:
— Еще раз расскажи, тетушка Перронелла, расскажи сначала.
Мне что? Я еще раз расскажу. И по третьему разу еще раз расскажу.
Вы спрашиваете, какая она из себя была, эта Жаннета? Как вам сказать? Пятьсот лет — немалый срок. За пятьсот-то лет стерлось ее лицо в моей памяти. Девчонка как девчонка.
Мне нравится, когда девчушка пухленькая, как цыпленочек, волосики желтенькие, пушистые. А у нас таких не водилось. Их сдобными булочками, жареными гусями не кормили. У нас все жили впроголодь.
А с одной капусты, с черствой корки все девчонки в деревне были голенастые, тощие, растрепанные. И Жаннета такая же была.
И вспоминать нечего.
Глава третья
ГОВОРИТ
ДЮРАН
ЛАССУА
Я Дюран Лассуа — кузен Жанны. Но это я уже потом стал кузеном, когда женился на ее двоюродной сестре. А в то время были мы просто приятели с ее братом, с Жаном.
Мои родители жили неподалеку от Домреми, меньше часа ходьбы, и мы с Жаном были неразлучные — то он у нас, то я у них. Случалось и заночевать.
Я был здоровый парень, и хоть было мне тогда лет четырнадцать или, может быть, пятнадцать, а работал я в поле не хуже кого другого и так считал, что я уже взрослый мужик. А девчонок я в то время презирал. Мне что кошка, что девчонка — все было едино. Кошку дерну за хвост, девчонку за косу. Так что я на Жаннету не обращал внимания, а она меня была моложе, лет двенадцати, должно быть. Бегает тут где-то, пусть ее бегает — мне что? Разве что иногда подножку ей подставишь для смеха. Она шлепнется, вскочит, лезет на меня с кулаками. А я отодвину ее в сторону и мимо пройду. У нас с Жаном и без нее своих дел хватало.
Вот как-то заночевал я у Жана, не хотелось ночью домой идти. Лето было жаркое, а в комнате и без меня тесно. Тетушка Изабо постлала мне во дворе, и я был этим доволен. Воздух свежий, никто тебе в ухо не храпит, и ворочайся сколько хочешь с боку на бок — никого не заденешь.
С вечера я крепко заснул, а среди ночи просыпаюсь. Что за чудеса — на западе заря алеет. Что такое? Этого еще не бывало, чтобы солнце всходило на западе. «Нет — говорю я себе,— этого не бывает. Это тебе снится».
Протер я глаза кулаками, сам себя ущипнул в бок покрепче и еще раз в зад ущипнул, и тут меня осенило — какое там солнце! Вовсе это не солнце, а пожар. Горит какая-то деревня, только не та, где я с родителями жил, а другая какая-то, подальше. И подожгли ее не иначе как проклятые англичане.
В то время в нашей стране была война. Вы, может, слыхали про то? И тянулась она с незапамятных времен, лет сто или около того, и деды наши там воевали, и отцы, и, верно, нам суждено было. И от этой войны вся страна раскололась надвое, будто ударили по сухому полену колуном — обе половинки врозь лежат,— к северу все англичане забрали, к югу, что от Франции осталось. И война к нам уже так близко подошла, что в одной деревне мы еще французскому королю были верные, а в другой деревне бургундцы — бургиньоны — на английскую сторону тянут. И мы, бывало, мальчишками на такие деревни нападали и с ихними, бургиньонскими мальчишками до крови дрались.
И вот когда я увидел, что это пожар, я, понятно, испугался и как заору не своим голосом:
— Спасайтесь, англичане идут! Тут такой переполох поднялся!
Все бегут, вопят, друг на друга натыкаются — ничего не разберешь. Тетушка Изабо свои горшки схватила, хотела их в старую юбку завязать узлом, второпях кинула — горшки в осколки. Тетушка плюнула, подхватила младших ребятишек — и бегом. Дядюшка с Жаном погнали овец, кричат:
— Бегите по большой дороге на Нефшато.
А Жаннета, дура, гоняется по двору за петухом и никак его не словит. Я ей кричу:
— Дура, брось петуха! Нагрянут сюда проклятые англичане, убьют тебя вместе с петухом и огнем спалят.
— Нет,— кричит она,— это хороший петух! Он каждую ночь зарю возвещает, ни разу не проспал. Я его англичанам ни за что не отдам, чтобы они его на вертел насадили и зажарили. А ты беги, если хочешь!
Как я могу убежать, оставить девчонку? Я схватил палку, кинул в петуха, подшиб ему крыло и сунул в плетенку к остальным курам. Жанна взяла плетушку, я ее за руку потянул, и мы побежали к большой дороге на Нефшато.
Мы с этими курами позамешкались, выбежали на дорогу, а уж никого наших не видать впереди.
Вот мы бежим, торопимся. Жанна уж тяжело дышать стала, начала спотыкаться. Девчонка, какой от них толк? Немножко побежала и сразу — ох! ох! — запыхалась!
— Давай,— говорю,— твою плетенку с петухом с твоим дурацким.
Не дает, говорит:
— Ты ее кинешь.
— Да не кину я, дура ты такая! Я хочу, чтоб тебе легче было. Поняла?
Ну, она отдала плетенку.
Тащу я плетушку, Жанну за собой тяну. Даже смешно, как нагрузился.
И вдруг слышу: далеко за нами скачут кони. А где нам по прямой дороге от коней убежать? Надо прятаться.
Свернули мы с дороги в поле, а укрыться там тоже негде. Ни дерева, ни кустика погуще — прямо зло берет. И вдруг у меня земля из-под ног ушла. Я руками взмахнул, плетенку и Жанну выпустил и покатился вниз.
Яма. И не глубокая. А спрятаться в ней можно. Особенно в темноте. Я шепчу:
— Жаннета, прыгай! Тут не высоко. А она не отвечает.
Я высунулся, вижу — она лежит без движения.
Я плетушку кинул в яму, схватил Жанну под мышки, хочу ее поднять, а она вся холодная, твердая, вытянулась, как доска. Тяжелая, будто каменная.
«Ой,— думаю,— она от страха померла».
Кое-как я ее все-таки перетащил в яму. Не оставлять же ее посреди поля! Еще волки почуют, набегут, сожрут ее. И про англичан тоже говорят, что они едят детей.
Я ее положил на дно ямы, приложил ухо к груди — сердце бьется и будто дыханье тоже есть, только слабое.
Ужас как я испугался. Что мне с ней делать одному в яме среди поля? За водой бежать? Я там все источники на пять часов ходьбы все знал. Так самый ближний — в лесу под старым дубом. Пока я туда и обратно добегу, боюсь ее одну оставить.
Стал я ей растирать руки и ноги. Снял с себя куртку, закатал в нее Жаннету. Своим дыханием согреваю ее. А она лежит прямая и холодная.
А время идет, и уже начало светать. Конского топота не слышно, и в яме тихо, как в могиле.
Вдруг этот петух — вот пострел, сразу видать, французский петух, не какой-нибудь, — этот петух выбрался из плетенки. Одно крыло волочит, прыгнул на Жанну и клюнул ее в ухо. И она открыла глаза.
Она открыла глаза и смотрит на меня. Глаза страшные, белые. У меня мурашки побежали по спине.
Она говорит:
— Дюран, я слышала голоса с неба.
Ох, думаю, помутилась дурочка в уме от страха. Но я слышал, с помешанными нельзя спорить, они от этого делаются бешеные. Я ей ласково отвечаю:
— А что за голоса, Жаннета моя милая?
Она говорит:
— Я слышала голоса святой Маргариты и святой Катерины. Они велели мне быть хорошей девочкой.
— Это хорошо,— говорю я.— Это они хорошо велели. Хорошо быть хорошей девочкой.
Но она не сводит с меня своих страшных глаз и говорит;
— Голоса сказали, если я буду хорошая девочка, я спасу страну от погибели. Кроме меня некому.
Тут я чуть не заорал от страха. Совсем свихнулась. Сейчас кусаться начнет.
Но я сдержался и так тихо, убедительно говорю ей:
— Как же, Жаннета, девочка моя, как это ты спасешь страну, когда все герцоги, и графы, и королевские рыцари не могут ее уберечь?
Она отвечает:
— Я должна ее спасти. Кроме меня, видать, некому.
Тут уж утро настало. Я высунул нос из ямы — смотрю, на большой дороге никого не видно. Надо думать, напрасно мы растревожились и англичане не добрались до Домреми. Однако же наши все в Нефшато. Надо и нам туда идти.
Вылезли мы с Жаннетой из ямы, захватили плетушку, пошли полем. Я на нее искоса поглядываю, а она — будто ничего с ней не случилось. Собирает цветочки, сплела венок, надела на голову. Идет приплясывает. Девчонка как девчонка, все равно что котенок.
После этого случая я лет пять не замечал за ней ничего. А верней сказать, я ее почти и не видел. С Жаном и со вторым братом, с Пьером, я встречался реже, чем в наши детские годы. И хоть бегал каждый вечер в Домреми, но не к ним, а на другой конец деревни. Там жила их двоюродная сестра, девушка, на которой я собирался жениться.
Про Жаннету я краем уха слыхал, будто хотят ее выдать замуж за хорошего парня из Тула. А раз так, значит, все у нее в порядке, излечилась с возрастом от своего безумия.
