Марина Гельви - Там, где папа ловил черепах
Я пришла от Ламары и, томясь от тоски, не зная, чем заняться, чтобы убить время до сна, раскрыла первую попавшуюся книгу. Прочла несколько строк и ничего не поняла. Прочла еще раз и опять не поняла. Да что это со мной? Мне плохо, плохо!
— Уроки сделала? — мама ничего не подозревала.
А какие уроки? У меня в глазах мутится, я сейчас зареву, я умру! Вдруг под окном тихий свист. На мотив танго «Вдыхая розы аромат».
— Кто это? — насторожилась мама.
Мое сердце остановилось, замерло и заколотилось так сильно, что я чуть не задохнулась: «Он! Он! Приехал! Пришел!»
— Наверно, какой-то авара[64], — очень спокойно проговорила я, медленно повернулась и, взяв зачем-то с этажерки еще одну книгу вдобавок к первой, направилась со скучающим видом в галерею. Но если бы мама видела, с какой скоростью я надела пальто и шапку, как помчалась по лестнице и через двор! Так, наверно, не бежала и тогда, когда разбила вазу, привезенную моей бабушкой из Франции. У ворот опять притворилась спокойной: скажу ему, что иду к Наде. А Отари уже передо мной, пиджак внакидку, плечи нахохлены, одна рука в кармане брюк, в другой папироска. Оглядел меня жадно, поиграл плечами, затянулся дымом — огонек в папиросе вспыхнул, и на мгновенье осветило его профиль — сердце мое екнуло и ослабело.
— Я на минутку, — выпустив кверху дым, постарался внятно выговорить Отар. — Вообще-то иду к Роберту.
Мне показалось, что у него зуб на зуб не попадает. У меня было то же состояние.
— И я… к Наде.
Поглядели друг на друга с жалостью и… Рассмеялись освобожденно и раскованно.
— Ламару уже видел?
— Нот. Хочешь, пойдем навестим?
— Соскучился, — откровенно признался Отар.
— По Тбилиси? — притворство было моей единственной защитой.
— Нет.
— А, значит, по школе?
— Ох, не напоминай!
— По маме?
— А вот и нет.
Я ликовала: шла — пританцовывала.
— Значит, ты скучал по Левану.
— Нет.
— Все нет да нет…
— Угадай!
— Ужасно трудно!
— Совсем не трудно. Я, например, твердо верю, что по мне скучала одна хорошая девочка.
— А может, она не хорошая?
— Нет, очень, очень хорошая. Такая коза! А глаза ее коричневые с ума сводят!
— Слушай, а твои глаза казались мне в детстве черными!
— Ну вот видишь, какая метаморфоза. Однако ты что? — Отари остановился. — Хочешь сказать, что тебе не нравятся мои глаза?
Он с притворной обидой вскинул глаза к небу, напружинил грудь. Я залилась смехом:
— Да, да, ужасно не нравятся!
— А почему так восхищенно хохочешь?
— С чего ты взял? Вот фасонит!
— А почему бы и не пофасонить? На соревнованиях я взял первое место среди юношей!
— Правда, Отари? Поздравляю!
— А в ближайшие дни начинается набор в авиационное училище…
Я не сводила с него глаз: какой красивый, какой смелый!
— Буду летчиком-истребителем. — Он рубанул ребром ладони воздух крест-накрест, воскликнув при этом: — Джах! Джух!
— А мама разрешит?
— Она в ужасе. Говорит, небо — очень высоко, — Отари рассмеялся.
— Ну и как же?
— Уговорю.
— Тогда надень поскорее пиджак!
— Зачем?
— Простудишься и не сможешь поступить в летную школу.
— Ах ты коза! — И он стал декламировать: — «Ветер, ветер, мокрый снег, на ногах не стоит человек!..»
— Чьи стихи?
— Блок. Поэма «Двенадцать».
— А дальше?
— Не помню. Большая. А еще мне нравится Горький. — Отари остановился. — «О, смелый Сокол! В борьбе с врагами истек ты кровью, но капли крови твоей горячей, как искры, вспыхнут…» А знаешь, Горький в 1892 году работал в наших паровозовагоноремонтных мастерских. Это вы в свою тетрадь записать можете.
У калитки Ламары мы, не сговариваясь, повернули обратно. Так прогулялись вверх и вниз по улицам раз пять. Я, конечно, нет-нет да и вспоминала маму: задаст она мне. Сейчас ведь уже поздно. Я так поздно никогда не возвращалась домой. Попадет. Ну и пусть. Я готова была на любую казнь, лишь бы не разлучаться с Отаром. И все же страх независимо от моей храбрости заставлял держаться поближе к дому. Мы остановились у ворот, Отари крепко обнял ствол липы, я напевала:
Утомленное солнце нежно с морем прощалось,
В этот час ты призналась, что нет любви!..
А он говорил в это время о том, как я стану певицей, и он, прилетая на самолете из дальних стран, будет бросать к моим ногам заморские цветы…
— Я хочу быть врачом. Как мой дядя.
— Будь и врачом, — великодушно разрешил Отари. — Это совершенно не помешает гармоничному развитию твоей личности. При коммунизме люди будут развиваться физически, эстетически и нравственно, Лично я полечу в другие миры.
— А земное притяжение?
— Преодолею.
— Знаешь, ты немного сумасшедший.
— И ты.
— Я?
— Ага.
— Это потому, что я очень люблю… землю.
Он рассмеялся и в тон мне, запнувшись на том же месте:
— А я… небо.
Мы долго смеялись. Закрапал дождь. Но что нам дождь? Пусть разразится буря, ураган! Я напевала свое любимое танго, Отари не сводил с меня глаз…
Вдруг со двора донесся вкрадчивый, дрожащий от любопытства голос:
— Иришка! Тебя мама весь вечер искала! С кем ты там тараторишь?
Хлопнула дверь уборной. Дарья Петровна поспешно тянула свои шлепанцы в нашу сторону.
Отара как ветром сдуло. Я бросилась во двор.
— С кем ты говорила, с кем? — попыталась ухватить меня за руку Дарья Петровна.
Я увернулась, промчалась мимо.
— Это было свидание! Это было свидание! Но я никому не скажу, какое мне дело?.. Никому!..
Вошла в комнату, взгляд на часы: половина двенадцатого. Я совершенно не представляла, как объясню столь долгое отсутствие. Мама лежала в постели с книгой.
— Сил нет — спать хочу. А ты там околачиваешься.
И почему родители этой самой Ламары не прогоняют вас? Я бы прогнала. Ложись, туши свет, сердце колет.
Я в душе запела: обошлось. И через минуту, едва коснувшись головой подушки, уже спала крепким счастливым сном.
Увы, время летит
Мировая игра — флирт цветов. Что угодно можно выразить иносказательно, если, конечно, вопрос касается чувств. И тот, кому адресован цветок, волен как угодно истолковать намеки. Роберт, например, в каждой фразе видит юмор, Лева принимает все чрезвычайно серьезно, а Отари все время жаждет пофилософствовать и потому предпочитает разговаривать, а не передавать с таинственным видом карточки. Он почему-то решил, что моя с ним дружба — вопрос решенный, и не говорит о любви. Он старается втянуть меня в принципиальные споры, в основном о диалектике материализма. а мне это неинтересно. И мои подружки скучают, когда ребята спорят на всякие, на наш взгляд, чересчур серьезные темы. Как они любят спорить! Уже звучит прекрасная «Рио-Рита», а они не торопятся приглашать нас, они делают вид, будто не замечают, как мы ждем приглашения на танец. Мы танцуем девочка с девочкой и тоже делаем вид, будто нам все равно, с кем танцевать. Но вот и мальчики не выдерживают — танго «Брызги шампанского» всем кружит головы. В силах ли кто-нибудь слушать его равнодушно? У меня в ушах оно звучит всегда.
Мальчики бросают споры, и вот уже все мы танцуем, позабыв все на свете, и время будто останавливается для нас.
— Ребятки, расходиться пора, — с самым будничным видом говорит тетя Кэто. — Уже десять часов, я не хочу, чтобы ваши родители обижались на меня.
Мы неохотно покидаем этот прекрасный дом, но как много осталось недоговоренного! Отар провожает меня, и мы никак не можем наговориться. Чтобы высказать то, что на душе, и ночи не хватит!
Мама запретила мне уходить по вечерам из дома.
— А ты пойди и проверьте кем я провожу время, — сказала я ей, — тогда сразу разрешишь.
— Зачем мне ходить проверять?
— Чтобы не беспокоиться.
— Представляю, как вы надоели родителям Ламары.
— Ничего мы не надоели. Дядя Ило нам про революцию рассказывает.
— И что, до двенадцати ночи?
— Что до двенадцати ночи?
— Про революцию.
— Нет, но…
— Ты мне голову не морочь! Вчера, например, явилась домой в одиннадцать часов, а сегодня в двенадцать. Что это такое?
— Да, увы, время летит, что же делать?
— Я тебе покажу, что делать! Почему ты возвращаешься домой не с Левой?
К этому вопросу я не была готова. К счастью, мама в тот момент следила только за ходом своих мыслей.
— Не правится мне это. Прекрати эти хождения! Иначе придется принять меры. А ты меня знаешь. Не посмотрю, что ты такая большая, и отшлепаю за милую Душу.
— По не могу не я все время сидеть одна! Мама, можно я приглашу моих друзей к нам? Познакомлю тебя с ними, они такие…
— Ни в коем случае.
— Почему?
— Да потому что всему свое время. И теснота у нас. Нет, нет. И вообще, зачем ты меня нервируешь? Я прихожу из школы, извини за выражение, с ног валюсь, не чаю, как до постели добраться. Не шути, мне немало лет, вот доживешь до моего возраста…
