Марина Гельви - Там, где папа ловил черепах
— По не могу не я все время сидеть одна! Мама, можно я приглашу моих друзей к нам? Познакомлю тебя с ними, они такие…
— Ни в коем случае.
— Почему?
— Да потому что всему свое время. И теснота у нас. Нет, нет. И вообще, зачем ты меня нервируешь? Я прихожу из школы, извини за выражение, с ног валюсь, не чаю, как до постели добраться. Не шути, мне немало лет, вот доживешь до моего возраста…
— Значит из-за этого я не могу ходить к подругам?
— А почему? Ходи. Днем.
— А там самое интересное вечером.
— Ира, я сказала!
— Я тоже сказала.
Маме, видимо, показалось, что она ослышалась. А я сама не понимала, как осмелилась так дерзко разговаривать с ней.
— Вот отправлю тебя к отцу, — медленно, с угрозой проговорила она, — там, в деревне, не очень-то погуляешь.
— Ну и поеду! — сказала я.
Душила обида: ведь ничего плохого я не делаю, зачем же эти угрозы? И разве, наказывая меня, она не накажет таким образом и себя? Или я ей совсем не нужна? Нет, я не буду жить так, как хочет она! Она хочет, чтоб я жила как старушка!
— Поедешь? — холодно спросила мама.
— Да! — из чистого упрямства ответила я.
Она не находила слов. Посмотрела на меня как чужая:
— Смотри. Не пожалей потом.
На другой день я не пошла к Ламаре. У мамы был болезненный вид, я думала, как бы ей не стало хуже, и решила побыть один вечер дома. Заодно алгебру подгоню… Надо же наконец взяться за учебу, запустила ее — дальше некуда.
Села в галерее у окна, раскрыла тетрадь и книгу. Зевнула. Какой ужас — быть математиком. А есть люди, которые всю жизнь ею занимаются.
Вышел из своей галерейки Лева. Розовый, заспанный.
— Что грызешь ручку? Не можешь решить?
— Это же долго, — пододвинула ему тетрадь. — Давай реши быстро. — Он перерешал примеры в один миг.
— Ты в своем классе самый сильный по математике?
— Не только по математике.
— Ты изменился после Харькова.
— Потому что приучил маму не вмешиваться в мои дела.
Да, тетя Адель смеет только просить. Однажды попробовала поспорить, и он перевернул их ветхий стол вместе с посудой.
— Идешь? — кивнул в сторону Лоткинской горы.
— Мама не пускает.
Он прошелся по галерее, сделал несколько гимнастических упражнений.
— Что передать?
— Кому?
— Ему.
— Передай всем привет.
Когда он умчался к Ламаре, свободный как ветер, я затосковала. Действительно, а почему я не могу добиться такой свободы? Что, смелости не хватает? Я же ничего плохого не делаю. Что ей стоит пойти к Ламаре и посмотреть, с кем я там встречаюсь и как хорошо мы проводим время? И почему я сама не могу приглашать их к нам? Родители Ламары просто умоляют: «Приходите, приходите, будем очень рады!» А моя мама говорит: «Не время». Почему, почему она не хочет понять меня? Ведь ей даже про Отара нельзя рассказывать. Показала я ей недавно его стихи: «Люблю твой ум, люблю твои мечты» и так далее. Чудные стихи. Но мама первым долгом обратила внимание на грамматические ошибки, их она очень хорошо заметила, и особенно не могла простить Отару то, что у него не каллиграфический почерк. Будто у меня каллиграфический. Решившись показать ей стихи, я рассчитывала, что она проникнется к Отару симпатией и даже захочет с ним познакомиться. Как бы не так. Она еще больше насторожилась и, даже не спросив, как зовут автора, так забеспокоилась, что я больше не заговаривала о нем. Я вся изнывала — если мне запретят с ним встречаться, я умру, я просто умру.
Ссылка на юго-запад
Прибежала Ламара. Вызвала к воротам, сказала, что он будет ждать вечером. Он вчера целую пачку «Беломора» выкурил на балконе, вот как страдал. Роберт даже сказал: «Еще один такой вечер, и Отари покончит с собой».
Ах, этот Роберт!
— Меня мама не пускает, — пожаловалась я, — говорят: ходи к подругам днем.
Ламара горячо посочувствовала и стала придумывать, как бы мне вырваться из дома вечером.
— Знаю! Сегодня ученья МПВО…
— О, ученья?!
И моментально созрел план. Пойти к Ламаре еще засветло, а когда начнется затемнение, естественно, задержаться там.
— Только выходи из дома пораньше, а то твоя мама вспомнит о затемнении и не отпустит…
В школе в тот день нас еще и еще раз предупредили, чтобы мы во время учений МПВО вели себя достойно и были бы дисциплинированными.
Дядя Эмиль еще накануне в который уже раз тщательно проверил, не выбивается ли из окоп дома свет. А маму и тетю Адель предупредил: как только начнется ученье, он, уж покорнейше извините, вообще выключит электричество. Чтобы не было никаких сомнений, а главное эксцессов с бабкой Фросей.
Лева сказал, что это насилие над личностью, — он не позволит выключить электричество, потому что читает «Пармскую обитель», которую нужно вернуть товарищу завтра.
Чуть было не вспыхнула ссора.
— ТУЭС сам выключит свет, — сказала мама.
Так и случилось. Едва лишь заводской гудок протяжно оповестил о противовоздушной тревоге, электричество разом погасло во всем районе. Люди стали, чертыхаясь, зажигать керосиновые лампы, да так и сидели с ними, прикрутив фитили. Рокотали в темном небе самолеты. В городе было темно, хоть глаз выколи.
Почти у каждых ворот дежурили назначенные заранее дружинники из местных жителей. На нашем подъезде сидели Дарья Петровна и тетя Юлия. Дарья Петровна была страшно взволнованна и жаждала, чтобы кому-нибудь срочно понадобилась ее медицинская помощь. Но вокруг было до обидного спокойно, многие жители просто-напросто улеглись спать, хоть часы показывали только девять.
Я в это время находилась у Ламары, Лева тоже. Хоть дома с нетерпением ждала его «Пармская обитель», он все же решил не терять такого хорошего, романтического вечера рядом со своей подругой.
Мы вышли на балкой. Было жутко и весело.
— За время войны с белофиннами ни один вражеский самолет не показывался над Ленинградом, — сказал Роберт.
— А там же близко, — заметил Федя.
— Ну и что? Они боялись наших истребителей.
— Могучие сейчас истребители у немцев, — сказал Игорь, — «Мессершмитт-110». Он сопровождает бомбардировщиков и патрулирует.
— Да, потому англичане не могут использовать бомбардировочную авиацию в дневное время. У них нет таких самолетов.
— Неужели будет война? — тетя Кэто ужаснулась.
— Войны не будет. Мы — самая сильная держава и не хотим войны.
— Да, но посмотрите: уже и в Ливии война, и в Албании, и в Китае что делается…
— Пусть только попробуют сунуться! Мы им такого покажем, что эй-ей-ей!
— Никто не в силах победить нас!
Игорь тихонько запел:
Если завтра война, если враг нападет,
Если темная сила нагрянет…
— Ой, деточки мои, — вздохнула тетя Кэто.
Как один человек, весь — советский народ
За свободную родину встанет!..
— дружно подхватили мальчики.
И показалось, что они уже совсем взрослые.
Полетит самолет, застрочит пулемет…
У меня по коже мурашки побежали: да, да, никто не в силах победить нас.
Загрохочут могучие танки…
Ведь нас так много, мы такие дружные, ну кто, кто осмелится пойти на нас войной?
И линкоры пойдут, и пехота пойдет,
И помчатся лихие тачанки!..
— Скорей бы начали прокладывать железную дорогу по Черноморскому побережью, — сказал дядя Ило. Он только что вернулся с завода и сообщил радостную весть: их бригада отремонтировала еще один электровоз раньше назначенного срока. — Вот если бы строители так же дружно и быстро строили, как ремонтируем мы. Очень нужна эта дорога, очень.
— Ничего, — сказал Лева, — дело не в дорогах. Если начнется, мы их техникой задавим, техникой!
— Да, она у нас колоссальная, — подхватил Роберт.
Вот снова загудел заводской гудок, давая отбой треноги. Надо было бежать домой… Но Федька завел патефон, и мы опять танцевали. Я могу танцевать без конца.
— Все же надо идти домой, Отар.
— Хорошо. Пойдем, — сразу согласился он. Весь вечер Отари был какой-то озабоченный. Сам на себя непохожий.
Вышли на улицу. Лева простился с Ламарой и зашагал по улице мимо нас.
— Постой! — крикнула я.
Вернулся.
— Что?
— Не успеешь выспаться, да? Из-за тёбя меня мама будет ругать.
— А… «Пармская обитель»?
— Не ври, спать завалишься!
— Как захочу. А ты, Отар, давай тоже домой. Голову на плечах иметь надо.
Последняя фраза удивила: ведь Лева никогда не вмешивается в дела других. Он же враг насилия.
Я все же крикнула:
— Неужели так спать хочется?
— Как вам — гулять! — не оборачиваясь, крикнул в ответ.
Отари вздохнул:
