Марина Гельви - Там, где папа ловил черепах
Люся сияла, как именинница. Заметив мою печаль, попробовала утешить:
— Посмотрю в мавзолее Ленина и… может, вернусь. Мама говорит, что Нана еще своеобразнее Левы.
— Ой, хоть бы Нана была очень, очень своеобразной.
Но пожелание не сбылось. Люся не вернулась и написала мне через месяц одно коротенькое письмо. О том, что ее новая школа замечательная и необыкновенно просторная, а в доме, на одной с ними лестничной площадке, живет мальчик грузин, он похож на Нодари и очень ей правится. Между прочим, его тоже зовут Нодаром, как удивительно, правда? В письме было несколько слов о погоде, о новых тапочках, а о Нане ни звука, будто ее не существовало на свете.
Я скучала по сестренке. В первое время думала, что жить без нее не смогу. Но потом постепенно привыкла к одиночеству в доме, Лева не заменил мне Люсю. Он стал учиться в Грма-Геле, там, где учились Ламара, Отари, Федька и Гертруда — мои прежние «враги» и друзья, и после уроков всегда задерживался в школе — в шахматном клубе или в математическом кружке. А когда возвращался, заваливался спать, спал удивительно долго — до самого вечера. Потом садился за уроки и готовил их до двух трех часов ночи. В доме считали, что это ненормально, это распущенность и баловство — спать так много и не вовремя. Тетя Адель старалась оправдать сына: «Он, бедненький, не может прийти в себя после спартанской жизни в Харькове». Но Лева учился на круглые пятерки.
— Вот видишь, значит, можешь, — сказала ему моя мама, — а чего же ты в Харькове дурака валял?
— Вы, тетя Анна, выбирайте выражения, — сразу обиделся он.
— Ах эти интеллигентские фигли-мигли! Потому ты и не учился там.
— Я не учился потому, что не хотел.
— А здесь сразу захотел.
— Да. Потому что я сплю, сколько хочу и когда хочу. Я сам собой распоряжаюсь. меня, например, приглашает в Бакуриани товарищ походить на лыжах, и я поеду.
— А деньги где?
— Но тант Виолетта прислала!
— Тант Виолетта прислала на еду. А не для катанья на лыжах.
— Это не катанье, это спорт. И… я так хочу.
— Мало ли кто чего хочет? Я, может, на луну лететь хочу.
— Вы? — крайне удивился Лева.
— Да, я. Что, трудно предположить во мне такое желание?
— Откровенно говоря, да.
— А вот представь себе, хочу полететь.
— Ну и… Пожалуйста!
— Спасибо за разрешение. Только, если бы все мы делали все, что хотим…
— Был бы коммунизм.
— Нет, анархия. В каждом деле нужен порядок и запрет.
— Тетя Анна! Вы и представления не имеете о коммунизме!
— Я знаю, что всегда и везде каждый человек должен работать и нести ответственность за свои поступки.
— Какие скучные рассуждения!
— Займись делом, и сразу станет весело.
— Я занимаюсь делом.
— И молодец.
Лева ухмыльнулся, хотел, видимо, еще поспорить или же сострить, но воздержался. Мама, очень довольная, ушла в комнату.
— Кто тебя приглашает в Бакуриани?
— Отари. Он в моем классе учится.
— А, это Отар-гектар?
— Почему гектар?
— А рост?
— И я такой же.
— Он в детстве как-то ускоренно рос. Мы его так дразнили.
Лева подумал:
— Он парень что надо. У него аналитическое мышление.
— Что такое аналитическое мышление?
Он объяснил.
— Отари был жутким драчуном. Воображал себя пограничником или же милиционером…
— Не произноси этого слова, не надо.
— Какого слова?
— Милиционер. Я сразу вспоминаю Милицу Корьюс и чувствую себя несчастным.
Первый снег
Новый год я встречала не дома. Меня первый раз в жизни пригласили в компанию. Мама согласилась отпустить меня потому, что шел туда Лева, и еще потому, что собирались мы в доме дяди Ило.
Она мне сшила темно-синий костюмчик из своего старого шерстяного, а из старинной кремовой крепдешиновой кофты сделала воротничок и жабо. Этот сшитый в талию и расклешенный книзу наряд так подошел к моей фигуре с заплетенными над ушами и заколотыми на затылке косичками, что я чуть сознание не теряла от нетерпения поскорее помчаться к Ламаре и покрасоваться там.
Отправились мы с Левой и Надей к Ламаре в восемь часов. Дольше выдерживать время были не в силах. Мы думали — никого там еще не будет, договорились ведь на — десять часов. Но в большой длинной зале уже собрались все: три одноклассника Левы, в том числе и Отар-гектар, и два девятиклассника. А девочки были из восьмых-девятых классов: из нашей школы я и Надя, из школы Левы хозяйка дома, Гертруда и еще две их подружки. Девочки и мальчики группировались в разных концах залы. Гертруда, которая живет рядом с Отари и раньше никогда не заговаривала со мной — только визгливо дразнила, — вдруг заговорила низким, приятным голосом:
— Эти ребята — самые лучшие в нашей школе. Десятиклассники — все комсомольцы.
Я и так робела, считая за честь быть принятой в компании таких взрослых мальчиков, а тут и вовсе смутилась, поглядывала на товарищей Левы с замиранием сердца: комсомольцы. О чем говорить с ними? Ну Лева, он был понятен мне, он брат, а они? Наверно, все умные-преумные. Когда Коля учился в школе, в его классе было всего три комсомольца.
— Игорь секретарь комитета, — нашептывала на ухо Гертруда, — он только на первый взгляд кажется слабохарактерным. А на самом деле он волевой. А Отари в комитете комсомола. Немного недисциплинированный — несдержан. Получил недавно выговор без занесения в личное дело. Как у нас в школе интересно! У нас же большой стадион, волейбольная команда держит первенство в районе…
Потом Гертруда начала рассказывать о каждом мальчике в отдельности — они в это время окружили Игоря и, перелистывая какой-то журнал, спорили.
— Знаешь, почему приглашена Надя? Этого захотел Роберт. А Леван захотел встречать здесь новый год потому, что Ламара напоминает ему Карлу Доннер.
— Какой Леван? — удивилась я. Знала — Ламара нравится Леве, а тут еще какой-то Леван.
— Твой двоюродный брат, — сказала Гертруда.
— Он Лев.
— А вот и нет. Сама в их классном журнале видела: он Леван. Так вот. Леван пришел ради Ламары. Вообще все мальчишки пришли потому, что Ламара согласилась пригласить тех девочек, которые им нравятся.
Так. А я? Кому же я нравлюсь?
Гертруда продолжала:
— Вон та девочка дружит с тем мальчиком, а та — с тем. Я дружу с Игорем, мы уже три недели дружим. Как он мне нравится, если бы ты знала! Он очень умный. По-моему, он станет государственным деятелем.
Ну хорошо. А все же, по чьей инициативе приглашена я?
И, как будто угадав мои мысли, Гертруда прошептала:
— Ты сама должна знать, ради кого тебя пригласили. Я слыхала краем уха, будто так хотел Отари. Хочешь, пойду уточню?
— Нет, нет, не надо.
Сколько она говорила, эта Гертруда! Конечно, все сказанное было очень интересно и важно для меня, но я хотела послушать и других девочек. Они сгрудились около патефона. Говорили о певицах:
— Конечно, у Милицы Корьюс необыкновенный голос, но Любовь Орлова как-то… милее.
— Да, да, именно милее.
Я рассказала девочкам о выступлении Орловой в нашем клубе Надзаладеви. Она пела на бис без конца. Попала я на это выступление случайно — у нас была репетиция ансамбля, и потом всех участников пропустили в зал без билетов. А зал разламывался от зрителей. И как же ей аплодировали. Я тоже заказала ей песню. Я закричала: «Пушка, пушка!» Орлова поняла и, пристукивая каблучками, спела нам песню из кинофильма «Цирк»: «А-диги-диги-ду, я из пушка в нэбо уйду!» Потом она пела еще и еще, пока не стала хватать себя за горло, показывая этим жестом, что уже не в силах петь. Душка, душка! Мы ждали в саду ее выхода из клуба, она прошла по людскому коридору, маленькая, изящная, необыкновенно приветливая.
— А как поет Кожухаров в «Истребителях»?! — сказала с восторгом Ольга. — Обожаю его!
Мы с Надей быстро переглянулись — мы тоже были в него влюблены.
— «В далекий край товарищ улетает…» — тихо запела Ольга и мы подхватили:
Родные ветры вслед за ним летят,
Любимый город в синей дымке тает,
Знакомый дом, зеленый сад и нежный взгляд.
А мальчишки вышли на широкий балкон. Через открытое окно было слышно, как они продолжали спорить об авиации.
Пришла из кухни тетя Кэто и сказала, что до нового года есть время, так что можно затеять какую-нибудь игру. Но мы не отходили от патефона, я чувствовала себя ужасно скованно и видела, что остальные девочки тоже не знают, куда деть руки. А любопытство жгло: что дальше?
— Первые самолеты-истребители появились в 1915 году, на Западном фронте, — донесся с балкона ломающийся голос Роберта. — У французов был «ньюпор».
— Нет, это у немцев был «ньюпор»! — заспорил Федя.
— У французов! — поддержал Роберта Отари, — А у немцев был «фоккер»!
