Марина Гельви - Там, где папа ловил черепах
— Тут где-то я, по-моему, когда-то видела, вывеску, во всяком случае, твердо помню какую-то мраморную доску, — проговорила тетя Адель.
— А? — стараясь придать голосу полную незаинтересованность, добродушно отозвалась тетя Тамара.
— Если зрительная память не изменяет мне, — сказал папа, — эта контора, по-моему, в другом квартале…
Мы ходили друг за другом цепочкой, шаг в шаг, наталкиваясь на прохожих и сразу же извиняясь, все одинаково растерянной походкой. Наконец какой-то прохожий посоветовал зайти в суд. Там встретилась женщина с папкой бумаг. Спросила, что нам нужно.
Мои тетки посмотрели на папу, папа, кашлянув, сказал:
— Мы, видите ли, наверно, не по адресу. Нам нужна консультация…
— Могу, — с готовностью сказала женщина, — я адвокат.
— Наверно, это будет стоить очень дорого, — шепнула мне тетя Адель, оглядев полную, хорошо одетую женщину.
— Нет, нет! — запротестовал между тем папа, — Вы думаете, мы судиться? Вы нас не так поняли! Нам нужна юридическая консультация!
Тогда женщина, ухватив за рукав проходившего мимо маленького человечка, быстро сказала:
— Проконсультируй.
Человек обшарил нас взглядом и, следуя дальше, бросил через плечо:
— За мной.
Мы покорно пошли. Темный, душный коридор. У высоких закрытых дверей женщины в слезах. Группы мужчин с мрачными, озабоченными лицами.
— За мной, за мной, — ‘уверенно повторял наш ведущий.
Я шла и читала на дверях таблички: «Судебный заседатель», «Пом. суд. зас.»…
— Ничего из этого не получится, — прошептала тетя Адель.
— Как страшно в суде, — прошептала тетя Тамара.
Человек завел нас в огромную пустую комнату для заседаний.
— В чем дело?
Еще на улице мы договорились задать два вопроса. Первый — как войти в права наследства, и второй — как продать дом.
— Кто начнет? — сделавшись вдруг деловитой, смело спросила тетя Адель.
— Говори ты, — сказал в тон ей папа.
— Нет, почему же? — честным тоном возразила она. — Ты имеешь такие же права, Тамара тоже.
— Неважно, кто начнет, — вышла из положения тет Тамара и, непривычная к подобным выступлениям, стала путаться в словах, — я лишь хочу сказать, что… Если кто-нибудь из нас скажет неверно, я не говорю — неправду, потому что все мы люди честные и сомневаться в этом… Ха, ха, — усмехнулась неуверенно, — тогда пусть вмешается другой и поправит. По-моему, никто не обидится, но правда ли?
Не знаю, понял ли ее адвокат, но тетя Адель прекрасно поняла и, выйдя из внезапно нахлынувшей на нее задумчивости, встрепенулась:
— Конечно, конечно!
Наш адвокат в шляпе, лицо с кулачок, все в крупных выразительных морщинках. Глаза — щелки, губы толстые, вывернутые.
— Ну? — сказал серьезно.
Тетя Адель, волнуясь, вытерла пыль со спинки впереди стоявшего стула. Папа кашлянул, сказал:
— Начну я. Так вот. У нас была мама. — Он с сомненьем посмотрел на адвоката: понял ли тот? — У меня, у нее, — папа указал пальцем на тетю Адель, — и у ее мужа, — папа указал на тетю Тамару. Она почему-то покраснела. — Еще у нас есть сестра, в Харькове. Но она отказалась от наследства.
— Дальше, — сказал адвокат и поерзал на стуле.
— И вот, — заключил папа, — наша мама, естественно, оставила свой дом нам. Мы хотим войти в наследство. И потом продать дом. Но мы не знаем законов и вот пришли все узнать.
Адвокат весь скривился, на лице его зашевелились, собираясь в пучки, морщины: пучок на лбу, пучок на носу, по пучку на каждой щеке. Потом все смешалось, и морщины снова разбежались по местам.
— В доме кто живет? — спросил скороговоркой. Сделал он это, не открывая уголков рта, только пошевелив губами.
— Мы! — И тетя Тамара стала жалостливо разглядывать его лицо. Я тоже никогда не видела такой мимики.
— А собственно, в чем загвоздка? — пробормотал адвокат.
— Мы хотим узнать, — сказала тетя Адель, — можно ли нам войти в наследство или ужо поздно?
— Что поздно?
— Может быть, дом уже не наш? Наша мама скончалась в Марте 1934 года…
— Мы столько лет не переоформляли дом на себя…
Адвокат понял, скупо улыбнулся, напряженно пожевал губами, и опять по лицу его забегали и собрались в пучки морщинки. Мы не сводили с него глаз.
— Мда-а-а, — произнес он, оценивающе нас разглядывая, — это, конечно, осложняет дело. Вот что: поручите дело мне. Я проверну.
— А что там проворачивать? — удивился и даже развеселился папа. — Если закон разрешает, мы войдем в наследство, если нет, то нет. Вы только нам скажите: закон на нашей стороне?
— Да, но переоформление…
— Ах да, переоформление.
— Во сколько это обойдется? — прямо спросила тетя Адель, сразу забыв о мимике адвоката.
— Рублей в сто пятьдесят.
— Да?
— А мы думали, это будет стоить тысячу рублей!
— Дарья Петровна так сказала, — уточнила я.
— Какая тысяча?
— Наша квартирантка сказала…
— Мммм! Словом, я устрою, — адвокат встал, посмотрел в окно, — принесите документы, сегодня же.
— Так сразу?
— Да.
— У меня нет сегодня пятидесяти рублей, — сказала тетя Адель.
— Почему пятидесяти? Я же сказал: сто пятьдесят!
— Вы не поняли мою сестру, — поторопился успокоить папа.
— Ну хорошо, хорошо, — перебил адвокат, — за мной!
Он вскочил, побежал по какой-то боковой лестнице.
Мы еле поспевали за ним. Выскочили во двор, в глубине двора была та самая нотариальная контора, которую мы так долго и безуспешно искали.
— Вот введет сейчас всех нас в наследство, — хохотнула с опаской тетя Адель.
— Да, смеешься, — тетя Тамара расстроилась. — Эмилю это счастье тоже не нужно. Ведь тогда квартиранты на законном основании будут требовать ремонта…
— О боже мой!
Адвокат закатился в контору, мы следом. Внутри она была такой же обшарпанной, как и снаружи: облупленная штукатурка, затоптанные грязью полы.
Обегав всех сотрудников — они, как птицы, сидели, нахохлившись, каждый за отдельным столом, — адвокат снова вывел нас во двор:
— Несите документы, сейчас же!
— А мы далеко живем и…
— Сейчас же! Я вас быстро введу в наследство. За срочность, конечно, отдельная плата. Купчая есть?
— А? — мы переглянулись. — Не знаем. Наверно, у Эмиля…
— А тогда придется доказывать свое право через суд. Я сейчас, — адвокат убежал в контору.
Мои тетки округлили глаза: судиться?.. О нет! Да в нашей семье никто никогда не судился! Еще в начале века в Кутаиси Эмиль Людвигович одолжил одному приятелю-князю одиннадцать тысяч золотом. Это было все, что он накопил к тому времени. Одолжил без расписки. Неудобно было брать ее у друга. Но вскоре предприятие князя лопнуло, и деньги эти пропали. Но разве судился с ним Эмиль Людвигович? Нет. Он просто стал ждать. Князь дал слово, что вернет деньги, и сам верил в это и, возможно, если бы не революция…
— А нельзя без суда? — повернулся к нам папа.
— Да, действительно!
Я поняла, что моим теткам нужно было оправдание, чтобы притормозить это дело, и они нашли его.
— Эрнест, надо это обдумать.
— И почему он так форсирует дело?
— Очень подозрительно.
— Да, да!
И, не сговариваясь, мы быстро пересекли двор, выскочили на улицу.
— Это ужасно, — громко и освобожденно рассмеялась, тетя Адель.
Никто не спросил ее, что ужасно и почему ужасно. — Быстро дошли до вокзальной площади, весело вспоминая, как забавно гримасничал адвокат. А как сели в свой трамвайчик и поехали, нас охватила такая радость, будто вырвались из тюрьмы, в которую чуть было не попали из-за своей глупости.
Когда радость несколько поутихла и испуг, охвативший нас во дворе нотариальной конторы, прошел, тетя Адель написала в Москву подробное, с большими отступлениями письмо, так, мол, и так, дорогая Нана, чуть было не попали под суд, но, к счастью, вовремя одумались. Много места в этом послании было уделено описанию мимики адвоката, а в конце тетя приписала о тесноте и о Леве, который постоянно нервничает, по, несмотря на это, учится, бедненький, на «отлично».
Через неделю пришла телеграмма: «Присылай Люсьену и Москву. Учебный год окончит здесь».
Это звучало как приказ. И тетя, безумно сожалея о своей откровенности, мгновенно подчинилась.
Люся радовалась — она никогда не бывала в Москве — и потому бегала, рассказывала всем, как она поедет туда и увидит в мавзолее Ленина.
Люся уезжает. Ее везет в своем служебном купе мать Нодара — проводница московского поезда. Нодари десять раз приходил — торопил Люсю, чтобы не опоздала. Он очень гордился, что его семья может сослужить службу нашей семье. И еще мне казалось: он немного грустил. Но, повторяю, может, это мне только так показалось.
Люся сияла, как именинница. Заметив мою печаль, попробовала утешить:
