Людмила Сидорофф - Любовь, Конец Света и глупости всякие
— Если ты о концентрации внимания, то это тема отдельного разговора.
— Я не об этом. Представь ради аргумента, что большинство людей воспринимают краски не в полном спектре, а как дальтоники, и только редкие индивидуумы обладают нормальным зрением. Или радиоволны, к примеру, — мы их не видим вообще. Какие-то звуки собаки или дельфины слышат, а люди — нет.
— Все, о чем ты говоришь, можно измерить приборами. Радиоволны ловит радиоприемник. А душу кто-нибудь приборами измерял? Ловил? Душеприемником, ха-ха!
— Мы с тобой, может, и не ловили. Но это вовсе не значит, что кто-то другой не ловил. Инопланетяне, допустим. Да, кстати, точно — инопланетяне ловили души, — сказала Танька с таким видом, будто выудила из глубин памяти общеизвестный факт.
Ларику оставалось только глаза закатить.
— Инопланетяне еще теперь! Ку-ку, Танька! Нет никаких инопланетян, кто их видел? Одни безумцы. И ты, Брут.
— Брут… — повторила она, потерла виски, словно еще что-то несуразное припоминала. — Инопланетяне с планеты Брут, ты про них тоже слышал?
Он вздохнул, отодвинул тарелку, снова взял Танькину руку в свою.
— По-моему, тебе надо отдохнуть. Как следует. Расслабиться, сходить в сауну, полежать, массажик там… А? Может, еще раз попробуем? Я в форме сегодня…
***
Мир побледнел.
— Что это случилось с драконом? — в ужасе спросил один из гномов.
Все уставились на огромного зверя. Он по-прежнему оставался змеем, но головы плакали, как два крокодила, пополняя водоем. Дракон больше не выглядел прекрасным магическим существом, которым любой гном мог гордиться с чувством владельца дорогого ретроавтомобиля. Странным образом красно-зеленый двуглавый змей сделался вдруг безобразным, кошмарным монстром, чудищем, на лбах которого не хватало цифры 666.
— А что случилось с миром? — спросил гном Вася.
Вместо ответа он услышал тяжелый всплеск, будто в озеро драконьих слез свалилось с неба что-то громадное, и тотчас раздался отчаянный крик: «Помоги-и-ите! Спаси-и-ите! Я не умею пла-авать!»
Вася узнал голос. Это был Еремеич, который после парада напился раньше всех, а потом исчез; гномы думали — спать пошел, как же он вдруг с неба свалился? Еле двигая ногами, Вася подошел ближе: у воды на коленях согнулась большая фигура, тряся за плечи вторую, что головой лежала на берегу, а ногами в озере, посреди которого беспомощно барахтался Еремеич. В первой фигуре Вася успел распознать свою хозяйку — и страдальчески протянул руки в сторону тонущего соплеменника.
— Варвара, спаси его!
Она распрямилась, шагнула в сторону Еремеича — вода была ей по пояс. Протянула руку и, дернув утопающего за шевелюру, броском отправила его на берег. Еремеич, ступив на твердую почву, закрыл рот ладонями, будто сдерживал рвотный спазм, и помчался в кусты, но на полдороге замер — одной ногой в воздухе, носком другой — на земле, его подвижное тело застыло керамической болванкой.
«Ой, что ж это делается? — хотел выкрикнуть Вася, но осилил лишь «Ой».
Никто ему не ответил — два Бога и каланча в драконе уже в шесть ручьев лили слезы, Варвара трясла бездыханную женщину, а гномы словно играли в игру со словами «море волнуется — три, морская фигура, замри!»
— Ди! Ди, очнись, слышишь? Мы тут где-то недалеко, нам гномы дорогу покажут, — Варвара подняла голову, словно ища поддержки у присутствующих, но в ее глазах отразился и застыл ужас. Вася с трудом повернулся по направлению ее взора и только сейчас разглядел, что почти все гномы превратились в пестрые глиняные статуэтки. Вася все понял.
— Варвара… — слабо проговорил он, чувствуя, как тоже каменеет. — Ди умерла. Не горюй. Ты умрешь тоже, но… скоро… вы оживете… на новой… планете. Это… нам… ничего… не… осталось. Варвара… — он хотел добавить «прощай», но вместо своего голоса услышал другой:
— Ди жива еще. Я за нее отвечаю. Она из моих душ, позволь мне, — на Варварино плечо легла рука в черной перчатке с длинными ногтями на оголенных кончиках пальцев, покрытых розовым лаком.
Пантелеймония наклонилась над неподвижным телом и дунула Ди в лицо:
— Вставай. Тебя ждет Ося.
— Мой сын, мой сын! — забормотала Ди, резко села и посмотрела на темное небо, где не было больше проекций, оно лишь сильнее затягивалось рваными облаками. — Где он? Где Ося?
— Пойдем. Я провожу тебя к нему, — взяла ее под руку Пантелеймония. — Это рядом, через дорогу, не бойся.
Ди послушно встала, глядя на женщину в черном и розовом как на свою давнюю знакомую, с которой не виделась много лет и хотела бы остановиться, поболтать, но не до того сейчас было.
— Я с вами! — Варвара поднялась тоже, но тотчас наклонилась опять, подбирая что-то с земли.
— Твое дитя здесь, — сказала ей Пантелеймония. — И твой Бог тоже. Оставайся с ними.
Варвара обернулась и, кажется, только сейчас увидела дракона, интенсивно пополняющего слезами запасы нового водоема. В ее глазах не отразилось и толики ужаса, который был в них, когда минуту назад они смотрели на маленькие неживые фигурки.
— Хорошо, я останусь здесь, — произнесла она тихо, и, приблизившись к Ди, вложила в ее в руки подобранный на земле предмет. — Только его возьмите с собой. У него тоже сын где-то там...
Ди ощутила в ладонях холод и твердость большого, но легкого камня. Она наклонила вниз голову и разглядела гнома с вылупленными глазами на глупой физиономии. Только этот гном был ненастоящий — Ди держала в руках обычную керамическую статуэтку, наподобие тех, что продаются на рынках и в магазинах для садоводов.
Дочка
Однажды мне снился нелепый сон, будто я обнимала дракона. Дракон был огромный, а я — как есть, просто женщина, не чудо-юдо и не колдунья, которая может дракона в подушку превратить или лягушку — в принца. Ни дракон, ни принц не были мне нужны — я любила иную душу и могла бы прожить с нею рядом всю жизнь, много жизней или хотя бы единственную, лишь бы всю целиком, от начала до конца, иметь с той душой ребенка… но в этой жизни или в том сне она затерялась в пути ко мне, а я… согрешила с драконом.
«И вот что из моего греха вышло», — Варвара пыталась посмотреть в глаза одной из голов, но ее собственное лицо находилось на уровне драконьих ноздрей, и контакт с его глазами выглядел нереальным.
— Дочка, а ты какой дракон, огнедышащий? — спросила она и заглянула в ноздрю не без интереса. — Дыма и пламени там вроде нет, хотя драконы, конечно, огонь изо рта пускают.
Она погладила драконью губу, которая тут же выпятилась сильнее, от чего голова приняла крайне умилительный вид, несмотря на размеры, одна губа только была примерно с Варвару ростом. Она раскинула руки, обняла, уж насколько смогла, и поцеловала дракона в уголок рта.
— Спасибо, — еле слышно прошептала огромная голова.
***
Все, казалось, было на месте: парад лилипутов, прилавки с хламом, еда на тарелках за длинным столом, джаз, разносившийся из динамиков, десять часов до отлета, но все это вдруг померкло, стало нерадостным или неосязаемым. Так бывает во сне, когда понимаешь, что спишь: все вокруг как будто обычное, а чего-то не хватает, чтобы считать происходящее реальностью.
Еще минут пять назад они с Лариком трепались о том, что реально, а что «игры разума», и он пытался ей навязать то ли свою точку зрения, то ли второе свидание, и все выглядело забавным, даже его напрасные поползновения, которые неожиданно тоже показались ненастоящими. Сирое чувство охватило душу — или (если верить Ларику, что души таки нет) разум и тело: что реально, а что нереально здесь и вообще в мире?
Свидание в гостинице не так давно выглядело реальным. Еще ощущались шипучие пузырьки «Вдовы Клико» на языке, запах мужского лосьона на воротничке и большие потные ладони на ее груди… Но насколько реальным был разговор с умершим братом в теле ее любовника? Раз даже Ларик этого не помнит — с кем она говорила в тот вечер?
Нереальной казалась Олежкина смерть, хотя Танька сама целовала холодный лоб, а губы и до сих пор немеют, вспоминая касание кожи — твердой, словно застывший цемент. И завывание певчих, лишенных слуха и голоса, еще звенело в ушах, и в пелене перед глазами гроб то всплывал, то утопал в венках, и сквозь ее замерзшие пальцы падал в яму липкий песок — нереальное ощущение... Зато сам Олежка в белом возле креста с его именем, высеченным по дереву, казался реальней некуда… Он лицо ее трогал своей рукой, дул — и в ухе звенело, смеялся так, что, наверное, было слышно всем, но тут же зеленым глазом подмигивал: никому, мол, ни слова, только ты и Ося знаете, что я — живой. Это что было — сон?
Что приснилось, а что не приснилось? Может быть, в этой реальной жизни Олежка не умер вовсе — а снилось, как он лежал в гробу, который потом зарыли? Сам сидит где-нибудь в Москве, а может быть, даже ближе? Вдруг он решил с нею поиграть, как в детстве — прятал скрипку с ее глаз долой, только на этот раз спрятался сам и подглядывает из-за угла: отыщет или не отыщет? Может, и Ларика он подговорил, в ухо транзистор вставил, камеру в воротничок зашил — но это было бы гадко.
