Том Уикер - На арене со львами
Моргану не терпелось, чтоб Мэтт Грант рассказал, как хорошо Хант смотрелся, когда его показывали крупным планом: Хант был высокого роста, красноречив, остроумен, легко менял выражение лица, умело жестикулировал и обладал таким личным обаянием, что в любом обществе оказывался в центре внимания,— немаловажные качества для человека, который решил стать президентом; робким и незаметным в политику лучше не соваться. При этом он готовился весьма основательно, и хотя Моргана никогда не приглашали к нему в кабинет на «дыми-лища», зато слышал он о них много и представлял себе, какое впечатление производит на собеседников Хант — умный, образованный, искренний, он сообщает массу сведений и фактов, иногда смешит до колик разными историями, как это умеют только южане, даже рассказывает соленые анекдоты о Старом Зубре, но неизменно остается сдержанным, серьезным, надежным. Конечно, дело Хинмена принесло ему известность, но вряд ли это вызвало к нему уважение и доверие, какое положено питать к претенденту на пост главы государства. То, что он объявил войну партийной верхушке, было неплохо и могло сыграть ему на руку, если только он не зайдет слишком далеко, однако либеральные круги и без того были на его стороне, хотя идеалист, витающий в облаках, несомненно, отшатнулся бы от них из робости.
Морган знал, что это за мука для Кэти — удаляться из-за стола с другими дамами и есть мороженое, вместо того чтобы смотреть спектакль, который она же и поставила, но если она и роптала на свою женскую долю, то про себя, вслух же ни единой жалобы от нее не слышали.
Да, Мэтт, вот это ты и проглядел, как они тогда сблизились. Они стали ездить по всей стране вдвоем, начав ловить делегатов на крючок, и где бы Кэти ни появлялась, местные газеты и телевидение, захлебываясь, возвещали о ее туалетах и прическе, о длине се юбки, о ее советах домохозяйкам, работающим женщинам, безнадежно влюбленным. Какое счастье, что в ту ночь, когда маленькой Кейт стало хуже, она оказалась дома, а не в Нью-Мексико с Хантом. И тут, Мэтт, ты опять проглядел главное, в простоте душевной ты решил, что им нужно было чем-то заняться, чтоб не думать о Кейт.
Морган узнал о несчастье ранним утром, он сидел в скверике на Мейком-стриг, смотрел на маленького Ричи, который взлетал на качелях, и думал, как же им с Энн быть дальше,— сидел, съежившись на холодном ветру, под низким, свинцовым небом, и сердце его сжималось от горечи, жалости, недоумения. Кроме них и еще нескольких ребятишек чуть постарше Ричи, которые неумело перебрасывались мячом на баскетбольной площадке, в скверике никого не было, и Морган слышал, как скрипят качели, как Ричи беззаботно напевает какую-то песенку без мотива, то возносясь вверх, то устремляясь вниз, счастливый, ничего не боящийся в своем маленьком мирке, не ведая зла, которое надвигается отовсюду, глядит из всех человеческих глаз. Нет, что бы там ни было, Энн не имеет права забрать Ричи, но ведь и у него не больше прав на сына, чем у нее, так почему же, собственно, спросил себя Морган, закон должен встать на его сторону? Он поднял голову и увидел Энн, она шла по тротуару своей быстрой, легкой, игривой походкой, потом сбежала по лесенке, лицо у нее было застывшее, и он подумал — все, она наконец-то приняла решение и сейчас скажет ему об этом, и втянул голову в плечи. Но он ошибся. Оказалось, что звонила Кэти — доктор не смог остановить судороги. Морган и Энн бросились к Ричи, стали наперебой его обнимать, потом Морган поехал к Андерсонам, в их огромный каменный особняк, и постарался помочь чем только можно.
Конечно, он ничем не мог им помочь. Бобби ушел к своим школьным друзьям. Ну а Кэти Морган видел всего несколько минут. Тогда она не думала о себе, не радовалась, что сама-то жива. Она была раздавлена, такой он ее еще не видал ни разу, и все-таки не сломлена,— даже то горе не сломило ее. Когда ночью из Нью-Мексико прилетел Хант — в те годы еще не было реактивных пассажирских самолетов,— все необходимое было уже сделано, оставалось лишь похоронить девочку. Морган встретил Ханта на аэродроме; поехал туда сам, а не по просьбе Кэти. По дороге домой, в темноте, под холодным, моросящим дождем, которым наконец-то разрешилось безотрадное небо, Хант несколько раз всхлипнул. Какого черта, сказал ему Морган, отец должен громко рыдать, оплакивая свое дитя, пускай все слышат! Но Андерсон только высморкался и притих.
— У меня все время стоят перед глазами две медные пуговки на ее синей матроске, на хлястике,— сказал он.— Когда мы купили ей велосипедик, я снял с него добавочные колеса для обучения, не разрешал ставить их, мне казалось, они только мешают ей учиться ездить. Я сажаю ее в седло, она проедет несколько шагов и упадет, я поднимаю ее и снова сажаю, и она хоть бы раз заплакала. Падала множество раз, и вдруг смотрю — научилась, у нее вышло, сидит в седле пряменькая, ножками крутит педали и едет, едет, заворачивает за угол дома, и две медные пуговки на хлястике блестят, удаляются. Они у меня все время перед глазами стоят. А на прошлой неделе, когда мы ездили за покупками, около автомобильной столики крутилась карусель и она захотела покататься. Детей, кроме нее, там никого не было, но она все равно хотела покататься, и я посадил ее на лошадку. Она стала кружиться одна — сидит пряменькая, и опять две медные пуговки на хлястике блестят, удаляются от меня. Я глядел на них и вспоминал, как она училась ездить на велосипеде, падала, а я всякий раз поднимал ее и снова сажал в седло. Вчера, улетая, я думал, она уже вне опасности.
Потом, когда все было позади, они заехали как-то вечером к Моргану: Кэти уже больше не возражала, если Хант выпьет стаканчик-другой виски, а Энн была добрая, ласковая, это она умела, стоило ей только захотеть,— и они так славно посидели у камина.
Морган спросил Ханта, что же дальше.
— Будем гнуть свое, что ж еще,— без колебаний ответил Андерсон.— Радости в этом уже мало, но отступить или проиграть мы теперь попросту не имеем права.
Морган удивился, потому что шестилетняя Кейт не знала и не понимала, к чему стремится ее отец, и уж, конечно, не искала в нем ничего, кроме заботы и ласки. Но Кэти сказала:
— Жизнь стала пустой.
И тогда Морган все понял.
Пусть Мэтт твердит, Сколько угодно, будто им нужно было чем-то себя занять, чтоб не думать о Кейт, но разгадка не в этом. Разгадка в том, что, потеряв ребенка, который так много значил в их жизни, они просто не могли потерять остальное.
Слушая Мэтта Гранта вполуха, Морган все-таки знал, о чем он говорит…
— …но после смерти девочки нам пришлось сделать изрядную подкачку своим людям, потому что теперь уж сомнений не было, Хант выставляет свою кандидатуру на первичных выборах; и ни вице-президент, ни черт, ни дьявол его не остановят. Мы тогда сидели в этой вот самой комнате, и многие из наших одобрили Ханта, хотя он и словом не обмолвился о Кейт, да и вообще никогда не пытался сыграть на ее смерти. Но именно в это время он побывал на приеме у президента — вы, Данн, наверно, помните — и выложил перед ним все карты. Вернулся он вне себя от ярости. Вот что там произошло. Сперва Хант заверил президента, что если б он снова мог выставить свою кандидатуру, ему, Ханту, и в голову не пришло бы встать ему поперек пути. Потом он стал объяснять, что в истории с Хинменом виноват сам Хинмен, а не он, Хант. И наконец, заявил, что он всегда был предан партии, он доказал это в прошлом году во время выборов в конгресс, и единственное, чего он хочет, это вступить в игру на равных с остальными претендентами, а не оказаться вне игры еще до ее начала.
Но Старик был упрям, хоть кол у него на голове теши, вам-то это известно, Данн. Он сидел с каменным лицом и молчал, а когда дошло до главного, снял очки, подышал на стекла, протер их носовым платком, снова надел — Ханту каждое движение навсегда врезалось в память, да и мне тоже, когда он пересказал этот свой разговор с президентом,— и говорит:
— Если поступаешь с людьми по-свински, не удивляйся потом, что от тебя начнут воротить нос. Я уже связал себя словом.
— Кому же вы дали слово? Вице-президенту?
— Моей партии. Хотите совет, сенатор?
— Ваш совет, господин президент, я безусловно приму.
— Саданите партийных лидеров что есть силы. Народ это всегда привлекает, а вы получите единственную возможность чего-то добиться.
— Но лично к вам, господин президент, я не питаю враждебности.
— И я к вам тоже. Но с моими людьми в сенате и в партии дело обстоит по-другому. Вы это знаете. Знаете и то, что я против них не пойду.
— Ну что ж,— сказал Хант,— мне все ясно.
Но при этом он осатанел. Вышел из кабинета и заявил репортерам, что президент уже связал себя словом, но если он, Хант, убедится, что народ за него, он выставит свою кандидатуру и не позволит партийным лидерам ему помешать. Между нами говоря, он решил идти напролом, не взирая ни на что, пускай бы даже сам президент попросил его устраниться. Так что очень скоро он официально объявил о своем решении, и не успели мы оглянуться, как уже февраль и выборы на носу — словом, судите сами: Хант не пробыл в сенате и одного срока, отроду ему всего сорок три года, а вступает в единоборство с вице-президентом Соединенных Штатов, который посвятил политике больше полувека и за свою жизнь пожал руку стольким избирателям, сколько насчитывается населения в добром десятке стран вместе взятых. Но в те дни Хант Андерсон был убежден, что его призвание — сражаться с ветряными мельницами. И как раз в эти дни фильмы Дэнни О’Коннора оказались для нас бесценным кладом.
