Том Уикер - На арене со львами
— И даже сам Гласс?
— Конечно, Гласс тоже. Ведь и он борется.
— Что ж, если вы уважаете все, что борется,— сказал Данн,— на мой взгляд, такое уважение немногого стоит.
— Нет, очень многого. Ведь его так трудно найти в себе.
Они поднялись на крыльцо вслед за Мэттом, который повел их мимо открытых дверей приемной, где благоухали цветы, мимо вереницы людей, входящих проститься с покойным. Они вошли в большую сумрачную комнату, которая служила и «конторой», по выражению Ханта. Здесь он работал, когда приезжал домой. Обстановка была скудной: большой письменный стол, двуспальная кровать, мягкое кожаное кресло и рядом торшер, вдоль стен шкафы, забитые старыми журналами, газетами и сенатскими отчетами, несколько кофейных чашек, какие-то дощечки с надписями, преподнесенные Андерсону за его речи, стойка с обкуренными им трубками, заброшенными, как и книги, которые, впрочем, он читал мало.
«У меня терпения не хватает читать ради самого чтения,— признался он однажды Моргану,— Я хочу узнавать то, что требуется знать именно сейчас, и притом прямо и просто, например величину военного бюджета, или процент учеников, оставивших школу, или какую долю цены на сталь составляет заработная плата. А книги, которые переносят меня из реального мира в дом мадам Бовари, или черт знает куда еще, мне читать скучно,— ну, разве что-нибудь пикантное».
Вот пример ограниченности политического мышления, думал Морган. Оно путает цену на сталь и военный бюджет с днями жизни одиноких, мятущихся людей, которые ищут свой путь. Но разве не таковы и сами политики? Главная фальшь их жизни в том и заключена, что они, будучи обычными людьми из плоти и крови, занимаются социальными проблемами и экономикой, законами и государственными институтами, которые способны привести в действие лишь те, кто мыслит статистическими категориями, кто исходит в своих решениях из блага максимального большинства и руководит при помощи надлежащих процедур. А стало быть, если считать дом Бовари чем-то отвлеченным, несуществующим, пожалуй, можно уверовать, что политика превыше личности, индивидуальности,— можно уверовать, и к этому неизбежно приходит политический деятель, что политика значит не многим больше, чем перестановка мебели в изысканной гостиной.
Мэтт посторонился, пропуская их в комнату Андерсона. Морган вошел последним, и, когда он проходил мимо Мэтта, тот шепнул ему на ухо:
— У Брока есть свой кандидат, но он сказал, что против меня возражать не будет.
Морган кивнул и переступил порог. Он со щемящей тоской оглядывал комнату, а Мэтт принялся хозяйничать у бара, в углу, где была целая батарея бутылок и множество бокалов, а сверху стояло ведерко со льдом. В последние годы Морган сиживал здесь не один вечер, разговаривал и пил с Андерсоном, а потом приходил Джоди; тогда он поднимался наверх, в комнату Кэти. И если Бобби знал, и Джоди знал, то, вероятно, и Андерсон знал тоже. Теперь, когда Андерсон умер, Моргану очень хотелось верить, что так оно и было: ведь если Андерсон действительно знал, то молчание его было как знак одобрения. Иначе это невозможно истолковать, сказал себе Морган, хотя, разумеется, поспешно добавил он, это ничего бы не изменило.
Данн, словно по естественному праву, сел к заваленному бумагами столу Андерсона. Гласс, решив, видимо, в порядке исключения быть любезным, разносил бокалы, налитые Мэттом. За стеклянными дверями, выходившими на заднюю лужайку, мелькали помощники Джоди в белых куртках по дороге от кухни к столам и обратно. Морган подошел к стене, увешанной фотографиями всяких политических деятелей с дарственными надписями.
— Я тоже глядел на них нынче утром,— сказал Мэтт.— Да, Рич, они напоминают прошлое.
— А вот этот болван Ланди. Тихоня Ланди, сенатор у сетки. С утра непременно сыграет партии две. Как это он попал в Андерсонову портретную галерею?
— Не троньте старину Ланди. Он во время предвыборной кампании помогал Ханту, как мог.
— Да неужто? И спикер здесь. Ведь он люто ненавидел Ханта, а смотрите, что тут написано: «Глубокоуважаемому коллеге».
Мэтт указал на вставленную в рамку фотографию большего формата, чем остальные.
— Это Хант едет из аэропорта в день открытия съезда. Глядите, какая толпа! Да, друзья мои, в тот день я уже думал, что дело сделано. А что вышло!
Гласс подал Моргану водку и остановился рядом, разглядывая фотографии и вставленные в рамки золотые перья, которыми президенты начертали свои подписи под законопроектами, внесенными Хантом, и оригиналы карикатур на Андерсона, подаренные ему по его просьбе художниками.
— Я как-то позабыл, что его рисовали таким высоким,— сказал Морган.— Карикатуристы, если у них есть талант, умеют схватить главное. На всех рисунках он возвышается над остальными… Поглядите-ка, каким его изобразил Херблок.
Морган покачал головой: ужо много лет никто не рисовал карикатур на Андерсона.
— Почти все рожи тут знакомые, но кто вот этот?
Гласс указал на фотографию улыбающегося пухлощекого молодого человека; надпись была такая кудрявая, что прочесть ее было невозможно.
— Таким был Дэнни О’Коннор, когда еще не растолстел и не прославился,— сказал Мэтт.— Теперь Дэнни крупная величина, но в гору он пошел после предвыборной кампании Ханта. И это справедливо: ведь без Дэнни никакой кампании не получилось бы. Хотя по вашим газетным версиям об этом и не догадаешься…
СЫН СТАРОГО ЗУБРА IV
— …И с тех пор каждые четыре года, когда проходят первичные выборы,— сказал Мэтт,— кто-нибудь непременно вытаскивает на свет божий старые газетные вырезки и стряпает длиннющую статью о том, с каким триумфом прошел Хант. Я не газетчик, но, ей-богу, при желании мог бы состряпать такую статью. Все они до единой начинаются одинаково: какой-то фермер бредет по колени в снегу, сквозь метель, поднимает голову, а прямо над ним вырастает детина высоченного роста, протягивает ему руку и говорит: «Я — Хант Андерсон, хочу стать президентом и прошу вас мне помочь».
А дальше обычно сообщается, что Хант одержал блестящую победу, потому что лично пожал руку такому неимоверному числу избирателей. Спору нет, это ему здорово помогло, однако на самом-то деле победу ему обеспечил именно Дэнни О’Коннор, и Хант всегда первый это признавал. А ведь Хант был не из тех, кто зарывает свой талант в землю.
Хант отыскал Дэнни давно, еще во времена расследования по делу сезонников, когда ему понадобился свой комментатор на телевидении. Дэнни был сыном полицейского, ирландца по происхождению, карьеру он начал на радио, исполнял рекламные песенки, но вскоре подался на телевидение. Только никак не мог удержаться на одном месте, сколько он сменил телестудий и рекламных агентств — одному богу ведомо, ведь агентства и студии новшеств боятся, им выдай передачу в добрых старых традициях да чтоб окупилась с лихвой. Ну а Дэнни продюсеры один за другим увольняли, потому что у них вечно были из-за него неприятности или потому что он спал с их женами, или растрачивал деньги, или назвал их кретинами, а сам Дэнни был убежден, что только происки завистников мешают ему получить приз за лучшее обозрение или как это у них там называется, хотя это была всего лишь воскресная программа в семь тридцать утра, без музыкального сопровождения и даже без дикторского текста, поскольку Дэнни был глубоко убежден, что телепередачи надо смотреть, а не слушать, и, стало быть, чем меньше слов, тем ближе к совершенству. Вот какие абсурдные взгляды он проповедовал. Он даже изготовил телевизионный фильм о морском сражении без единого слова или выстрела. Как раз этот фильм и увидел Хант, ну, он и решил пригласить Дэнни, а фильм-то шел всего три недели, его сняли, когда Дэнни сделал передачу о переработке утильсырья. Он по этому поводу сам потешался, говорил, что его передачи никуда не годятся, даже если их показывать в семь тридцать утра по воскресеньям: никак не тянут на рекламу,— а так оно, конечно, и было, хотя сейчас ему платят кучу денег за политические комментарии.
В общем-то это Кэти убедила Ханта напять телевизионщика, и Хант был первым из политических деятелей, который взял специального человека, чтоб тот показывал его зрителям, пусть додумался до этого и не собственным умом. Понимаете, придет Хант вечером домой после заседания, а Кэти тут же давай ему наговаривать, что передача была совсем коротенькая и скучная, самые яркие сцены в нее не вошли, и вообще Ханта показывают слишком мало и не выигрышно, и так день за днем. Она ходила на все заседания, а вечером садилась у телевизора, смотрела программу новостей в семь часов и в одиннадцать и все записывала, да и утром вставала чуть свет, опять смотрела передачи, а глаз у нее ох какой острый. Зоркий глаз, поверьте моему слову. Так обрабатывала она Ханта до тех пор, покуда он не согласился взять телевизионщика, чтоб тот сам его снимал. Если Кэти чего забрала себе в голову, ее не переспорить…
