Том Уикер - На арене со львами
Он пересек лужайку, обогнул компанию мужчин, рассуждавших о бейсболе, прошел мимо двух дородных дам в шляпах, которые ахали по поводу засухи, и кучки длинноволосых юнцов в небрежно завязанных галстуках — вероятно, делегация от школы Бобби. Они сразу умолкли, едва заметили Моргана. А неподалеку продолжали разговор Данн и партийный председатель.
— У меня к вам поручение от Кэти,— сказал Морган Данну.— Она совсем захлопоталась, но очень хочет вас видеть, вот только выберет минуту.
— М-м-м…— Данн поправил зеленые очки.— И конечно, очень короткую минуту. Вы ведь знакомы с Гилом Броком?
— С давних пор.
— Со времен Зеба Ванса,— сказал Брок, взглянув на Моргана без всякого удовольствия.
— Да, это были времена,— сказал Морган.— Дивные времена.
Зеленые очки повернулись от одного к другому, и, словно судья на ринге, разводящий боксеров, Данн умело начал пустой разговор.
— Гил рассказывал мне, что президент не пользуется особой популярностью в штате.
У Данна есть то, подумал Морган, без чего ни один политик далеко не пойдет, он умеет улавливать вибрации и верно их истолковывать. Морган успел в этом убедиться, хотя лишь теоретически, за то годы, когда ему приходилось иметь дело с Данном, но только теперь у него мелькнула мысль, не тут ли ключ к загадке, которая давно его интересовала,— что же произошло между Данном и Андерсоном, когда они разговаривали в ванной номера 1201. Странно, что даже эта цифра ему запомнилась: он как сейчас видел псевдоантикварные кресла, кровать, заваленную бумагами, портфели, пиджаки, изображения саквояжа, которыми были обклеены все зеркала, большой плакат, возвещавший: АНДЕРСОН ПОБЕДИТ! — и увядшие хризантемы, печально торчавшие на комоде. Но главное, что тогда произошло, единственно важное, до сих пор оставалось невыясненным; теперь один из двоих разговаривавших за дверью ванной комнаты умер, а другой невозмутим, уклончив и неприступен, хотя и стоит совсем рядом.
— …но избиратели из пригородов,— продолжал Данн,— я говорю о пригородах, где живут люди среднего достатка, а не миллиардеры,— они, на мой взгляд, консервативны не столько в отношении экономики, сколько в вопросах, касающихся социальных перемен.
Кэти назвала Данна подонком, по Морган хорошо знал се голос, ее интонации. Это слово было не определением, а сигналом, намеком, что Данн ничего для нее но значит, однако, будь это так, она не стала бы утруждать себя намеками, и, значит, у нее есть какая-то причина желать, чтобы Морган думал, будто это так. Вибрации, подумал Морган, везде и всюду вибрации. Люди живут и умирают в зависимости от вибраций, побеждают на президентских выборах или терпят поражение согласно с пульсом данной минуты, с тем, ощущают его или нет другие люди. В этом заключалась тайна Андерсона и Данна, узнать которую Морган уже отчаялся, потому что история, в отличие от жизни, слагается из слов, а не из вибраций.
Морган, слушая вполуха разговор о политике, увидел, что к ним через лужайку идет Джоди. Кэти послала за Данном, подумал он, но ошибся.
— Мистер Брок, миссис Андерсон велела спросить, не могли ли бы вы зайти к ней на минутку?
— Что ж… э-э…— Брок поддернул брюки, которые тесно облегали его тучное тело.— Раз наша милая дама пожелала, так я с величайшим удовольствием.
Он с важным видом последовал за Джоди.
— Милая дама,— сказал Данн,— с очень острыми зубками.
Морган смущенно провел рукой по шее.
— Вы, конечно, понимаете, в каком она сейчас состоянии. Старается не думать о Ханте, по думает непрестанно. И об их покойной дочурке. Я уже много лет не слышал, чтобы она хоть словом обмолвилась о Кейт. И ее тревожит Бобби: он мрачен и замкнулся в себе. Тем не менее Кэти почти все необходимое делает сама.
— И доказательство тому — приглашение наверх председателя Брока.
Из-за спины Данна неожиданно вынырнул Гласс.
— Вот сучьи дети,— сказал он.— Знаете, что они устроили?
— Я их не виню. Я и сам не позволил бы вам снимать покойного.— Морган почувствовал некоторую неловкость, по тут же убедил себя, что Андерсон такую фразу мог бы сказать сам и был бы очень доволен собой.
— Да я не про них. Это мамаша моего продюсера, так ее растак, подложила мне свинью.
Несколько пожилых дам с громким аханьем поспешили отойти поодаль, а их собеседник, сухопарый старик, тряся головой, воинственно шагнул к Глассу.
Гласс не обратил на него никакого внимания.
— Заслали меня в эту дыру со съемочной группой, а теперь им, оказывается, вообще никакого фильма но требуется.
— Ерунда какая-то!
Морган смотрел, как сухопарый старик, постояв в нерешительности, поспешил вслед за ахающими старушками.
— Чистый сволочизм. Из Парижа доставили фильм с показом мод на шесть минут, и продюсеру взбрело в башку показать его сегодня вечером, и, значит, Андерсон вылетит, а с ним еще кое-кто, это же ясно.
— Меня это не удивляет,— сказал Данн с обычным бесстрастием.— Просто поразительно, с какой быстротой в наши дни человек исчезает из памяти широкой публики. Андерсон взлетел стремительно, но вниз скатился еще стремительней, с ускорением тридцать два фута в секунду, да еще все его личные неприятности, так что, откровенно говоря, вряд ли среди зрителей, которые будут вечером смотреть вашу программу, найдется много таких, кто когда-либо о нем слышал.
— По я же мог подготовить передачу о Хинмене,— сказал Гласс.— Она-то пойдет, это уж как дважды два.
— Вы еще может успеть на дневной самолет.— Данн всегда носил расписание в кармане, а в душе — повестку дня.— Всего одна пересадка, и вы на месте.
— Так я, пожалуй, и сделаю.— Гласс с комическим видом развел руками.— Старина Морган на прошлую ночь заполучил себе одну кошечку. А я остался с носом.
Сначала Бобби, потом Джоди — пусть лишь взглядом, а теперь Гласс; Морган подумал, что какими бы тяжкими ни были его грехи, все же кара уж слишком сурова. Подобно тому как он но видел смысла в умерщвлении плоти, он не видел смысла и в том, чтобы выставлять эту плоть напоказ. Грех, если он вообще существует, требует лишь искупления, а это дело совести каждого.
— Гласс,— сказал oн.— Но улетайте. Останьтесь на похороны.
Гласс пожал плечами.
— Меня это не интересует. Мои сотрудники уже складывают оборудование.
— Но вы останьтесь.
— Думаете, мне удастся что-нибудь разузнать?
Гласс улыбался, но пластырь у него на лбу ползал то вверх, то вниз, словно кожа морщилась от волнения, словно он, всегда занятый только собой, вдруг понял, что взял неверный тон. Гласс, конечно, тотчас сообразил, что Морган, обидевшись, может сильно повредить его карьере, а откуда ему знать, обидчив ли Морган или не обидчив.
— Нет. Ничего вы тут не разузнаете, и вряд ли для вас найдется какая-нибудь кошечка. Но все равно вы останетесь. Это ваш долг перед Андерсоном.
— Ладно, останусь, если вам хочется. На студии меня ждут не раньше завтрашнего утра. Но какой у меня долг перед Андерсоном?
— Долг уважения.
Морган отвернулся к неподвижному, пронизывающему взгляду зеленых очков, к узкому подбородку и плотно сжатым губам. За спиной Данна помощники Джоди начали выносить из дома блюда с картофелем, капустным салатом, нарезанными помидорами, лепешками и початками кукурузы, несколько больших окороков и огромные противни с цыплятами. Но концам каждого стола они поставили запотевшие кувшины с охлажденным чаем, и опечаленные люди медленно начали сходиться к обильному угощению. Мэтт Грант и Чарли Френч подошли к Моргану с Данном.
— Я как раз сказал Френчу,— Мэтт многозначительно подмигнул,— что редко я видел людей, которым так бы требовалось выпить перед закуской.
— Ведите же,— сказал Френч.
Мэтт кивнул в сторону дома и пошел впереди. Данн и Морган пошли рядом, а Гласс обогнал их и о чем-то заговорил с Френчем.
— Долг уважения? — Данн сказал это, не глядя на Моргана.— Почему вы считаете, что Гласс обязан думать, будто Андерсон заслуживает уважения?
— А разве его не заслуживает всякий живущий? И всякий умерший, потому что он тоже жил?
— И даже сам Гласс?
— Конечно, Гласс тоже. Ведь и он борется.
— Что ж, если вы уважаете все, что борется,— сказал Данн,— на мой взгляд, такое уважение немногого стоит.
— Нет, очень многого. Ведь его так трудно найти в себе.
Они поднялись на крыльцо вслед за Мэттом, который повел их мимо открытых дверей приемной, где благоухали цветы, мимо вереницы людей, входящих проститься с покойным. Они вошли в большую сумрачную комнату, которая служила и «конторой», по выражению Ханта. Здесь он работал, когда приезжал домой. Обстановка была скудной: большой письменный стол, двуспальная кровать, мягкое кожаное кресло и рядом торшер, вдоль стен шкафы, забитые старыми журналами, газетами и сенатскими отчетами, несколько кофейных чашек, какие-то дощечки с надписями, преподнесенные Андерсону за его речи, стойка с обкуренными им трубками, заброшенными, как и книги, которые, впрочем, он читал мало.
