Юрий Семецкий - Душа в тротиловом эквиваленте
- А я что говорю, коснувшись Истины, не проговориться нельзя! Но заметьте, Вольтер считал, что за идеями стоит человек. И начался мрак эпохи 'Просвещения'. Дальше - больше. Вниз катиться проще, чем карабкаться к высям горним. Аничков заявляет о том, что присущее каждому религиозное чувство - результат фантазий. Джанбатиста определил, что все идет по кругу-спирали, и от вам пожалуйста: механистическая модель истории, поддержанная Винкельманом. Тот вообще был забавник из редких: заявил что развитие государств определяется лишь климатом и формой государственного устройства.
- Как просто! - восхитился я.
- Да, людей пытались убедить, что мир - прост. Гольбах провозгласил, что история человечества - лишь история 'законодательных идей', и своей историей человек может управлять сам. Батурин, Лессинг, Дай Чжень , Ламетри и иже с ними славят просвещение. Долго и громко, но как-то фальшиво. Пристли говорит, что мысль и сознание - следствие особой организации материи. Можно долго перечислять идеи, но итог был печален - люди начали слушать Грановского, Карлейля, Милютина, Бакунина и Ткачева.
- А тут и до смертоубийств недалеко.
- Правильно мыслите, - с горечью согласился батюшка. - Не было бы механицистов, не появились бы и полоумные марксисты, считающие, что историю двигают механически возникающие противоречия производственных отношений. И не было бы фашизма, поскольку фашизм в точности равен марксизму, но при сохранении частной собственности.
- Понимаю. Социализм и фашизм так сражаются с религией, потому как наличие Бога делает иллюзорным право вождей народов вершить историю. Но ваши лживые иерархи, погрязшие во всех мыслимых пороках и присвоившие себе право говорить от имени Его - чем лучше?
-Ничем, - пожав плечам, ответил отец Гервасий. - И я слаб и невоздержан. Только знаю и говорить буду, что к Нему способен прийти любой. А придя - обрести просветление и силу. Для этого не нужны пухлые талмуды со сказками древних скотоводов, а лишь пытливая мысль и желание понять Замысел Его.
- Так вот почему вы служите в этой забытой всеми богами деревне!
- Иного ожидать не приходилось.
.
.
.
.
- Что в итоге? - спросил Холодова Георгий Максимилианович.
- Город чист. До белых костей, и всего лишь за сутки.
- Да, - пробормотал Маленков, тяжело встал с кресла и прошелся по кабинету. - И кто бы мог такое подумать...
Затем резко развернулся к застывшему по стойке 'смирно' полковнику, и с тоской в голосе спросил:
- Потери?
- Отсутствуют.
- В Ленинграде?
- То же самое.
- Быть того не может ! Что, не было попыток противодействия?
- Были, как не быть. Много вывозить пришлось. Наверное, тех, кому терять было нечего.
- Так почему...?
- В основном, в спину. Большинство все же, желает жить по совести, ну, по мере сил и помогали.
- И сколько же наши совестливые сограждане покрошили народу, по мере скромных сил своих?
- Не так и много. В Москве - тысяч двести, в Питере примерно столько же. Ну, плюс-минус, точно никто не считал. Большинство все же в нюансах разбираться было не настроено. У многих наболело.
А тут такой случай! Делай как правильно, и ничего тебе не будет, ежели все по совести. Многие воспользовались. Некоторые, правда, потом пострадали, но это уж, как ребята подтянулись.
- Да уж. - весенним сугробом осел в кресло Маленков. - Учудили вы, ребятки, да так, что уж и не знаю, что говорить. Мало не полмиллиона граждан за сутки на удобрения пошли.
- Люди сами разобрались, что к чему. Кто им друг, кто враг, а кто - так, ни рыба ни мясо. Юра правильно решил, затягивать не стоило.
- Так правильно, что вытаскивать его из неприятностей пришлось двум авиационным дивизиям и целому Маршалу, - недовольно отозвался Георгий Максимилианович.
- Дело того стоило, - упрямо повторил Холодов.
За сухими строчками статистических отчетов, лежащих на столе Маленкова, ему виделось иное.
Валентин чуть прикрыл глаза, и полезло:
Неряшливо одетая тетка в роскошном бархатном халате и бриллиантовых серьгах на Садовом Кольце.
- Справедливость, мать вашу так и эдак, это когда у меня есть! - визгливо орала она, вытаскивая на балкон неведомо откуда взявшийся в квартире МГ-34 и охапку лент. Дура, она так и умерла в нераскрученных бигудях.
Маршал, попытавшийся выставить в окно тупое рыло Максима.
Чекисты с Лубянской площади, запасшиеся счетверенными зенитными пулеметами.
Менты с их заботливо запасенными чужими паспортами.
Депутаты, директора и партийные работники средней руки с тоннами короткоствольного оружия в карманах.
Деловые с остро отточенным, но бесполезным по жизни хламом.
Завмаг, выскочивший навстречу со связкой гранат.
Неведомый извращенец, пытавшийся бежать с кипой пованивающих чужих трусов в сумке.
Химики из Академии Наук с их ядовитыми цацками.
Холодов, на миг отключившись от выговаривающего ему за самоуправство шефа, вспоминал. То что было, было действительно страшно.
Вера, открыто и бестрепетно идущая по осевой улицы Горького. Вера, не обращаюшая внимания ни на что, кроме дела, забывшая ямах, ухабах и неровностях и потому безразличная к вниманию тех, кто осторожно, стараясь лишний раз не коснуться и не потревожить, в нужный момент поддерживал ее под руки.
Натужно гудящая моторами колонна тяжелых грузовиков и бригады мобилизованных по всей области санитаров. Из тех, что постарше.
Перевязывающий простреленную руку Андрюша Чугунов:
- Такое надо делать лишь однажды, - сказал он, оглянувшись на воняющий дерьмом и гарью центр Москвы. - И потом никогда не вспоминать.
Валентин был с ним полностью согласен. Жестко, но пусть так и будет. Диктатура совести взамен диктатуры пролетариата - это негуманно, но один раз. Следующим поколениям будет намного легче.
Слова радостного Мещерского:
- Подлецов, извращенцев, педофилов, воров и разбойников наши дети будут изучать чисто умозрительно, по материалам учебных экспозиций. И лишь для того, чтобы не оплошать при встрече. Ради такого стоило жить!
Сутки непрерывного, безостановочного пути по городу, родному до последнего булыжника в просевшей за долгие годы мостовой, но вдруг превратившемуся в цепь опаснейших ловушек - все это Холодов запомнил не по отчетам.
До сих пор слегка подрагивали руки от тяжести двух ТТ, что, казалось, срослись с ними. В глазах вновь и вновь разворачивались картины, как из подворотен раз за разом выскакивали автоматчики, пытавшиеся остановить хрупкую девушку в белом платье, идущую по замершим в страхе и ожидании заснеженным улицам.
В них пытались стрелять из окон, подвалов и чердаков. Кидали гранаты и пытались резать пулеметным огнем. Не удалось. Вместе с вверенным ему подразделением он в очередной раз исполнил невозможное.
Великий Город сдался, и тихо лег под ноги, жалуясь на века несправедливостей, покореживших его душу.
.
.
Оставив за спиной невозмутимого сфинкса, Андрей спустился вниз по засыпанным снегом ступеням. К воде. Впрочем, это было бы летом - к воде. А так - из сугроба в сугроб. Знаменитые гранитные набережные серым зимним днем смотрелись уныло.
На нижней ступеньке, обхватив себя руками и нахохлившись, будто ворон на ветке, сидел человек, которого он искал. В снегу торчало горлышко выпитой бутылки. По мере приближения становилось слышно неразборчивое бормотание.
- Пойдем, Хуан. Нас ждут, - тихо проговорил Андрей и слегка встряхнул друга за плечо, не обращая внимания на прерванный монолог.
- Да отстань, - недовольно дернул корпусом Хуан, сбрасывая с плеча руку.
- Пошли, говорю. Сопли потом распускать будешь.
Хуан медленно поднял глаза к серому, сыплющему мелкими, невесомыми снежинками небу, и с мукой в голосе спросил:
- Ну почему всегда так?! Мечтаешь о прекрасном будущем, выводишь логически безупречные математические модели справедливости и всеобщего блага, но итог всегда один и тот же. Наступает момент, и ты вынужден идти в будущее по колено в крови.
- Поднимайся и пошли. А по дороге подумай, можно ли было по-другому.
Хуан тяжело встал, покачнулся, ловя равновесие. Устоял. Ветер бросил в лицо горсть снежной крупы. Сосредоточенно посмотрел на Андрея, и усмехнувшись, сказал:
- И все-таки, Андрюша, я чувствую себя ассенизатором.
- А мы и есть это самое. Пошли, простудишься!
- Аркадий Львович! - радостно приветствовал одного из немногих своих уцелевших завсегдатаев метрдотель. Ресторанный зал, в лучшие переполненный, теперь многолюдьем не отличался.
Предводитель халдеев радостно суетился, всем своим видом показывая, что уж не знает, куда и усадить дорогого гостя. Но в промежутках между салатиками и горячим все-таки не преминул задать пару вопросом.
