Кит Ричардс - Жизнь
Обедать мы часто плавали в Монте-Карло. Болтали либо с людьми Онассиса, либо с людьми Ниархоса, которые оба держали там большие яхты. Выглядело это все так, будто ещё чуть-чуть, и они повытаскивают пушки и наставят друг на друга. Вот почему мы назвали наш альбом Exile on Main Street («Изгнанник на Главной улице»). Когда мы только придумали название, оно работало с прицелом на американцев, потому что там у них в каждом захолустье есть своя Главная улица. Но у нас была своя — набережная Ривьеры. И мы сами были изгнанниками, поэтому название было правдивым и говорило все, что мы хотели сказать.
Вообще все средиземноморское побережье само по себе было древней паутиной, в которой все повязаны между собой. Я послонялся по Марселю, и он оказался точно таким, как о нем говорят, причем не сомневаюсь, что он до сих пор такой. Словно попадаешь в столицу государства, в которое входит и испанское побережье, и североафриканское, и вообще все берега Средиземного моря. Это, по сути, одна огромная страна на несколько миль вглубь материка. Все жители приморской полосы — рыбаки, моряки, контрабандисты — принадлежат отдельному обществу, где есть греки, турки, египтяне, тунисцы, ливийцы, марокканцы, алжирцы и евреи. Это древняя паутина, которую не разорвать никакими границами или юрисдикциями.
Мы шлялись куда хотели — до Антиба, например. Мы доплывали до Сен-Тропе, и там все бабы были наши. Посудина вывозила спокойно за счет большущего мотора. А по Средиземному морю, когда гладко, только знай лети. И лето 1971-го на Средиземноморье выдалось такое, когда погода каждый день стояла идеальная. Никаких капитанских умений практически не требовалось, просто иди вдоль берега, и все. Морских карт я тоже не держал. Аниту было не заманить на борт, она говорила, что это из-за моего полного незнания подводных камней. Она ждала на берегу и высматривала сигнальные ракеты, потому что мы обязательно докатаемся и у нас кончится бензин. А я просто решил, что если в эту чертову бухту смогли завести авианосец, то уж я как-нибудь по ней проплыву. Единственное, что нужно было контролировать, — это как подойти к берегу, как причалить. Для лодки суша — всегда самое опасное. В общем, когда мне только и приходилось задумываться о навыках судовождения, так это при швартовке. Остальное было просто фигней.
Гавань в Вильфранше очень глубокая, из-за чего здесь часто торчали американские военные корабли, и вот однажды нежданно-негаданно стоит этот огромный авианосец прямо посреди бухты: ВМФ с протокольным визитом. Тем летом они ходили парадом по всему Средиземному морю. И когда мы шли от своей пристани, стало нести марихуаной, густо так — из их иллюминаторов. Дули ребята крепко. Со мной в тот раз был Бобби Киз, и мы поплыли дальше завтракать, а когда возвращались, то начали нарезать круги вокруг авианосца, а на нем все эти морячки, довольные, что не попали во Вьетнам. И я внизу на своем крохотном «Мандраксе». И мы принюхиваемся. «Эй, здорово, мужики. Несет же от вас...» Тогда они сбросили нам пакет анаши. А взамен мы им сказали, какие лучшие в городе бордели. Cocoa Bar, Brass Ring — эти были ничего.
Когда прибывал флот, в Вильфранше на всех этих улочках, где обычно страшная темь, ни с того ни с сего зажигалась полная иллюминация, как будто это был Лас-Вегас. Тут сразу тебе и Cafe Dakota, и Nevada Bar — они навешивали на заведения все, что угодно, лишь бы звучало по-американски: Texan Hang. Улицы Вильфранша оживлялись от неона и лампочных гирлянд. Сюда подтягивался весь гулящий контингент из Ниццы, и из Монте-Карло, и все каннские шлюхи тоже. Команда на авианосце — две тысячи с лишним мужиков, каждый на взводе и готов служить. Одного этого хватало, чтобы собрать все южное побережье. Остальное время они паслись где-то еще, и в Вильфранше было мертво, как на кладбище.
Просто поразительно, что музыка, которую мы делали в том подвале, до сих пор гремит, особенно учитывая, что сразу после выхода рейтинги у альбома были не самые высокие. А в 2010-м в довесок к новому изданию Exile on Main St. выпустили даже отбракованные дубли. Музыка записывалась в 1971-м, на момент, когда я это пишу, почти сорок лет назад. Если бы я слушал музыку сорокалетней давности в 1971-м, я бы слушал что-то такое, что записывалось еще черт знает как. Может, какого-нибудь раннего Луи Армстронга, Джелли Ролл Мортона. Видимо, мировая война в промежутке сильно меняет восприятие времени.
Rocks Off, Happy, Ventilator Blues, Tumbling Dice, All Down the Line — это все пять струн, открытая настройка на полную катушку. Я тогда реально разогнался со своим фирменным стилем: эти вещи были записаны всего за несколько дней. Ни с того ни с сего, с пятистрункой в руках, песни начали просто сыпаться у меня из-под пальцев. Мои первый настоящий опыт с пятистрункой был на Honky Tonk Women за пару лет до того. На том этапе казалось: ага, штука интересная. И Brown Sugar тоже на ней — он как раз вышел в том же месяце, как мы отъехали из Англии. А к началу работы над Exile я уже вовсю подбирал остальной арсенал, в том числе и то, как делать минорные аккорды и аккорды с задержанием. Я выяснил, что с пятистрункой получается очень интересно, если добавить каподастр. Конечно, пространство для маневра сильно ограничивается, особенно если вешаешь каподастр на пятый или седьмой лад. Но это дает определенный призвук, резонанс, который на самом деле по-другому никак не получишь. Хотя всегда важно знать меру — где попробовать новую штуку, а где уже будет перебор.
Если песня пришла от Мика, я вообще-то начинаю её делать не с пятиструнки. Я начинаю на обычной настройке, просто выучиваю её, нащупываю, как к ней подойти по классике. А потом, если Чарли немного подкручивает ритм или задает другой настрой, я говорю: давайте я сейчас пойду её на пятиструнке сделаю, и просто посмотрим, как поменяется структура вещи. Ясное дело, звучание от этого упрощается, поскольку ты себя сковываешь заведомо отлаженной системой. Но если попадешь в правильные аккорды, как это было со Start Me Up, они сделают всю песню. Я слышал миллионы групп, которые пробовали изобразить Starr Me Up на обычной настройке. Ан нет, старик, так ничего не выйдет.
Мы привезли с собой в «Неллькот» уйму всего, что созревало уже какое-то время. Я привычно отдавал на развод название или идею. «Эта штука называется All Down the Line, Мик. I hear it coming, all down the line...[139] Давай, твоя очередь». У меня появлялось по паре новых песен за сутки. И какая-то выходила, а какая-то — нет. Мик поддерживал этот феноменальный темп по писательской части — очень ладно скроенные рок-н-ролльные тексты со всеми этими цепляющими фразочками и повторами. All Down the Line вышла прямо из Brown Sugar, которую написал Мик. Мне в основном только и оставалось, что придумывать риффы и идеи, которые давали Мику завод. Писать песни — это он умел. Нужно было, чтоб они классно записались, но и что бы их можно было легко перевести на концертные рельсы. Я был мясником, на мне была рубка этого мяса. И иногда ему не нравилось. Ему не понравилась Rip This Joint — слишком быстрая. Кажется, мы с тех пор её уже где-то перекрыли, но Rip This Joint в пересчете на удары в секунду — это в районе мирового рекорда. Ну, может, Литтл Ричард что-то быстрее делал, хотя в любом случае за мировыми рекордами никто не гнался. Кое-какие вещи, которые написались, но на альбом не попали, имели всякие странные названия: Head in the Toilet Blues, Leather Jackets, Windmill, I Was Just a Country Boy, Dancing in the Light. Эта Мика вещь, точняк. Bent Green Needles, Labour Pains, Pommes de Terre — с этой понятно, мы же во Франции жили все-таки.
Мы написали Torn and Frayed, которая нечасто играется вживую, но имеет кое-какой интерес по теме:
Joe’s got a cough, sounds kinda rough
Yeah, and the codeine to fix it
Doctor prescribes, drugstore supplies
Who’s gonna help him to kick it?
Если не брать Sister Morphine и несколько редких упоминаний кокса, мы на самом деле не написали ни одной песни про наркотики. Они всплывали в песнях только тем же манером, как в жизни, здесь и там, незапланированно. По поводу песен всегда существовал свой фольклор — для кого они были написаны, про что там на самом деле поется. Flash считался песней про героин, и я понимаю, откуда это взялось — от другого смысла слова Jack[140] но Jumpin’Jack Flash никакого отношения к героину не имеет. Однако мифы сидят глубоко. Что б ты ни писал, кто-нибудь обязательно перетолкует это как-нибудь по-своему, откопает в словах какие-то шифры. Отсюда и берутся все теории заговора. Допустим, кто-то окочурился. Ох, боже ты мой! На кого же это теперь повесят? Притом что чувак просто поскользнулся и упал! Жизненная сила всех хороших заговоров в том, что ты никогда не узнаешь наверняка, — отсутствие доказательств не дает им состариться. Никто никогда не узнает, менял я себе кровь или нет. Эта история вне досягаемости для любых доказательств или, если все вранье, для моих отрицании. С другой стороны, читайте дальше. Я долгие годы воздерживался от того, чтобы честно высказаться по этому жгучему вопросу.
Tumbling Dice («Катящиеся кости»), наверное, как-то связана с тем, что мы превратили «Неллькот» в игральный притон — резались в карты и рулетку. Монте-Карло ведь был прямо по соседству. Бобби Киз с чуваками даже наведались туда один-два раза. А мы и правда играли в кости. Авторство Tumbling Dice, конечно, принадлежит Мику, но песню нужно было еще переделать из первого варианта, который назывался Good Time Women. Можно отработать всю музыку иметь классный рифф, но иногда содержание отсутствует. И хватает только какого-нибудь сидящего в комнате парня, который бросает: «Вчера в крэпс перебросились», — и песня родилась. «Got to roll me»[141]. Песни — странные вещи. Есть какие-то такие нотки: если прилипнут — не отлипнут. Про большинство песен, которые я написал за свою жизнь могу честно признаться: я чувствовал в этом месте огромный пробел, который просился, чтоб его заполнили, эта песня должна была быть написана сто лет назад. Как получилось, что никто не наткнулся на это место? Короче, в половине случаев просто ищешь дырки, мимо которых прошли все остальные. И только охуеваешь, как они могли это пропустить. Это ж так очевидно. Здесь зияла пустота и смотрела прямо тебе в глаза! Так что я, по сути, залатываю старые дыры.
