Кит Ричардс - Жизнь
И тогда толстый Жак, который у нас кашеварил, стал по совместительству нашим героиновым дилером. Он имел марсельский контакт и свою команду шнырей — мы решили, что этих ковбоев безопаснее держать на зарплате, и они хорошо справлялись со своими «поручениями». Жак подошел после того, как я бросил клич: «Кто знает, где в этих краях раздобыть немного дури?» Он был молодой, толстый, сильно потел и в один прекрасный день уехал на поезде в Марсель, а вернулся с этим чудесным пакетом белого порошка и огромным, размером почти с цементный, мешком лактозы — это был замес. И объяснил мне на своем плохом английском и моем еще худшем французском — ему пришлось писать, — что надо мешать девяносто семь процентов лактозы с тремя процентами героина. Сам героин был чистый. Вообще герыч, когда ты его обычно покупал, уже был разведенный. А эту штуку нужно было смешивать самому, «очень аккуратно. Даже в такой пропорции она была офигенно мощная. Так что я поселился в ванной с моими весами и разводил девяносто семь к трем. Со взвешиваниями я действовал очень аккуратно. Приходилось осторожничать, учитывая что продукт потом употребляла моя женщина и пара других людей. Девяносто шесть к четырем, и ты мог скопыться. Один залп чистого — и ба-бах, до свидания.
Имелись явные преимущества в том, чтобы закупать такой объем. Цена была не заоблачной. Товар приходил прямо из Марселя в Вильфранш, совсем недалеко — никаких транспортных издержек, кроме билета на поезд для Жака. Потом, чем чаще ты отовариваешься, тем больше шансов для какого-нибудь косяка. Но одновременно нужно постараться и не переусердствовать, потому что чем больше маза тем больше интерес окружающих. Просто возьми столько чтобы покрыть свои нужды на пару месяцев, чтобы не приходилось каждый раз выбираться и заморачиваться поисками. Правда, этот мешок, казалось, не опустеет никогда. «Ладно, вот покончим с ним, возьмем перерыв...» Короче, он обеспечивал нас с июня по ноябрь, и даже после этого в нем кое-что осталось.
Я должен был слушаться инструкций, с которыми он к нам попал. И инструкции, судя по всему, были правильными, потому что продукт был отменный, и никто не жаловался Я повесил формулу на стену, чтобы не забыть. Девяносто семь к трем. Естественно, была мысль сочинить песню с таким названием, но потом я решил, что незачем мне выставляться. Я проводил половину времени от обеда до вечера, выверяя эту дозировку. У меня были такие роскошные старинные весы, массивные, бронзовые и очень-очень точные, и большой совок для лактозы. Девяносто семь грамм. Откладываешь в сторонку и затем зачерпываешь ложечкой героин из пакета, три грамма. Ссыпать в одну емкость и тщательно перемешать Нужно как следует её потрясти. Я помню, что торчал там часто, что значит, что я никогда не смешивал много сразу. Делал запас на пару дней или, может, чуть больше.
Мы подыскивали студию в Канне и других местах, прикидывали, сколько французы захотят с нас содрать. Но «Неллькот» имел большой подвал, и у нас была собственная мобильная студия. «Могучемобиль», как мы её называли — фургон с восьми канальными магнитофонами. Стю их подобрал и отладил. Мы придумали её, ещё совершенно не планируя перебраться во Францию. Единственная частная передвижная установка для звукозаписи на тот момент. Мы и не понимали, когда её собирали, какая редкость у нас в руках, но скоро мы уже сдавали её в аренду Би-Би-Си и Ай-Ти-Ви, потому что у них было только по одной на каждую. Еще одна прекрасная, свалившаяся с неба удача из тех, которые у Stones случались постоянно.
В общем, в один июньский день она вкатилась в ворота и встала на прикол у парадного крыльца, и мы протянули провода от неё в дом. Никак иначе я с тех пор и не работал. Когда у тебя под рукой нужный аппарат и правильные люди, никаких больше студий тебе не нужно. Один Мик до сих пор думает, что все обязательно надо пропустить через «настоящую» студию, что без этого по-настоящему не запишешься. Как сильно он заблуждается, доказал наш последний — на момент написания книги — альбом A Bigger Bang, и особый прикол в том, что мы сделали эту вещь у Мика дома, в его маленьком замке во Франции. Мы окончательно обкатали весь материал, и он говорит: «Теперь отнесем это в настоящую студию». Мы с Доном Уозом переглянулись, и с Чарли тоже... Ну что за хуйня? Мы уже довели вещь здесь. Что тебе неймется расстаться с такой кучей бабла? Чтобы можно было сказать, что все было записано в такой-то и такой-то студии, стеклянная перегородка и аппаратная, все дела? Не, старик, никуда мы не пойдем. В общем, в этот раз он наконец-то поддался.
Подвал в «Неллькоте» был вполне вместительный, но поделенный на много отсеков. Проветривалось все не ахти — отсюда, кстати, взялся Ventilator Blues. Самой дикой вещью была необходимость искать, где ты оставил своего саксофониста. Потому что Бобби Киз с Джимом Прайсом все время переходили с места на место, искали правильный звук, — в основном это было спиной к стене в конце узкого коридора, точно как на одном из снимков Доминика Тарле, где еще видны ползущие за угол провода от микрофонов. Кончилось все тем, что микрофонный кабель от духовой секции мы покрасили в желтый. Если ты хотел дать инструкции своим духовикам, ты шел по желтому кабелю, пока в них не утыкался. Бывало тоже, что хрен разберешь, где сам находишься. Еще бы, в таком-то громадном доме. Иногда Чарли сидит в каком-то отсеке, и мне нужно протопать еще с четверть мили, пока я его найду. Но, учитывая, что это было подземелье замка, почти как в книжках, работать там было прикольно.
Все акустические особенности этого подвала были открыты не мной. Мы, например, где-то неделю не знали, куда пристроился Чарли, потому что он каждый вечер пробовал новые закутки. Джимми Миллер предложил ему разместиться в конце коридора, но Чарли сказал: блин, да я так полмили буду добираться, слишком далеко, давайте ближе. В общем, нам приходилось прочесывать каждый уголок.
Добавлять электронное эхо без крайней нужды не хотелось, расчет был на естественное, и здесь, внизу, попадались кое-какие реально экзотические варианты. Например, я записывал гитару в комнате с плиткой: поворачивал комбик, чтобы он смотрел в угол, и проверял, что при этом ловится на микрофон. Я помню, что делал это для Rocks Off и, кажется, Rip This Joint. В общем, писаться там было не очень нормально, особенно поначалу, но, когда мы уже втянулись через неделю-две, все стало абсолютно естественно. Не было никаких разговоров в группе или с Джимми Миллером, или с Энди Джонсом, звуковиком, типа «какой больной придумал писать здесь диск». Нет, все было на мази. Надо было только упереться и делать свое дело.
Мы, бывало, отпишемся с вечера до пяти-шести утра, и надо же, уже светает, а у меня «Мандракс» стоит пришвартованный. Спускаемся по лесенке через грот к пристани — ну что, как насчет прокатиться позавтракать в Италию? Мы просто набивались толпой и отчаливали: Бобби Киз, я, Мик — все, кто хотел. Чаще всего добирались до Ментона — итальянского городка, который из-за какой-то ошибки в каком-то пакте вклинился с французской стороны границы, —либо еще дальше, до собственно Италии. Никаких паспортов, прямиком мимо Монте-Карло, под восходящее солнце и гремящую в ушах музыку. Брали с собой кассетники ставили на нем то, что только что сделали, какой-нибудь свеженький второй микс. Швартовались у пристани и садились за приятный итальянский завтрак. Нам нравилось, что итальянцы делают из яиц, и их хлеб тоже. А если прибавить, что ты только что пересек настоящую границу, и никто ни хрена не знает и ничего не делает по этому поводу, то ощущение свободы распирало еще больше. Мы ставили микс итальянцам, смотрели, что они скажут. А если получалось застать рыбаков в нужное время, можно набрать красного луциана[138] прямо с их лодок и отвезти домой к обеду.
Обедать мы часто плавали в Монте-Карло. Болтали либо с людьми Онассиса, либо с людьми Ниархоса, которые оба держали там большие яхты. Выглядело это все так, будто ещё чуть-чуть, и они повытаскивают пушки и наставят друг на друга. Вот почему мы назвали наш альбом Exile on Main Street («Изгнанник на Главной улице»). Когда мы только придумали название, оно работало с прицелом на американцев, потому что там у них в каждом захолустье есть своя Главная улица. Но у нас была своя — набережная Ривьеры. И мы сами были изгнанниками, поэтому название было правдивым и говорило все, что мы хотели сказать.
Вообще все средиземноморское побережье само по себе было древней паутиной, в которой все повязаны между собой. Я послонялся по Марселю, и он оказался точно таким, как о нем говорят, причем не сомневаюсь, что он до сих пор такой. Словно попадаешь в столицу государства, в которое входит и испанское побережье, и североафриканское, и вообще все берега Средиземного моря. Это, по сути, одна огромная страна на несколько миль вглубь материка. Все жители приморской полосы — рыбаки, моряки, контрабандисты — принадлежат отдельному обществу, где есть греки, турки, египтяне, тунисцы, ливийцы, марокканцы, алжирцы и евреи. Это древняя паутина, которую не разорвать никакими границами или юрисдикциями.
