Максим Бодягин - Машина снов
— О, боже, — прошептал Марко, представив себе армию фрейлин, сиделок, кухарок, судомоек, горничных, наложниц, танцовщиц, воспитательниц и прочих.
— Практически никто из мужчин не представляет себе, что творится за закрытыми дверями женской половины дворцовых покоев. Великий хан правит всей империей, но женской половиной дворца правит матушка Хоахчин. И, поверь, правит она как меч, обёрнутый шёлком: на ощупь мягко, но голова разрублена.
— Подожди, подожди, — перебил её Марко. — Не может быть, чтобы ей удалось создать неподконтрольную никому маленькую империю внутри дворца! Соглядатаи ночной стражи повсюду, плюс шпионы высшей канцелярии и службы протокола. Они следят за всеми, и особенно друг за другом. Великий хан не допустил бы, чтобы какая-то дряхлая кормилица вдруг вывела из-под его власти…
— Тхе ! Вот тут-то, с ночной стражи, и начинается завязка истории. Когда вы с друзьями создали машину снов, во дворце появился новый источник силы, которая способна изменить сложившийся баланс. Матушка Хоахчин имела старые счёты к Ичи-мергену. Всей истории я не знаю, но Ичи-мерген был таким существом, что ненавидеть его — так же естественно, как любить закат. Матушка десятилетиями ждала случая ослабить власть этого людоеда. И когда ты рассказал ей принцип действия машины снов, она взяла кровь у умирающего сумасшедшего и опоила ею Ичи-мергена, подменив его ежевечернее питьё. Известно, что он никогда не пробовал вина, но от той дурной крови он ополоумел так, что никакого вина не надо. Он буянил в своём жутком хлеву, который привык называть покоями, чуть не разнёс своё людоедское капище, выл как раненый, а через минуту — хохотал как счастливый отец только что родившегося мальчика. В общем, помутился рассудком.
— Должно быть, жуткое было зрелище.
— Ураган, а не человек. Когда же безумие слегка отпустило его, по научению матушки Хоахчин две кухарки, убиравшие покои Ичи- мергена, стали громко судачить о том, что ночную стражу перепоручают Темуру, мол, Ичи-мерген стал слишком стар, да и опасности больше во дворце нет такой, чтобы держать внутри дворца людоеда, пугать придворных дам. Мол, сошлют его в помощь Тогану на аннамскую границу. А Ичи-мерген знал, что Тоган ненавидит его с детства и будет ждать удобной минутки, чтобы заколоть во сне или отравить.
— Хитро!
— Когда б Ичи-мерген был трезв, то сорок раз подумал бы, с чего бы ради прислуга стала делиться друг с другом секретами государственного масштаба и откуда бы они узнали о таких тонкостях. Но будучи опоен, он моментально воспылал жаждой отомстить. Но как? Кому? И тут наученные служанки говорят: «Ну до чего же всё-таки жаль, что Ичи-мергена отсылают! Кто же будет оберегать императора во сне?!» И нарочито громко начинают обсуждать историю о том, что в детстве матушка Хоахчин выпаивала его молоком двух драконов, но молока Чёрного дракона не хватило и теперь Хубилай уязвим во сне.
— Ну и, конечно, одурманенный Ичи-мерген бросился к машине снов, чтобы атаковать императора…
— Да. А Хоахчин, убедившись, что план сработал и Ичи-мерген уютно устроился на ложе машины снов, пошла в императорские покои и разбудила богдыхана, тем самым заслужив славу человека, спасшего жизнь Великому хану.
— А странные люди в доспехах ночной стражи? Кто они были?
— Матушка Хоахчин мудра, но не слишком сильна в колдовстве. В тот момент у неё не хватило бы могущества действовать одной только магией. Поэтому через своих служанок, кухарок и прочих она вербовала самых крепких мужчин из строителей, торговцев и прочего люда, что каждый день навещает дворец по делам. Мы давали ей специальные зелья, превращающие мужчин в послушных собак. Кухарки и служанки опаивали их, плели им с три короба разных придумок о том, что всё это долгое испытание для того, чтобы попасть в дворцовую охрану, что их ждёт служба во внутренних покоях, нужно лишь выполнить ряд секретных поручений императорской кормилицы. В былые времена даже последний дурак смекнул бы, что попасть на службу во дворец простому смертному почти невозможно. Но в наши времена возможно всё. Всё с ног на голову.
— А эти кухарки-служанки… Почему ни одна из них не проболталась, неужели страх перед Хоахчин был сильней страха перед карой за плетение заговора?
— С ними она действовала не страхом. Понимаешь… Не всякой женщине обязательно хочется попасть в ханский гарем. Стать наложницей кого-то из кешиктен, может, и не так престижно, но куда более привольно и очень денежно. Да даже стать горничной у какой-либо придворной дамы для простой женщины, рождённой за пределами дворца, — уже большое счастье. Матушка Хоахчин умело пристраивала красивых и чистоплотных девушек на хорошие места, а потом требовала за это небольших услуг. Совсем, порой, незначительных. Например, в урочный час пойти туда-то и поговорить со своей товаркой о том-то. И всё. Не слишком высокая плата за удачно сложившуюся судьбу, правда?
Марко постарался заглянуть в лисьи зрачки так глубоко, как бы это сделала сама мать всех лис; словно ныряльщик, почти потерявший запас дыхания и плохо видящий очертания в солёной морской воде, он на ощупь пытался выудить жемчужину смысла в этой янтарной влажной бездне, куда он всматривался до рези в глазах. Наконец, он медленно произнёс:
— Скажи, а правдива ли та история про молоко двух драконов?
— Не знаю, правдива ли она, знаю лишь, что Великий хан в неё верит, — ответила мать-лиса без видимого подвоха.
— Откуда это может быть тебе известно?
— Одна из моих дочерей была наложницей Хубилая ещё в ту пору, когда в его бороде не было ни одного седого волоска. Увы, стать тёщей императора мне помешала матушка Хоахчин. Тогда, в передвижном степном дворце, мы и познакомились. Она спасла императора от позора, а потом защитила мою дочь от гибели. Небесплатно, разумеется. Но и я потом своё наверстала.
— Значит, император верит в то, что во сне он беззащитен?
— Да. И это — единственный страх, терзающий его в этой жизни.
— А насколько оправдан этот страх? — осторожно, словно пробуя брод в мутной воде, спросил Марко. Мать-лиса понизила голос и прошептала на грани слышимости:
— Вера — великое дело. Если верить в призраков, они приходят во плоти. Ты… понимаешь, о чём я?
— Да.
Марко откинулся назад, запрокинув голову и утомлённо прикрыв глаза. Он чувствовал, как вся кожа трепещет, каждая пора пульсирует, сжимаясь и раскрываясь маленьким жадным ртом. Пока голову ломило от обилия сделанных открытий, тело полыхало фитилём ночной свечи. Лисья магия продолжала действовать. Марко чувствовал себя как ленивец, которому нужно встать с постели, но сон так сладок и так манит его подольше понежиться под одеялом, что сам процесс вставания кажется невыносимой мукой. Желание мягкой жаркой воронкой втягивало его в пустоту. Звёздный шар, казалось, раскалился и стал больше, заслонив собой темноту, и Марко уже плясал одним из мириадов оранжевых сполохов на его внутренней поверхности, и, вся составленная из этих танцующих огоньков, на него смотрела обнажённая, блистательная мать-лиса, в своём плотском великолепии похожая на катящееся к закату лето, наполненное багрянцем засыпающего солнца, птичьими трелями и томлением полудня; она дрожала, как дрожит воздух над раскалённым горизонтом пустыни, трепетание бликов, из которых складывались её великолепные очертания, напоминало игру солнечных лучей с виноградной листвой; Марка с ног до головы пронзила холодная голубоватая судорога, и в ответ от матери-лисы к нему заструился звериный аромат, сочетавший нечто животное, какую-то постыдную нотку, с потоком цветочной сладости, обволакивающей всё тело тёплой солнечной плёнкой, преображающей всё вокруг; мать-лисица встала, гордая сознанием своей убийственной красоты, её крохотная рука метнулась к шпильке, скалывающей волосы, и внезапно огненная копна бесконечным потоком ливанула вниз, струясь мелкими завитками по лоснящейся под огнём коже ; Марку до смерти хотел коснуться её, но руки сковала лень, тело набрякло какой-то чужеродной тяжестью, он лишь впитывал глазами её обводы, полуугадывая самые тонкие чёрточки, прячущиеся в танце сотен тысяч игольчатых сполохов; внезапно ему захотелось растворить нахлынувшую тяжесть, разрешиться от неё как от тяжкого бремени, и в ответ на поверхности сияющей лисьей кожи, словно драгоценные камни, проступили крохотные капельки мёда…
— Тебе всё ещё нужно моё семя? — с трудом спросил Марко, облизнув пересохшие губы.
— Это незаметно? — засмеялась мать-лиса где-то в мареве огней.
— Тогда принеси мне вина. Самого крепкого, какое найдёшь.
— Ты не боишься уснуть, как твой друг, слепой старикан?
— Я ничего не боюсь.
— Тогда иди ко мне.
— Принеси вина…
…Он открыл глаза, с трудом отгоняя остатки сна. Неловко подогнувшееся под голову ухо ныло, как от удара. Шея затекла от неудобной позы. Прямо перед его глазами на боку валялась жаровня с просыпанными углями, источавшими отвратительный запах мочи пополам с гарью. Он моментально вскочил на ноги, озираясь вокруг. Незыблемой статуей Хоахчин возвышалась на своём троне, волшебным образом помолодевшая, обёрнутая в десятки драгоценных тканей. Марко обвёл глазами покои: курильницы по углам продолжали дымиться, лишь та, которую он в гневе рубанул саблей, сиротливо торчала перед императорской кормилицей, выставив вверх обрубки ароматических палочек, выглядевших среди жертвенного риса как высохший рыбий хребет, торчащий из песчаной гряды. Он быстро бросил взгляд поверх поверженных им ширм, но стена выглядела совершенно целой: никакого пролома, никакого намёка на секретную дверь.
