Александр Янов - Россия и Европа- т.2
121 ИР, вып. д. с. 3.
«Для чего нам твердить, спрошенным и неспрошенным, что мы не ищем завоеваний?.. Да для чего же иначе мы воюем, проливаем кровь, терпим нужду, приносим бессчетные жертвы?>Р2
«Настала минута, когда каждый христианин, подавленный оттоманским преобладанием, должен восстать против притеснителей, и если вы упустите эту благоприятную минуту, то вам не останется ни чего, кроме вечного угрызения совести и вечного стыда»}23
«[Что сейчас происходит ?] Подготовляется судьба великих вопросов, созревших для решения. Вопрос Европейский об уничтожении варварского турецкого владычества в Европе... Вопрос Славянский об освобождении достойнейшего, древнейшего и вместе многочисленнейшего племени от чуждого ига... Вопрос Русский об увенчании, совершении русской истории... о заключении круга, начатого первыми её государями, о решении борьбы с последними её врагами, об её месте в истории человечества... Вопрос Религиозный о вознесении правосла вия на подобающее ему место... Камень сей бысть во главе угла!.. Да! Novus nasciturordo! Новый порядок, новая эра наступает в истории. Две славные некогда империи разрушаются. Двадцать новых государств призываются к жизни. Владычество и влияние уходят от одних народов к другим... Вот какие всемирные задачи в производстве, а премудрая Европа грезит только о Восточном вопросе».12А
Гпава пятая
Восточный вопрос р _ _ __ _ ^ ^
I ИГЮТсЗа Вот каким речам с благодарностью внимал Николай в начале 1850-х — после крушения мечты о единоличном торжестве над международной революцией. Невозможно отрицать, что новый сценарий предлагал ему более чем достойную, с его точки зрения, замену рухнувшей мечты. Как в смысле того, что роль основателя нового мирового порядка, которую предлагал Погодин, была ничуть не менее грандиозна, нежели неудавшаяся Николаю роль Агамемнона Европы, так и потому, что чувствовал он себя в ней несопоставимо более естественно, чем
М.П. Погодин. Цит. соч., с. 112. Там же, с. 116. Там же, с. 122-123.
в роли борца с чужой и непонятной ему европейской революцией. Здесь он был на своей идейной территории, в родной сфере, знакомой ему по домашней доктрине Официальной Народности. Как и в ней, на первом плане в новом сценарии было Православие: «Камень сей бысть во главе угла!» Только если раньше служило оно Николаю инструментом лишь внутриполитической антипетровской революции, то теперь призывалось на службу преобразования мира. Перспектива, согласитесь, для Николая неотразимая.
Если эта гипотеза верна, то встают перед нами совсем не те вопросы, которые обычно занимают исследователей николаевского царствования. Например, такие: принял ли он погодинский сценарий? И если да, сделал ли его новой программой своей внешней политики? И если сделал, то в какой мере? И самое главное, осуществим ли был такой сценарий без европейской войны?
Разумеется, чтобы ответить на эти вопросы, потребовались бы и многолетние архивные изыскания, и генеральная ревизия всего наличного документального материала, который никогда под этим углом зрения не рассматривался. Просто общепринятая схема событий между 1849-м и 1853 годами этого не требовала. Зачем, если решение загадки было известно заранее? Есть, однако, выход из затруднения. И он, конечно, тот же самый, к которому я прибег, пытаясь проверить гипотезу о множественности николаевских внешнеполитических сценариев. Обратимся к конкретным событиям. Почему, в самом деле, не посмотреть, не объясняет ли наша гипотеза эти события лучше, нежели общепринятый стереотип?
Гпава пятая
восточный вопрос Продолжение
л
или поворот: Возьмем, допустим, восстание болгарских крестьян против турок в начале 1850-х. Французский историк А. Мале уверенно утверждает, что оно было спровоцировано русскими агентами с целью дать Николаю возможность вмешаться в турецкие проблемы — в защиту угнетенных православных.125 Другое дело, что ничего из этой попытки не вы-
125 «История», т. 5, с. 203.
шло. В Стамбуле правил тогда еще один кандидат в турецкие Петры, султан Абдул Меджид, в очередной раз пытавшийся преобразовать свою империю в европейском духе. В разгаре была Великая Реформа (Танзимат). И у султана были сильные либеральные помощники. Недаром еще в 1848-м сочувствовали турки конституционному движению в Валахии, которое задушил Николай. Как бы то ни было, известно, что три года спустя один из сотрудников султана Омер-паша очень быстро уладил дело в Болгарии к полному удовлетворению крестьян и повода для вмешательства России не оказалось.
Но что знаем мы о причине столь резкого изменения позиции Николая в отношении восставших против легитимного государя мятежников, пусть и православных? Ведь и греки православные, а он пальцем не шевельнул, чтобы им помочь. И уж тем более ни при каких обстоятельствах не послал бы он в Грецию секретных агентов для разжигания мятежа. Как объяснить с точки зрения стереотипа такое поведение Николая, всю жизнь неуклонно стоявшего на страже легитимизма? Между тем погодинский сценарий объясняет его превосходно. Перед нами совершенно очевидно поворот, и крутой притом поворот, а вовсе не продолжение прежней политики.
Возьмем дальше знаменитый «спор о ключах» к святым местам в Иерусалиме и Вифлееме, спор, с которого, собственно, и началась Крымская эпопея. Нет смысла входить в его подробности. Вкратце суть дела в следующем. Начиная с глубокого Средневековья в Палестине шла постоянная свара между местными монахами (не закончившаяся, кстати, и по сей день) за контроль над этими самыми «ключами». На них претендовали, с одной стороны, католики, с другой — православные (главным образом греки) и монофизиты армяне. С 1535 года католикам покровительствовала Франция и «ключи» принадлежали им. В 1757 году, воспользовавшись тем, что Франция утратила интерес к церковным делам, православные добились контроля над тремя из двенадцати святынь, а в 1808-м и над остальными девятью.
Луи Бонапарт, с декабря 1848-го президент Французской республики, потребовал у султана восстановить справедливость. По чисто внутриполитическим причинам, разумеется. Для государственного переворота, который он задумал, ему нужна была помощь ка
толического духовенства. Но Николаю-то помощь духовенства, тем более греческого или армянского, была ни к чему. А он вдруг принял обиды православных и монофизитовтак близко к сердцу, что готов был из-за них воевать с Турцией. Султану была отправлена угрожающая нота, где ему опять припомнили Кучук-Кайнарджийский договор 1774 года, дававший царю право покровительствовать православным в Оттоманской империи.
До начала 1850-х право это имело характер вполне эфемерный. Ни в Адрианопольском договоре 1829 года, ни в Ункиар Искелеси в 1833-м, ни тем более в Лондонской конвенции 1841-го речи о нем всерьез не было. Естественно, что в Стамбуле не придавали этому символическому покровительству ровно никакого значения. Теперь, однако, ситуация резко изменилась. До такой степени резко, что Россия отказалась от компромиссного предложения Луи Бонапарта разделить «ключи» между православными и католиками поровну. Она настаивала не только на том, что «ключи» принадлежат православным, но и на том, что её покровительство им носит вовсе не символический, но вполне реальный характер.
Требование было неслыханное. На самом деле речь шла о том, чтобы Порта отказалась от суверенитета над 12 миллионами своих подданных.
«Чтобы правильно оценить это требование, — комментировал русский историк, — стоит себе представить казанских татар, получающих право жаловаться на императора Николая турецкому султану, — причем, с представлениями последнего Николай обязан был считаться и их удовлетворить».126 А теперь представьте себе, что было бы, если бы эти казанские татары представляли половину всех подданных Николая — и турецкий султан вдруг потребовал для себя права быть вторым их государем.
Международная дипломатия таких прецедентов не знала. Царя бы поняли, затей он спор о территориальных претензиях к Турции, о протекторате над Константинополем, о контроле над проливами, даже о «ключах» к святым местам. Но потребовать у легитимного государя уступить суверенитет над половиной его подданных — это выглядело попросту невероятно. Одно из двух,
126 ИР. вып. 9, с. 15-16.
шептались в европейских столицах: либо царь сошел с ума, либо он так неуклюже провоцировал войну.
Глава пятая Воаочный вопрос
Я понимаю, что столь умопомрачительный поворот поддается и стереотипному объяснению. Закружилась, мол, у Николая голова от своего всемогущества, вот он и потребовал невозможного. Но сама религиозная форма, в которой это немыслимое требование было предъявлено, ложится скорее, согласитесь, в православно-славянский сценарий Погодина. Тем более, что, как мы уже знаем, в чем-в чем, но в симпатиях к зарубежным единоверцам Николай до тех пор замечен не был. Перед нами, похоже, опять-таки поворот, а не продолжение прежней политики.
