Александр Янов - Россия и Европа- т.2
Глава пятая
Восточный вопрос Д КТ Тр ети й :
реакция Отступление революции началось
летом 1848 года так же внезапно и бурно, как и её мартовский прорыв. Причем, произошло оно без всякого участия России — несмотря даже на то, что как раз к лету она закончила мобилизацию своей армии и сконцентрировала её на западной границе. Неожиданно оказалось, что в её жандармских услугах не
А Щербатов. Цит. соч., с. 199-200.
АС. Нифонтов. Цит. соч., с. 209.
А Щербатов. Цит. соч., с. 214.
было ни малейшей нужды — ни в Германии, ни в Австрии, ни тем более во Франции.
12 июня австрийский маршал Виндишгрец взял штурмом восставшую после Славянского конгресса Прагу. 23 июня прусские войска подавили восстания в Бадене и в Вюртемберге. 26 июня генерал Кавеньяк расстрелял из пушек восставших рабочих в Париже. 25 июля другой австрийский генерал Радецкий разгромил пьемонтскую армию и 5 августа пал Милан. i ноября хорватский бан Елачич взял Вену, заставив Народное собрание бежать в захо- n лустный Кремниц. 5 декабря новый прусский премьер Мантей- фель распустил либеральный парламент в Берлине. К началу 1849-го, кроме Венецианской республики, полуживого австрийского Собрания в Кремнице и бессильного Франкфуртского парламента, с революцией, можно сказать, было покончено. Твердо стояла одна Венгрия. Но она была изолирована и её поражение стало лишь вопросом времени.Единственный пока что вклад Николая во всю эту историю был более чем скромным. Вынужденный следить как за приливом революции, так и за реакцией с неудобной и даже унизительной для «жандарма Европы» позиции постороннего наблюдателя, он мог выпустить свой воинственный пар лишь на глубокой периферии событий. Словно бы внезапно разжалованный в рядовые, не мог Николай, надо полагать, не почувствовать себя в европейской игре игроком маргинальным. Особенно после того, как австрийцы летом 1848-to высокомерно отвергли его предложение «задушить замыслы» в Венгрии.Пришлось душить их в дунайских княжествах, которые и армии- то своей не имели. Формально Молдавия и Валахия были автономиями в составе Турецкой империи, но гарантом их безопасности считалась Россия. И тут, впрочем, Николай, все еще, по-видимому, не оправившись, в отличие от Кавеньяка или Виндишгреца, от мартовского шока, повел дело на редкость неуклюже. А вдруг встанет на дыбы Турция, как назло одобрившая конституционные преобразования в княжествах? А вдруг вступится за неё Англия? Лишь после того, как барон Бруннов заверил его, что Англии сейчас не до дунайских конституций (у неё в тылу полыхала Ирландия) и руки у него свободны, чтобы действовать «не через турок, но для турок и без турок»,105 отдал Николай приказ карательной экспедиции под командованием старого генерала Гершенцвейга перейти Прут.
Генерал перешел. Но Николай передумал. К Гершенцвейгу «был отправлен фельдегерь с приказанием приостановиться военным занятием страны до новых распоряжений». Генерал переправился через Прут обратно. Нотут подоспел новый фельдегерь из Петербурга с приказом оставаться в княжествах. «Это был громовой удар для старика, — рассказывал впоследствии николаевский комиссар в Яссах Дюгамель. — Вообразив, что он запятнал свою репутацию и впал в немилость у императора, в припадке отчаяния он застрелился».106
Так или иначе, «замыслы» в княжествах были, конечно, задушены. В докладе, посвященном 25-летию царствования императора, Нессельроде описывал всю эту суету и путаницу как вершину державной мудрости: «Вопреки желанию Англии, вопреки самой Порте, заблуждавшейся насчет собственных интересов, Вы подавили силою оружия восстание в Валахии, направленное будто бы против нас, но в действительности угрожавшее безопасности Турецкой империи».107
Глава пятая Восточный вопрос
DenIрИЛ Еще и потому имело здесь для нас смысл подробно разобраться в том, сколь марги-
нальным было участие Николая в событиях 1848 года, что это дает нам возможность сопоставить его действительную роль с тем, как изобразили её два влиятельных современника. Едва ли можно усомниться, что Маркс и Энгельс приложили руку к созданию мифа о «жандарме Европы». Уже в 1884 году, отстаивая своё авторство мифа, Энгельс писал: «С 24 февраля нам было ясно, что революция имееттолько одного действительно страшного врага — Россию».108
Другими словами, не Кавеньяка, не Виндишгреца и не Елачича, которые на самом деле революцию раздавили, но Николая, который, как мы видели, уже к середине марта «слинял» и начал заботиться об
АС. Нифонтов. Цит. соч., с. 263.
«Русский архив», 1885, июль, с. 376.
AC. Нифонтов. Цит. соч., с. 264.
К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 6, с. 9.
укреплении пограничных крепостей в страхе «перед наступлением Пруссии, Австрии и даже Франции». Энгельс, однако, продолжает: «Этот враг [Россия] тем активнее вынужден будет вмешаться в борьбу, чем очевиднее революция станет общеевропейской».109 Даже 36 лет спустя, словно рассчитывая, что его читатели давно забыли, как в действительности было дело, Энгельс игнорирует неопровержимый факт: в момент, когда революция стала общеевропейской, Россия в борьбу не вмешалась. Мало того, именно общеевропейский характер революции полностью расстроил все николаевские планы вмешательства, вызвал панику в августейшем семействе и заставил самого императора воскликнуть в отчаянии: «Один только Бог спасти нас может от общей гибели!» Что ж, допустим, классика подвела память.
В ней ли только дело, однако? Ведь и в июне 1848 года, когда над европейской революцией уже сгустились тучи и в Праге, и в Бадене, и в Париже, Маркс и Энгельс, напомнив европейцам о легендарном восклицании Николая «Седлайте коней, господа офицеры!», концентрировали внимание не столько на решающих действиях европейских палачей революции, сколько на совершенно несущественных маневрах российской армии: «Многочисленные передвижения войск, которые Россия стягивает к Бугу и Неману, не имеют другой цели, кроме как возможно скорее освободить „дружественную" Германию от ужасов революции».110 Ну, можно ли, право, было ошибиться грубее? На деле, как мы знаем, «передвижения войск», о которых говорили классики, направлены были на «отпор [революции] на берегах Вислы». И конались они вовсе не грандиозным вторжением в Германию, но всего лишь маргинальной интервенцией в беззащитную Валахию.
Право, похоже, что, не вторгнись в конечном счете русская армия в Венгрию, миф о «жандарме Европы» имел все шансы тихо умереть собственной смертью. Но Николай вторгся — 18 июня 1849 года — через 15 месяцев после того как революция стала общеевропейской и год спустя после её общего отступления. Вторгся потому, что изолированная Венгрия в одиночку противостояла всей контрреволюционной Европе и ровно никакими международными осложнениями это вторжение не грозило.
Там же.
14 апреля 1849 г°Да Лайош Кошут провозгласил Венгрию независимой и династию (австрийский император был королем Венгрии) низвергнутой. «Господь может покарать меня всякими напастями, — воскликнул он, — но одной беды наслать он на меня больше не сможет: снова сделаться подданным австрийского дома».111 Империя Габсбургов оказалась под угрозой распада. Только что вступивший на престол молодой император Франц-Иосиф умолял Николая о помощи. Прежде чем помочь, однако, тот заставил его пройти через символическую, но от этого не менее унизительную процедуру подчинения воле Большого брата. 21 мая Франц-Иосиф вызван был в Варшаву словно бы затем, чтобы публично подтвердить роль зависимого от России монарха. Он, как мы еще увидим, хорошо запомнил это унижение.Так или иначе, 350-тысячное русское войско под командованием фельдмаршала Паскевича вторглось в Венгрию. Вместе со 120-тысяч- ной австрийской армией генерала Гейнау войска интервентов вчетверо превосходили венгерские. И все-таки блицкрига не получилось. Отчасти из-за блестящих маневров венгерского генерала Гергея, отчасти из-за эпидемии холеры, уложившей чуть не половину русской армии в лазареты, отчасти из-за медлительности Паскевича, но самое главное, из-за устаревшего вооружения николаевских войск.Нельзя сказать, чтобы император, необыкновенно раздраженный затянувшейся кампанией, не знал об отсталости вооружений своей армии. Еще в июле 1848-го, за год до вторжения в Венгрию и за шесть лет до Крымской войны, он писал Паскевичу: «Нельзя тоже терять нам из виду, что мы одни остались с кремневыми ружьями и драться будем с войсками, кои все имеют ружья ударные и потому вся выгода в сём отношении будет на стороне противника». Но тут же добавлял горестно: «скоро переменить ружья не можем».112 И в самом деле, где было взять деньги на новые ружья, когда на очереди стояло обновление парадного обмундирования? Для Николая это было бесконечно важнее. А потом о ружьях просто забыли.
