Алексей Ельянов - Заботы Леонида Ефремова
Я стоял и смотрел на приезжих, встречал каждого. Я очень устал. Это чувство усталости пришло внезапно. Я не сердился, когда меня толкали, извинялся, когда сердились на меня. Я смотрел в глаза приезжих незнакомых людей, как в свои.
Устал. Как будто не отдыхал с самого рождения. Надо идти домой... Вон уже и утро пришло. Уже коснулось солнце верхушек деревьев на площади. Ночные поиски, страхи, беды осветились ранним солнцем. Были уже у меня такие утра, и еще будут. Все повторяется. И что-то приобретаешь каждый день.
Я пошел к скверу, деревья окружили меня со всех сторон.
Ну что, мои милые деревья, не надоело вам прислушиваться, присматриваться ко мне? Что же я найду еще в себе, сидя тут, рядом с вами? Не смешны ли, не кажутся ли наивными вам мои поиски и размышления?
Вы встали в круг посреди площади, вы как на острове, вы сами — остров. А может быть, так и нужно — быть островом, как думал когда-то мой друг, которому хотелось даже про это написать книгу, чтобы научить всех, как нужно жить. «Нужно быть островом, хорошо укрепленным островом, — говорил он. — И чтобы «пушки с пристани палят, кораблям пристать велят»... или не велят...»
Мне нравились тогда острова за другое. Они манили меня своей загадочностью, необычайностью. А вдруг там какая-то совсем иная жизнь, совсем непохожая на то, что я видел и вижу? Ведь остров отдален, отделен водой. Мне хотелось быть моряком хотя бы только для того, чтобы увидеть когда-нибудь на рассвете, тоже с детства знакомые по названиям, острова Ямайка, или Сицилия, или целые архипелаги островов: Фиджи, Азоры... Я и в небо-то смотрел и смотрю порой с мыслью о том, что далекие звезды потому так удивительны и загадочны для меня, что они ведь тоже острова в безбрежном океане времени и пространства. Уехать бы на какой-нибудь остров и жить бы там Робинзоном...
Уехать? Куда? Всюду живут люди. А где их нет, там ничего нет, кроме молчания земли и деревьев да птичьего, непонятного мне языка.
Быть островом — это не мое, не для меня, я хочу верить и доверяться, как в юности, когда мне казалось, что любой прохожий, если я попрошу, поможет мне. Я не чужой, я свой, я в своем городе, в своем доме, на своей земле, как и вы, деревья. Ваши прозрачные весенние листья, только что вылупившиеся из почек, как отважные флажки, трепещут на легком ветру или, лучше, как душа без одежды. Сколько же их тут, родственных и непохожих душ? Сотни? Тысячи? Миллионы? Надежно вы держитесь за ветви, а ветви за ствол, а ствол за корни, а корни за землю. И мне показалось, что я слышу детский протяжный крик, многоголосый хор детских душ.
Что бы ни было, вы появляетесь на свет, чтобы жить, дышать, давать жизнь другим, а придет время — упадете, чтобы уступить место новой жизни.
И я когда-нибудь упаду. Но пока я буду дышать, я буду помогать дыханию других. Смерть матери, отца, Дульщика, тетушки и теперь вот еще смерть Мишки живут во мне и будут жить всегда напоминанием того, что я не должен умереть душою еще при жизни. В последние дни я расслабился, но я соберусь с силами — все, что любимо, дорого мне, я соберу воедино.
Пройдет еще немного времени, начнется день, и от ночных размышлений, поисков надо будет переходить к поступкам: одно дело решиться уйти из училища, а другое — сделать это так, чтобы разрушить лишь то, что и должно быть разрушено, соединив и укрепив все то, что и должно укрепиться, стать единым. Завтра, то есть уже сегодня, я поеду в больницу и увижу Катю. Увижу и скажу: «Катя, это я...»
Пошатываясь от усталости, я пошел домой, сначала через площадь, потом через мост над каналом, потом вдоль трамвайных путей к остановке.
Глава шестая
Вот и еще один день пришел, народился во времени и пространстве. Все как обычно. И мои шаги по лестнице, и хлопанье дверей училища, и пальма в кадушке. И лестница та же. Шаг. Еще шаг. Тяжело. Устал.
Что тяжело, где тяжело, в чем? Я еще жив, а значит, мое «тяжело» не тяжелее, чем у всех. Шаг, еще шаг. Неохота обходить встречных, здороваться, начинать новый день так же, как вчера, позавчера, всегда.
Остановился посреди лестницы, перевел дыхание. Лобов пробежал мимо как ошалелый и уже за спиной закричал: «Здравствуйте!» И тоже остановился на мгновение, как будто решил что-то спросить, но раздумал, побежал дальше.
Андреев навстречу, мой староста, — молча поклонился и прошел вниз с каким-то странным выражением лица. Что это с ним? Здесь ли Никита?
— Андреев, талончики на завтрак есть у всех?
Обернулся, кивнул. Тоже ни звука в подтверждение. Разговаривать и ему надоело? И здороваться надоело?
— Леня, Леонид Михайлович, подожди!
— А, Ирочка, здравствуй. Что-нибудь случилось?
— Привезли новые стеллажи. Надо книжки перебрать и переставить. Дай мне, пожалуйста, кого-нибудь из своих ребят, Бородулина хорошо бы.
— Хорошо. Кого поймаешь, хоть всех.
— Они меня не послушаются, ты бы сам.
— Ладно, Ирочка, пришлю.
— А у тебя, Леня, все в порядке?
— Все в порядке. Все в том же порядке, в каком твои книги. Я пришлю ребят, не беспокойся.
А вот и директор шагает через ступеньку.
— Здравствуй, Михалыч, ты что такой сегодня ленивый?
— Да так. Иду вот, и что-то неохота, Николай Иванович.
— Что неохота?
— Да так — все неохота.
— Проигрыш расстроил?
— Какой, чей проигрыш?
— Да ну тебя, ты, я смотрю, не следишь за футболом.
— Не слежу, Николай, плохо слежу — это, я понимаю, странно, теперь все помешаны на спорте.
— Что с тобой, ты, смотрю, совсем скис. А у нас, между прочим, неплохие новости. Мы, может быть, получим переходящее знамя района. И за спортивные достижения тоже...
Директор поднимался теперь на каждую новую ступень лестницы так же медленно, как и я. И не мог я сейчас сразу сказать ему, что скоро мы расстанемся, хотя в том, что училище получает знамя, есть, наверно, и моя заслуга, и что, когда я перейду на другую работу, надеюсь, больше у меня будет возможности следить не только за футболом: за новыми книгами, за всем, что идет в театрах, в кино, за всей жизнью, на которую вот уже не один год нет у меня ни времени, ни сил. Сейчас я даже не способен толком объяснить, что за причины заставляют меня уйти из училища. Я хочу объясниться так же честно и прямо, как объяснился со мной Глеб Бородулин, меня должны понять. Разговор будет не простым, не коротким, директор должен хоть отчасти пережить то, что пережил я за недавние дни, и пройти вместе со мной путь от уверенности, что все в полном порядке, до тревоги, переосмысления и взрыва, до понимания того, что многое нужно переменить в слишком благополучных, привычных буднях наших дел и взаимоотношений.
А вот и преподаватель эстетики кланяется нам, он, как всегда, не только вежлив — галантен, и одет с подчеркнутой тщательностью, и бородка аккуратно подстрижена. И с ним продолжим мы еще разговор о личностях и неличностях, о петле Нестерова, о подвиге, пойдем куда-нибудь, посидим, потолкуем.
А вот и Акоп в спортивном костюме, улыбается мне и хмурится при виде директора.
— Здравствуй, Акоп, — говорю я.
— Здравствуйте, Акоп Ованесович, — говорит сдержанно Николай и отрывается от меня, шагнув сразу на две ступеньки вверх.
— Привет, дорогой, ты мне снова нужен, — говорит Акоп, шутливо смахивая с меня пылинки. Наверно, снова разговор о дежурстве с дружинниками.
— Для богатырской заставы?
— Надо же, какой догадливый, такие вот и нужны: предстоят жаркие схватки с нарушителями порядка. Твое дежурство перенесли на сегодня.
— Не будет у меня, Акоп, жарких схваток, поищи другого.
— И это все, что ты можешь мне сказать?
— Да, все. И поверь: сегодня я не пришел бы даже на твою свадьбу. — Не мог я ему сказать, что сегодня иду в больницу, и по какому поводу.
— О, дорогой, понимаю. Свидание! Только почему ты такой невеселый? Тогда был кислый и опять такой же. Нет на тебя армянского коньяку.
— Нет, Акоп. До следующего раза. Извини. Мне не до шуток.
Вот и опять на лестнице собираются вместе все сто дел. Поднялся на второй этаж, пошел по коридору, где, как всегда, шум и толкотня, открыл дверь в комнату мастеров. И снова навстречу — солнечные окна, Майка сидит на стуле и опять что-то шьет. Не токарем бы ей быть, а портнихой.
И Татьяна рядом. Вглядывается в движения рук своей наставницы, будто ищет что-то. Увидела меня, смутилась, перекинула «конский хвостик» за плечи, одернула юбку.
— Здравствуйте, портнихи.
— Здравствуйте, — поднялась Татьяна со стула.
— Здравствуй, Леня, — говорит Майка, не отрываясь от дела. — Вот учу, как шить костюм. В Доме культуры намечается бал-маскарад литературных героев. Хочешь быть Онегиным? — улыбается она.
— Я смотрю, празднуете — не ленитесь. А Глеб собирается быть Ленским?
Татьяна покраснела. Отвела взгляд, переминается с ноги на ногу.
