Unknown - Перерыв на жизнь (СЛР, 18+) :: Дамский Клуб LADY
хватает, который живее всех живых.
Артём шарит взглядом по стенам в надежде увидеть семейные фотографии, но не обнаруживает ни одной.
Через пару минут Рада выходит из комнаты. Такая красивая. В шортах. Ладно и так сойдет. Ноги-то видно. Шорты
классического покроя, до середины бедра, со стрелками. Черные. Шикарно. И черная блузка, спереди расшитая пайетками.
Та белая рубашка, в которой он первый раз ее видел, не была такой обтягивающей, а эта обрисовывает каждый изгиб.
Мать твою, как теперь успокоиться…
Дружинина надевает сапоги на высоких шпильках. Ее длинные ноги становятся еще длиннее, мышцы приобретают
привлекательный женственный рельеф.
У него начинают зудеть ладони от желания дотронуться до нее. Прижать к себе.
— Гера, отомри, — небрежно говорит она и тянется за пальто, которое до этого бросила на банкетку.
Гергердт сам накидывает пальто ей на плечи, не выпуская из рук бежевую ткань, чуть притягивает к себе. Касается губами
щеки.
— Я пока тебя до кровати доведу, сдохну.
Рада не подает виду, что хоть как-то взволнована этим жестом, ждет, пока Артём отпустит. Когда он отстраняется, она
мягко, но холодно улыбается и окидывает его высокомерным взглядом.
— Люблю мужчин в пиджаках. — Застегивает внутреннюю пуговицу, запахивает длинное пальто и затягивает пояс. — Они так
прилично выглядят.
Гергердт надевает свое пальто. Строгое, черное. Сгибает локоть, предлагая руку.
Умереть не встать. Она очарована.
Дружинина усмехается и выталкивает его за дверь.
— Подожди, я сейчас.
Перед тем как уйти, заглядывает к отцу в кабинет.
— Пап, я пошла.
— Хорошо отдохнуть, — желает, не поднимая головы. Уже зарылся в бумагах. Кажется, сейчас прибавит «не задерживайся».
— Я не долго. Сколько он меня ждал?
— С полчаса.
— О чем вы говорили?
— О разном.
— Например.
— Например, — вздыхает отец и поднимает взгляд, — например, о проблеме публикационной активности российских ученых.
— О чем? — удивляется Рада. — Ладно, я пошла.
Ей не приходит в голову как-то оправдываться. И абсолютно все равно, какую версию «случайной встречи» выдал Гера
отцу. Хотя для интереса можно спросить. Отец давно уже не задает лишних вопросов. Даже неожиданное появление
мальчика из прошлого в их квартире едва ли стало для него шоком.
У подъезда их ждет «Майбах».
Круто. Красиво жить не запретишь. Так вот на чем Гера сегодня прикатил, потому она и не узнала, что дома ее ждут гости.
Номера джипа Рада запомнила. «ЕК 666 Х». Ну, разумеется. «Еду Как Хочу».
— Ты выбрал место, или я могу предложить свой вариант?
— Конечно, — кивает Артём. — Мы может поужинать там, где хочется тебе. Мне все равно, — на губах сверкает усмешка, —
можем и в подъезде пива попить.
Рада ухмыляется, при этом пребывая в полной уверенности, что Гера говорит это совершенно серьезно. Это в его духе.
Ладно, сегодня она точно не намерена проверять его на вшивость. Ресторан так ресторан.
Она называет ему место и получает согласие.
Водитель мягко и уверенно трогает машину с места.
Конечно, Гергердт ляпнул про подъезд для острого словца. Но в голову лезут воспоминания из детства. Не раз она видела
его сидящим на лестнице. Он ждал Кучку с работы, — мать тогда уже умерла. Наверное, ключи потерял от квартиры. Так она
тогда думала.
Гораздо позже Рада узнала, что ключей у Геры не было. Он приходил со школы в обед и до вечера слонялся на улице. Или
сидел в подъезде. Она стала звать его к себе. Он не хотел, упрямо отказывался, а потом согласился, — все-таки сидеть в
комнате на кровати удобнее, чем в подъезде на ступеньках лестницы. Рада наливала чай, делала бутерброды с колбасой и
сыром, и была самая счастливая. А он смеялся и решал ей задачки по математике. Но однажды мама пришла раньше и
застукала Артёма у них дома. Случился скандал. Потом Рада долго плакала. Ей было ужасно стыдно. Но не за то, что она
привела в дом Геру, а потому что Гера все слышал. Не мог не слышать: мама отчитывала ее в соседней комнате. С тех пор
он не переступал порог их квартиры. С тех пор Рада стала дружить с ним еще теснее. А Гера стал давать ей еще больше
ирисок. Они из ее карманов не выводились.
Поэтому взрослая Рада прекрасно понимала, почему Гергердт вот так запросто ворвался в ее жизнь, пришел к ним в дом.
Нагло. Без страха и сомнений. Да, он уже не тот мальчик. Мужчина. Опасный, властный, влиятельный. Но он пришел, потому
что гордость и уязвленное самолюбие не имеют возраста, не знают времени.
— Гера, — вдруг говорит она, — дай ириску. Смотрит ему в лицо.
А Гера смотрит вперед, лезет в карман пальто и вытаскивает оттуда ириску.
— Гера, — хохочет она, — эти дрянные конфеты портят зубы. — Разворачивает конфету и сует в рот. Сто лет не ела ириски,
забыла, какие они на вкус.
— У меня хороший стоматолог, — режет невозмутимостью.
Дружинина давится смехом, прикрывает рот ладонью и отворачивается к окну.
Он думает, чтобы успокоиться. А она это делает, чтобы он не заметил набежавших слез.
Артём позволяет ей выбрать ресторан, но место, куда они сядут, он определяет сам.
Им достается круглый столик. С круглым диваном. Ей было бы намного удобнее, если бы они сели друг напротив друга, но
Гере удобнее сидеть рядом с ней. Не в такой, конечно, близости, чтобы толкать друг друга локтями, но все равно рядом.
— Я с работы и очень голодна, — сообщает Рада, лениво бегая глазами по строчкам меню. — Ну просто очень. Гера, ты
любишь рыбу? Что ты любишь? — спрашивает, не глядя на него.
— Я все люблю. — Он не спешит. Он еще не открывал папку. Он пока смотрит по сторонам, оценивая публику и обстановку.
— И устрицы? — так же, не поднимая взгляда. — Я не люблю устрицы. Аристократический деликатес, да. Но я их не люблю,
не мое это, не понимаю я их. А ты, Артём, любишь устрицы? Или ешь их, потому что носишь пальто от Бриони? — Теперь
смотрит на него лучистыми зелеными глазами.
— Я не люблю устрицы, — признается он и открывает меню.
— Так, я готова сделать заказ. Я буду цезарь и пасту с морепродуктами. И апельсиновый фреш. А с десертом мы потом
определимся. Мы же дойдем до десерта?
— Хотелось бы. Очень, — многозначительно говорит он. — Вино. Какое ты будешь вино?
— Никакое. Я не пью.
— Совсем?
— Крайне редко. И сегодня точно не повод.
Они делают заказ. Им тут же приносят сок и вино (Гергердт просит для себя сухое красное), потом закуски.
— Артём, где ты учился?
Рада достает сигареты и кладет пачку на стол. Те самые Richmond Cherry. Не тонкие, а обычные. Достаточно крепкие.
Гергердт попробовал их, скурил одну сигарету.
На ее вопрос он отвечает улыбкой и некоторое время молчит.
— Я закончил филфак. — Наслаждается ее недоумением. — Это так удивительно?
— Нет. Но мне очень трудно вписать тебя в филфак, — говорит Рада и тут же думает, что вряд ли вообще сможет куда-
нибудь вписать Геру.
Никак не может она представить, чтобы Гергердт увлеченно чем-то занимался. Несмотря ни на что она не может себе это
представить.
— То, что я закончил филфак, как-то мешает мне употреблять мат? — понимая, что ее смущает, спрашивает прямым
текстом.
— Не думаю, что тебе вообще что-то может помешать.
— Я три иностранных языка знаю, и что? Это у меня должно быть на роже написано? А мне просто нужно их знать, у меня
бизнес за границей, вдруг меня на*бывают, задолбаешься с собой переводчика таскать. Но русский язык я люблю. Потому
что душевный он. А какая русская душа без мата?
— Да, вижу, душевно все у тебя.
— У меня от всего сердца. Без океюшек и хаюшек. Если все круто, то это – за*бись, а если плохо, то п*здец.
— Последнее, впрочем, может так же выражать крайний восторг.
— Абсолютно. Или «смеркалось».
— Чего?
— Это тоже, когда все плохо.
Радка смеется.
Боже, как она смеется. Мягко, искренне. Точно шутом станешь, будешь всякую чушь пороть, лишь бы она вот так смеялась.
Смех гаснет, но на ее губах остается улыбка. Эхо той случайной непритворной радости.
— Гера, ради бога, почему филфак? — Аккуратно достает из пачки сигарету.
— Как это почему? Потому что книжки читай да чистописание учи — вот почему.
— Ну, с чистописанием у тебя все в полном порядке.
— Я же говорю: люблю русский язык, уважаю за многогранность. Что написано пером, не вырубишь топором. Тут
аккуратность нужна.
Она прикуривает и выпускает тонкую струйку дыма. Опирается локтями на стол, выпрямляя спину и подаваясь чуть вперед.
Молчит. Поворачивает к нему голову.
— Такие, как я, поступают не туда, куда хочется, а туда, куда удается, — продолжает он. — Особенно, если единственная
