Unknown - Перерыв на жизнь (СЛР, 18+) :: Дамский Клуб LADY
не хочется слышать громких звуков. Они тут так же неуместны, как хохот на кладбище.
— Наверное, устроила бы, — соглашается отец и задумчиво поджимает губы. У него усталый вид и покрасневшие глаза.
Видимо, он выпил немерено кофе.
Да, на столе стоят четыре пустых чашки. Мама бы обязательно упрекнула. Не терпела его привычку копить грязные чашки,
но отучить от этого не смогла. Отец не пил из одной чашки два раза, потому за время работы у него собирался целый
«сервиз».
Чуть пригибаясь к столу, дочь заглядывает в отцовские заметки, смотрит в монитор компьютера.
— Это то, что мы с тобой обсуждали?
— Да.
— Иди отдыхай, не мучай себя. Хочешь, я помогу закончить статью? Тут осталось всего ничего. Пара часов работы.
— А ты, значит, спать не хочешь…
— Бессонница мне сегодня обеспечена, знаешь же, у меня это бывает. Просто набралась впечатлений. Иди, я закончу.
— Рада, ты могла бы уже давно сама защититься. У тебя такая светлая голова, ты же умная девочка… Я это говорю не
потому, что ты моя дочь. Лучше бы восстановилась в аспирантуре и защитилась сама… чем кому попало за деньги
диссертации писать. — И хотя в голосе слышится укор, глаза смотрят мягко: — А ты думала, я не знаю?
— Не вижу никакого смысла, — отвечает дочь с холодком. — Диплом кандидата экономических наук что-то изменит в моей
жизни? И, кстати, я пишу вовсе не кому попало. Среди моих «клиентов» есть очень одаренные люди, с такими же светлыми
головами, как у меня, но у них времени нет, а у меня иногда есть. Люди же по разным причинам диссертации защищают, не
все служат науке, как вы с мамой.
Отец громко вздыхает и, опираясь на ручки, поднимается с кресла.
В последние годы он сильно сдал, но тем не менее совсем себя не бережет — все так же много работает. Кажется, еще
больше, чем раньше.
— До сих пор не могу привыкнуть, что ты постриглась. — Гладит дочь по голове.
Рада издает резкий смешок, ёжится как от холода и усаживается на отцовское место.
— Иди отдыхай папа. И не переживай, Вячеслав Игоревич, научное сообщество не узнает, что на этой статье ты
непростительно схалявил. Но за это ты завтра съездишь со мной на квартиру. Надо посмотреть, как там дела. А то, может,
уже и паркет залакировали, да я от вас на следующей неделе свалю. Но поедем только после того, как я высплюсь.
— Конечно, дорогая, конечно. Не забудь проветрить комнату, когда будешь уходить. И не сиди с открытым окном, — говорит
перед тем как закрыть дверь.
Точно, сигареты. Надо принести сигареты. И чашки грязные убрать.
Рада наводит на столе порядок: листы в стопочку, посуду на кухню, настольную лампу ярче. Идет в комнату, достает из
шкафа свою сумку… Твою налево. Забыла у Геры сигареты.
Ладно. Это же не беда. Ее стратегическим запасам любой курильщик позавидует, но сам факт случившегося отдается внутри
необоснованной тревогой.
Она снова лезет в шкаф, на самую верхнюю полку, достает из почти полного блока пачку Richmond Cherry, сует в карман
пижамы и идет в ванную. Старается не шуметь, не хлопать дверями, чтобы не тревожить отца. Не умывается, а только
стирает с губ красную помаду. Потом осторожно запускает пальцы в волосы и, стягивая их в высокий хвост, пригибается к
зеркалу. Смотрит на себя. В глаза.
Что он там увидел? Артём. Он так пристально и жадно рассматривал ее. Что он разглядел?
На нее все так смотрят. Природа наградила ее идеально ровной кожей и крупными, но пропорциональными чертами лица.
Чтобы подчеркнуть эту красоту, не требуется обилия косметики.
Рада резко подается назад, торопливо скрепляет густые волосы резинкой и возвращается в кабинет. Снова садится в
кресло, расслабленно откидывается на спинку. Немного отталкиваясь от стола, свободно вытягивает ноги. Надо собраться с
мыслями. Но они как-то не собираются. Да, это все Гера, мать его так.
Кто бы мог подумать. Гера…
Считала, что ее уже ничем нельзя удивить. Разучилась удивляться. Но Гера взбудоражил. Конечно. Старый, давно забытый
друг. Друг детства.
Семилетней малявкой, она в рот ему заглядывала, ловила каждое слово и считала авторитетом. А как иначе? Ему было
двенадцать. Он взрослый, важный, столько всего знал. А главное, не поучал ее, ничего не запрещал, а только смеялся по-
доброму и давал конфеты. Ириски. Мама не разрешала ей есть ириски, потому что «эти дрянные конфеты портят зубы». А
Рада не могла понять: почему Артёму можно есть ириски, а ей нет? У него что зубы другие?
При мысли о тех ирисках губы Рады невольно расслабляются и растягиваются в чуть заметную улыбку. Она срывает с пачки
хрусткую пленку, прикуривает сигарету и с наслаждением втягивает вишневый дым. Из нижнего ящика стола достает
хрустальную пепельницу. Это ее пепельница. Отец не курит.
А еще она хорошо помнит, как сильно плакала, когда Артёма вернули в детдом. Кучка вернул, опекун. Как она рыдала и
страдала по-настоящему, по-взрослому — она отлично помнит. Ей было очень больно. Но тогда только за себя. Потому что
она потеряла друга. У нее забрали лучшего друга. Слишком маленькая была, чтобы даже попытаться представить, что
творилось в душе Гергердта. А когда смогла представить, стало страшно. Очень страшно думать о том, что мог чувствовать
в тот момент двенадцатилетний мальчик. Вот тогда поняла, почему Гера все время звал опекуна Кучкой. Потому что — кучка
дерьма. Потому что Кучка — кучка дерьма. Она тоже так стала его звать. Про себя, конечно. Как еще можно назвать
человека, который отдал ребенка в детдом. Поиграл в папу три года и вернул. Жена умерла, и ребенок стал не нужен.
Хороша логика, слов нет. А что потом с мальчишкой, всем плевать.
Хотя нет, Кучке плевать не было. Он с какой-то маниакальностью стал следить за судьбой Геры. Рассказывал про него
всякие страшные истории, смаковал подробности, после чего Рада обязательно получала внушение от всезнающей Ларисы
Григорьевны: смотри, Рада, не будешь слушаться, будешь, как тот гадкий мальчишка.
Гадкий мальчишка… О его бесконечных приводах в полицию ходили легенды. Потом она что-то слышала про наркоту, потом
про условный срок за тяжкие телесные. И это, вероятно, только начало. Первые «достижения». Ему еще не было
восемнадцати.
А потом Гера исчез из ее поля зрения. Кучка исчез – разменял четырехкомнатную квартиру и уехал, — и Артём пропал.
Рассказывать про него стало некому.
А теперь он сам появился, Гергердт. Сурово мужественный. Фатально притягательный. Смертельно опасный. И
настойчивый. И было у Рады вполне определенное чувство, что не сможет она от Артёма отделаться так быстро, как
хотелось бы. А хотелось бы. Не дура, понимала, что ему надо, и чем для нее это закончится. Осознавала прекрасно, как
далеко он зайдет. Потому что по-другому просто никак. Потому что Артём Гергердт не обаятельный негодяй, а человек,
способный абсолютно на все. Другим он быть не может.
— Гера, изыди, — говорит она вслух, выдыхает дым вверх, смотрит, как он вьется белой птицей. Кладет сигарету в
пепельницу и заносит пальцы над клавиатурой. Они дрожат.
Конечно, Рада погорячилась, пообещав закончить статью за пару часов. Провозилась до утра. А все потому что Гера
намертво засел в голове.
Когда выключала компьютер, слышала шаги отца в прихожей.
— Блин, папа! — Она заходит на кухню и, заглядывая через отцовское плечо в шкворчащую сковороду, морщится: — я
только зубы почистила, спать собралась.
— Я так и знал, что ты придешь на запах, — усмехается он, — доставай тарелку. Нельзя ложится спать на голодный желудок,
а то цыгане приснятся.
— Ужас-ужас! Профессор! Жареный лук! Утром! Какой моветон! — притворно возмущается, эмоционально копируя мать.
Рисует обычную сцену из их семейной жизни. Карикатуру. Смеется, обнимает отца за плечи и прижимается к его спине. — И
какая вкуснятина, — довольным мурлычет под нос и кладет себе порцию яичницы с луком.
Ест торопливо, не присаживаясь на стул, а стоит, оперевшись бедром о столешницу. Мама бы фыркнула. А отцу все равно,
он ломает хрустящий батон, не жалея поливает яйца кетчупом (сплошные консерванты!), и с его губ не сходит добрая улыбка.
Глаза слипаются, ужасно хочется спать, и от мысли, что ее ждет мягкая постель, тело приятно ноет. Отец что-то говорит, она
отвечает, не задумываясь. Это какие-то привычные вопросы, касающиеся планов на выходной день. У отца, наверное, их
много, планов, а у нее только один: как следует выспаться. Нет у нее больше планов. Никаких.
— Оставь, я сам, — бросает отец, когда Рада, собирается вымыть свою тарелку. — Иди ложись. Хорошего сна.
