Том Уикер - На арене со львами
— Сорок девять бычков, если быть точным.— Они возвращались в автобусе Андерсона после его дентонской речи. За окнами в свете луны лежали зеленые просторы, здесь и там перемежаясь черными полосами жирной вспаханной земли. Морган держал меж колен бутылку, и они выпивали, то и дело наполняя бумажные стаканчики.— Целая гора мяса и немалые затраты, даже при вашем размахе. Можно задать вам еще один, последний, подлый вопрос, строго конфиденциально, не для печати?
— Валяйте.
— Та запись в дневнике правда была?
— В каком таком дневнике? Вы это о чем?
О-о, Андерсону тогда действительно море было по колено, думал Морган. Он знал, что победа за ним, что вот он захотел — и все сумел преодолеть. Лишь много позже он стал почему-то раздражаться, когда при нем упоминали об «Андерсоновских хождениях за тельцом».
— Меня не проведешь,— сказал захмелевший Гласс, с презрительной усмешкой вставая из-за стола.— Я уйду, и вы сразу потащите ее в постель.
— Как только не стыдно! — отозвалась рыжая вполне миролюбиво.— А еще работник телевидения.
Да она и не сердилась.
Самое смешное, думал Морган, глядя вслед петляющему меж столами хмурому, негодующему Глассу, что, кажется, даже я сейчас на это не способен. Именно сегодня. После всего.
Утром того дня, когда началось слушанье отчета подкомиссии по сезонным рабочим, Андерсон подчеркнуто отвернулся при упоминании о «хождениях за тельцом», и Моргана это не удивило. Не такими средствами мечтал он одерживать свои победы, не таким хотел врезаться в память своим избирателям. Но даже если в душе у него и мелькнула досада, это сразу же забылось, едва они приступили к работе; очкастый представитель министерства труда забасил, излагая основные данные по статистике и законодательству в Америке — Андерсон хотел начать с общих сведений, чтобы в дальнейшем можно было на них ориентироваться,— и в это время открылась дверь, вошла Кэти Андерсон, незаметно прошла вдоль стены и села в заднем ряду. Под мышкой она держала сложенную газету и была одета самым скромным образом — светлый плащ, под которым, впрочем, могло быть что-то темное, нарядное; но все равно, подумал тогда Морган, глядя, как она садится, никакими ухищрениями нельзя было скрыть красоту этих длинных, стройных ног, грацию движений; и нельзя было не изумиться той неподвижной, четкой сосредоточенности, с которой она, как и в первый раз, не успев усесться, уже воспринимала происходящее всем своим существом.
Морган взглянул на Андерсона,— тот внимательно слушал басовитое гудение представителя министерства труда, наклонив голову и водя по листу длинным указательным пальцем. Мэтт Грант шепотом совещался со Спроком и Берджером. Морган встал из-за стола для прессы, прошел по боковому проходу, мимо сидевших в креслах свидетелей и любопытных, пробрался вдоль заднего ряда и сел возле Кэти. И только тогда она обратила на него внимание.
— Вы слишком рано пришли,— шепнул Морган.— Сегодня фейерверка не будет.
Она чуть наклонила к нему голову, и он ощутил дурманящий запах ее духов.
— Не хочу упустить ни одного мгновения.— Она говорила не шепотом; некоторые женщины обладают даром тихой речи, им незачем шептать.
— Но это может затянуться на месяц.
— И пусть. В наших же интересах поднять побольше шума.
Что-то в ее словах удивило Моргана, она впервые на его памяти вот так отождествляла свой личные интересы с политической деятельностью Андерсона; он вообще раньше не слышал, чтобы она рассуждала о политике. Удивительно было и то, как она, даже отвечая на его слова,ни на мгновение не отвлекалась от окружающего — от публики, от басовитого гудения докладчика. Словно говорила как-то отдельно, в иной сфере, как люди машинально помаргивают, нисколько об этом не задумываясь. У Моргана было такое чувство, что, если бы их разговор потребовал от нее сосредоточенного внимания, она просто не ответила бы, только и всего. Она умела как бы очертить вокруг себя незримый круг интересов и оставляла за его пределами все, что ее не касалось. Морган уже готов был отступиться и поверить, что ему никогда не проникнуть внутрь этого тесного круга.
Но так же сразу, как она только что села и застыла в кресле, вся — внимание, она вдруг ожила, повернулась и посмотрела спокойными светлыми глазами ему в лицо. Она была без косметики, только чуть подкрасила губы и, может быть, припудрилась какой-то светлой пудрой. Морган снова ощутил коварный запах ее духов.
— Он победит! — тихо проговорила она, и что-то похожее на страсть прозвучало в этом едва слышном голосе, который всегда был таким безучастным.— Если только он под конец не оплошает, победа — за ним.
Свернутая газета лежала у нее на коленях, и она пальцем легонько провела по заголовку статьи Моргана.
— А вам этого очень хочется?
— Он должен стать великим человеком. Уж если на то пошло. И теперь станет.
Ее рука снова легко скользнула по газете, потом вдруг сжалась в кулак, а в голосе звучал настоящий азарт.
— Может, станет, а может, и не выдюжит,— сказал Морган.— С Хинменом шутки плохи. Нелегко будет построить обвинение так, чтобы оно не рухнуло.
— Я люблю игру. Когда ставки крупные. Как вот здесь.
— Победа или смерть?
— Хант его прикончит.— Она внимательно, твердо смотрела на Моргана — так она еще никогда на него не смотрела.
Задело это ее, подумал Морган. За живое.
Кэти наклонилась еще ближе.
— Я просмотрела вместе с Мэттом все материалы до последней мелочи. С такими фактами в руках Хант его прикончит.
— Может, вы и правы. Хант с Мэттом его прикончат. А дальше что?
Она словно не слыхала вопроса.
— Мэтт великолепен. Редкостный работник,— проговорила опа, не отводя от Моргана глаз. Он слышал, как падали одно за другим зти слова, и сердце его злорадно затрепетало.
— Первоклассный помощник,— поддакнул он.— Вот он кто, Мэтт.
Все так же глядя ему в глаза, она серьезно, медленно кивнула.
— Но прикончит Хинмена Хаит.— Горячность ее тона вызывала замешательство, почти обжигала. В это мгновение она вдруг улыбнулась, и безупречно ровный ряд белых зубов сверкнул из-под пухлой нижней губы.— Тогда уж нас не удержать.
И опять мгновенно — Морган не успел даже спросить, от чего их не смогут удержать,— ее внимание снова переключилось на зал, где в это время — будто пчела наконец села на мед и перестала жужжать — речь представителя министерства подошла к концу, и наступила тишина.
Еще через мгновение негромкий, но звучный голос Андерсона нарушил молчание:
— Превосходно, господин секретарь! Ваш доклад был весьма содержательным и полезным, и подкомиссия приносит вам благодарность. Без него мы не могли бы…— Некоторое время он с южной и подобающей сенатору велеречивостью распространялся о том, что подкомиссия просто не могла бы работать без этого блестящего доклада (который усыпил чуть не всех присутствующих).
Морган возвратился за стол для прессы, он заметил, что Мэтт Грант шарит взглядом по залу, отыскивая кого-то, Наткнувшись на Кэти Андерсон, взгляд Мэтта задержался — с тревогой, как показалось Моргану, потом вдруг потеплел, стал отечески любовным и прощающим, словно своим неброским туалетом и этим местом в заднем ряду она в чем-то винилась перед ним. Морган все еще ощущал тот накал сосредоточенности, с какой она следила за происходящим, наблюдала за ходом игры, включившись, наконец, в нее сама, вся — предвкушение того ослепительного мига, когда Хинмен будет повержен и воссияет Хант Андерсон.
А какая от этого польза Кэти Андерсон, которая ведь не просила Ханта быть великим человеком? Морган не понимал. Какой огонь сжигает ее, не оставляя следа от прежнего безучастия и безжалостно исключая на сей раз из круга беднягу Мэтта Гранта? Бедный Мэтт! Бедный глупец! «Редкостный работник» — вот он кто для нее, не более. Обманутый обманщик.
РАССКАЗЧИК III
В глаза Моргану ударило яркое солнце, и он мгновенно проснулся с ощущением, что сделал нечто такое, о чем теперь будет жалеть. Ему не удалось выспаться — он всегда просыпался спозаранку, как бы поздно и в каком бы виде ни лег накануне. Морган был способен несколько суток обходиться почти без сна, а потом вдруг сваливался и спал как убитый двенадцать часов кряду, если не больше. Ему претило просыпаться в темных занавешенных комнатах, и перед тем, как лечь, он обычно поднимал шторы или отдергивал занавеси. И еще в его сознании таилась некая мысль, невероятно дерзостная, своего рода заклятие: то, что допустимо для других, отнюдь не пристало Ричмонду П. Моргану. Особенно острым это непреходящее ощущение бывало в минуты пробуждения, которые, как Морган знал по долгому опыту, приносили с собой не бодрящее ощущение начала нового дня, а краткое повторение прошлых суток. И он привык просыпаться в незнакомых комнатах, в беспощадном солнечном свете, с кислым привкусом алкоголя и перегоревшей страсти во рту, с ощущением, что он вновь предал себя — настоящего, скрытого под надежной личиной. Сперва он не мог припомнить, кто лежит рядом, чье могучее ренуаровское бедро бугром вздымает простыню, чьи тяжелые ноги придавили его щиколотки, чей мощный торс навалился на его затекшую руку. Он потянул носом, но запахи сна, запахи постели заглушали аромат духов, который мог бы хоть что-нибудь ему подсказать. Затем, совсем рядом, на смятой общей подушке он увидел растрепанные рыжие пряди и, вспомнив все, страдальчески застонал.
