Слава Бродский - Страницы Миллбурнского клуба, 4
Памяти Натальи Горбаневской
Возвращается Орфей без Эвридики…
Наталья Горбаневская
Отпечаток ступни в подступающий час прилива
Размывается в гладь, забывает свои очертанья.
Как и повествованье, рассыпаясь на инфинитивы,
Возвращается в круговорот языка; как становится данью
Плоть (огню ли, червям, не имеет значенья).
Орфей к Эвридике, а не Эвридика к Орфею.
Орфей к Эвридике – единственное возвращенье,
Сообразное непрекращающемуся вращенью.
Сбросив путы и слов, и напевов, Орфей к Эвридике
Ускользает из мифа за горизонт молчанья.
Master Class
In the empty meditation hall
A semicircle of sunbeams and cushions
Faces the teacher’s seat, ready to heed
The signal of the silent gong.
I, a beginner, am privileged to glimpse
This master class.
Сад
К чугунной ограде я знаю тропу потайную.
За пазухой ключ от тяжелых ворот берегу.
Как пышно в саду этом иней разросся на ветках,
Как свет многоцветно дробится на белом снегу!
Здесь синь лучезарно-ясна, без теней и печалей.
Здесь не о чем больше гадать, сокрушаться, просить.
Здесь древо забвенья свой плод ледяной предлагает,
И кто запретит его вечную сладость вкусить?
Encounter
A muscular, thick-pelted woodchuck,
created in yield, in abandon, lifts onto his haunches.
…………………………………………
In Russian, the translator told me,
there is no word for “thirsty”…
Jane Hirshfield
I watch the thick-pelted woodchuck
Waddle across the poem.
Alert, yet oblivious to the attention
Of both the poet and the reader,
He pauses, lifts onto his haunches
Then plunges into a thicket of ferns,
Vanishing into a space that opens
Beyond the boundaries of the words.
The stream that flows across the line breaks
Has its wellspring in that same landscape.
Mirrored in the rippling water
I glimpse a face that seems oddly familiar.
Perhaps it is my own reflection.
But it breaks up and disappears
Too quickly for me to know for sure.
How unreachable and alluring
Is that world of mysterious beings.
The woodchuck’s fur is stippled with starlight,
The nameless translator’s face is serene.
Surely she knows what I can utter
Only as a hesitant question:
“Is the difference between our worlds
In the direction of the gaze?”
* * *
...В ответ на лучшие дары...
А. А. Ахматова
А я в ответ внимаю безглагольно.
Чужой звезды лучистые дары
Вбирает темнота зрачков голодных,
Как черный взгляд космической дыры.
Чужие крылья осеняют плечи.
По пересохшим руслам рек моих
Искрятся и звенят чужие речи,
И в памяти чужой трепещет стих.
Март 2014
Когда весна, захлебнувшись, уходит под лед,
Равноденствие, сбившись с орбиты, летит во мрак,
То разум, зажмурясь, твердит, что зрение врет,
А сердце перечит слуху: «Не может быть так!»
И только душе предначертано ведать и бдеть;
Что было, что есть и что будет – во слово облечь;
Замерзшую птицу пытаться дыханьем согреть
И хрупкий подснежник, хоть в памяти, но уберечь.
Double Negative
A knife cannot cut itself open…
Jane Hirshfield
Nothing is certain.
Nothing can be guaranteed.
Not even nothing.
Кантата
Словно музыка Баха,
Спокойна и высока
Летнего вечера синь
Над темнотою сада.
Звезды и светляки
Мерцают над влажной травой.
И благодарна душа
За тишину и прохладу.
И благодарна душа
Творцу, которого нет,
За то, что небытие
Его сокрыто от взора;
Что звезды и светляки
О Боге всю ночь говорят;
За то, что причастна она
К безмолвному их разговору.
Мир Каргер – в прошлом работал в Колмогоровской статистической лаборатории МГУ, в различных отраслевых институтах и в АН СССР (РАН). Ныне – организатор больших геолого-геофизических горнорудных и нефтегазовых проектов. Основные научные результаты лежат в сфере применения математических методов в геологии и геохимии. Кандидат г.-м. наук. Автор около 100 научных статей и книг. Мир Каргер рассказывает, что профессия и увлечения заносили его в прошлом в такие советские «преисподнии», которые не должны были существовать. Его нынешние маршруты пролегают от Латинской Америки до Южной Африки – и тоже вдалеке от туристских центров. От такой жизни он получает удовольствия вполне цыганские, но печали еврейские, так как «узнавать людей и видеть жизнь их глазами – грустное дело».
Стукачи в интерьере
Стукачество и доносительство сродни детскому ябедничанию. Если ребенок угодничает, если он жалуется на неправильное поведение товарища, чтобы услужить и понравиться взрослому, то это слабохарактерный и несамостоятельный ребенок. Бывает, что умные родители применяют к нему психотерапию повышения самооценки. Чаще всего безрезультатно. Детскую привычку ябедничать невозможно отменить, множество людей сохраняют ее до старости.
Ябедники и жалобщики лепятся к тому, кто помогает угнездиться в жизни или проложить дорогу на жизненном пути. В молодом динамичном обществе они лепятся к букве закона, и нет более законопослушных граждан. Иное дело – архаичное человеческое общежитие, вроде СССР. Здесь ябедники и жалобщики снуют между начальниками, по всей их иерархии, и щекочут, и щекочут их своими вибриссами про недостатки и про недоработки.
А чуть какой кризис – эта архаическая система порождает гражданскую войну, в которой донос есть самое эффективное оружие. Сексоты, стукачи, информаторы роятся и множатся. Народонаселение проникается ими в таких концентрациях, что даже фольклор робко шепчет: «каждый третий – стукач». В конце концов доносительство становится народным обыкновением – как выпить квасу после бани. Война доносов переходит в хронические формы. Это и случилось с народами, населявшими бывший СССР.
Вы слышали, чтобы человек этого рода, как его ни называй – стукач, доносчик, сексот или осведомитель, – покаялся? Хотя бы интимно, перед другом или женой? Тем более, повинился прилюдно? Я – нет. А как хочется прочесть что-нибудь в таком роде:
«Я, Имярек, оперативный псевдоним ( ), сообщаю городу и миру, что я был (варианты: служил, работал в качестве) информатором ( ) и еженедельно доносил (рапортовал) в письменной форме т. Имяреку о том, чему я был свидетелем при исполнении служебных обязанностей (в моем присутствии). Я был завербован (сам предложил свои услуги) и дал подписку т. Имяреку, исходя из партийной дисциплины (из убеждений, из зависти, из чувства мести) и в стремлении смести с лица земли (устранить с моего пути, нанести удар)…»
Мой интерес к этой теме имеет личную и болезненную для меня подоплеку. Один мой давнишний друг, как недавно выяснилось, был стукачом. Факт, доказанный надежно и сомнению не подлежащий. Он из тех советских карьеристов, кто был втянут в стукачество волею карьерных обстоятельств и не сумел из них вырваться. Однажды он сам коснулся этой темы мимоходом: сказал, что, мол, есть люди, которые на него клевещут, и т.д. Я промолчал и отвел глаза. Для меня мучительно, что я знаю правду, но мне неловко с ним об этом говорить. Поэтому то, что я пишу здесь, – отчасти попытка вступить с ним в диалог типа: «Покайся, Ваня, тебе скидка выйдет».
Другой мотив – моя давнишняя мечта поделиться моим пониманием того стукаческого фона, на котором все мы существовали, и знанием о стукачах. Надо, надо запечатлеть имена тех, кто зван был в этот мир подсматривать и подслушивать. Я, к сожалению, не был бдителен, не умел – да и не стремился – вычислять стукачей в реальном времени. Это случалось спустя много времени, когда судьба вдруг дарила мне доносы на меня самого. Никак нельзя предать эти подарки забвению.
Из моей коллекции стукачей я ниже предъявляю три истории о стукачах в обрамлении обстоятельств, в которых они себя проявили. Истории давние, но некоторые их герои сегодня живы и вполне активны. Надо сказать, коллекция моя растет, ибо доносительство не умирает. Недавно она пополнилась уникальными образцами новейшего массового стукачества. Но с рассказом о них я повременю пока, так как опасаюсь быть небеспристрастным.
ТАНЯ АНДРИЯНОВА
Геологический мир всегда плотно пересекался с миром одиноких женщин. В геологии оседали те из них, которые были склонны к чтению и тяготели к социальному уюту. Массы выпускниц провинциальных геологических ВУЗов и техникумов плыли по течению геологической жизни из партии в партию, из экспедиции в экспедицию. Многих прибивало к тем берегам, где обитали непременные сексуальные партнерши мужской части геологоразведочных партий. Но некоторым удавалось-таки ухватить женскую долю получше. Побывать замужем. Или прижить ребенка, наконец. Эти последние составляли кадровый резерв, которым уверенно распоряжались вербовщики стукачей. Таня Андриянова была из этого резерва.
Небольшого роста, худая, плоскогрудая, рыжеватая в кудряшках, с мелкими веселыми голубыми глазами на веснушчатом лице. Слегка шепелявая, с легким уральским говорком речь. Достаточно общительная и смешливая, чтобы ее должность «представитель первого отдела» не настораживала нас – тех, среди которых она этот отдел представляла.
