Татьяна Харитонова - Мамкино наследство
Говорил ведь : «Поедем, Зинуля, в деревню!». А она: « Что я там не видала? Коровам хвосты крутить? В навозе копаться? Я ведь городская!
Губы намалюет, каблуки, сумка - городская, куда бежать! Вот и живем. По-человечески. Городская даже на шести сотках от завода не может картошки вырастить: то жук напал, то бомжи выкопают. Все ей не так. Морковки, помню, принес ей два ведра. На рынке подрабатывал – перепало! Так и сгнила морковка, она ее по-человечески и сохранить не сумела. Купит в киоске одну морковку, одну луковицу и варит что-то полдня. Потом есть невозможно. Телесериал свой включит и варит. Один глаз в телевизоре, один в кастрюле. Чего вкусного получится? Так вот и есть не могу последнее время. Кусок в горло не идет. Дом в деревне загнулся. Дому ведь люди нужны. Дому ведь нужно заботиться о ком-то.
Петька плюнул, налил воды, выпил залпом. Лучше не стало. Лег снова, вдруг получится уснуть. Закрыл глаза, попробовал вернуть сон из детства: шалаш, который с Пашкой мастерили, Надюшку, деревенскую девчонку, мамкину крестницу. Смешная была, зеленые глазищи, как у лягушки, русые косички тоненькие в разные стороны. Бегала с ними наравне. Не одна игра без нее не обходилась. Если прятки, то Надьку на найдешь, а она притаится почти рядом за каким – нибудь лопухом или камнем, насмехается. Если в «казаки-разбойники», не догонишь, босые пятки сверкают, платье развивается, ветер, а не девчонка. Память была у нее феноменальная. Оттого и знала много. Петька любил с ней поговорить, поспорить, если что. Надя ходила с мамкой в церковь, слушала батюшку, читала Библию. Из-за этого у них часто возникали споры. Надюшка с такой горячностью пыталась убедить Петьку в своей правоте, что дело иногда чуть не доходило до потасовки. Правда, мужчина в Петьке никогда бы не обидел Надю, но дернуть за ее мышиную косичку было привычным делом. И тогда ему доставалось. Она колотила его своими кулачками по спине, а тот заслонялся локтем и приговаривал:
-Давай, прихожанка, бей. А кто про заповедь забыл «Не убий!»?
-И не убью, так, чуток, чтобы не ерепенился.
-Вот-вот. Все с Евы началось. Зачем Адам ребром пожертвовал? Глупец!
- Адам изначально, пока у него не было Евы, имел вокруг себя сад животных, которые пришли к нему.
-И что?
-Он давал им имена, чтобы выразить существо каждого из них. Если говорить современным языком – Адам был настоящим зоологом.
-Адам – зоолог! Где ты этого начиталась?
-Батюшка рассказал. Отец Иоанн. Он, знаешь, какой умный?
-Ясно, что умный! Надо же придумать, Адам – зоолог! Во, дает!
-Он университет закончил, три язы знает. Знаешь, сколько у него книг? Больше, чем в библиотеке в клубе.
-Так уж и больше! Ну ладно. И что он дальше про Адама рассказывал?
-Адам понимал сущность всех животных, так как был образом Творца их. И у него в сердце была любовь. И там, в раю львы не терзали антилоп, а кошки не бегали за мышами, и комары не кусали Адама. Природа существовала гармонично, ибо она не знала греха.
-Вот твой зоолог и согрешил. Послушай женщину и сделай наоборот.
- Все сваливать на Еву глупо. Зло стремилось к власти. Если бы Адам Еву одну не оставил, она бы не заговорила со змеем.
- Кстати, полезли сегодня за яблоками к тетке Марье. У нее на яблоне у курятника сладкие, как мед.
-А попросить?
-Так она и даст! Держи карман шире. Полезешь?
-Не полезу, буду на карауле.
-Молодец. Так что там дальше про Адама?
-А с грехопадением человека мир пришел в расстройство, в него вошло зло.
-Ого! А до человека зла не было?
-Я у батюшки спрошу.
-У батюшки! А самой голова на что дана?
- Человек не послушался Бога, и тварь перестала слушать человека.
-О! Как по-писаному. И что?
- И тварь стала бояться человека.
-Это же хорошо! Человек – царь природы!
-Что же хорошего? Человек стал хищнее зверя.
-А иначе как? Иначе не выживешь!
-А тебе не кажется, что все эти войны, фашисты, наполеоны – это продолжение? Продолжение этого твоего – не выживешь?
-Разве может быть по - другому?
-Может. В этот мир пришел Христос. Чтобы было по-другому.
-Мамка каждый вечер поклоны бьет, и ты туда же?
-Молитва на Руси не прерывалась никогда. И не прервется. Знаешь, ниточка такая, которая тянется от наших предков?
-Чудно ты рассказываешь, Надюха. Умом понимаю, что сказки, а сердцем слушать тебя хочется.
-Сердце ведь никогда не обманет, а ты говоришь – мышечный мешок.
***
Эх, Петрович, так и случилось? Тем самым трактором?
-Тем самым. Каким еще.
-А дальше что?
-А дальше моя хозяйка не вынесла. Сердце. Всю войну ждала, детей тянула, да не уберегла, девочку одну схоронила – воспаление легких. После войны только и жить! Петька с Павликом родились. Слава Богу, здоровые, крепкие. Да тут с мужем такое!
-Как же дети? Ведь круглые сироты?
-Младших тетка, сестра матери Прасковья забрала, а Лидка уже в городе училась, а потом и вовсе замуж ушла. Заколотили окна мои - и ослеп я, Петрович. Ослеп.
-А в городе как оказался? – вступила в беседу Тарасовна.
-Так и оказался. Хлопцы выросли, уехали в город. Как детей бросишь? Один я у них от прошлой жизни. Вот и махнул за ними.
-Нашел?
- Нашел, да вместе не собрал. Как горошины из стручка рассыпались, рассорились. Про Лиду вообще не знаю. А мальцам такие женки попались! Беда! Разругались в пух и прах. Из-за чего - и не помнят. Петьку от Пашки оторвали по-живому. Разве можно близнецов так разлучать? И видеться запрещали. Они же все о деревне мечтали. Пашка уехал. Один. Да не осилил. Умер от водки.
-Деревня далеко?
-Да тридцать километров. Не расстояние по нашим-то временам.
- Пристроился я к Петюне, самому махонькому. Так и живем.
-Петюня – это Петька что ли с первого подъезда?
-Какой тебе Петька? Петр Палыч.
-Знаю Палыча твоего.
-Но-но! Не скрипи, не осуждай. Знаю, что подумал. Пьет. Да, пьет. Без корней остался. Корни там, в доме с заколоченными окнами. Ты видел дерево без корней? Так, кустик.
-Да. Безнадега полная, Петрович.
-Да не безнадега! Не безнадега! Икона мамкина там в деревне на чердаке. До сих пор лежит. Боюсь я. Не сплю ночами. Дом тот вот – вот завалится. А икона, она там. Ждет.
-Так и ждет?
-Ждет.
-Не дождется. Петюня, небось, атеист.
-Да кто его разберет? Пленный он.
- Как это?
-А так, раб. К водке попался. Все, с концами. Пожизненное заключение. Отбывает срок. Сколько там осталось, один Бог знает. А дома там, в деревне, «Неупиваемая чаша».
-Что это?
-Эх, темнота. Икона Богородицы, заступницы вот таких сирых пленников. Знала бабушка его и матушка, что страдали мужики с роду от этой напасти, вот и появилась в доме эта икона. Спасала по молитвам и вере.
-Что икона? Доска разрисованная. Напридумали.
-Эх ты! А еще дом! Икона – живая. Она же душа поколений. Икона – Евангелие в красках. От иконы льется евангельский свет. Это видеть надо. Не смотреть, а видеть.
-Откуда она явилась?
- В 1878 году одному крестьянину Тульской губернии. Пьяница был горький. Таких на Руси в то время единицы были, не то, что сейчас. Пропил все. А ведь мастеровой был человек. Водка сгубила. Даже ноги отнялись. Приснился ему старец однажды, посоветовал добраться до Серпухова, до мужского монастыря.
-И что он, послушал?
-А куда ему было деваться? Добрался с помощью добрых людей. Упал перед нею, Матушкой, молился. Долго молился. Не осталась она равнодушной к его молитве. С тех пор как отрезало. Ни капли в рот не брал. Подвизался в монастыре. Дело нашел себе по сердцу. У него ведь руки были – золотые. С тех пор в Серпухов народ идет, к «Неупиваемой чаше». Почти сто сорок лет икона исцеляет. А ты говоришь – доска.
-Внушение! Сейчас еще круче. Кодируют!
-Эх ты, темнота! Круче! Кодируют! Не дай Бог такое. Кодирование – тот же плен. Все равно сам за себя не отвечаешь. Тебя кодируют, как подопытного кролика. Тобой распоряжается кто-то. А ты? Сам ты кто? Сам ты для чего? Можешь принять решение. Можешь?
- Тише ты! Не кипятись! Чего заскрипел? Люди спят.
-Да знал я одного закодированного. На год сдался. Терпел, а год прошел, бегом помчался за бутылкой. Это болезнь. А мы все осуждаем – пьяница, пропойца, пьянчуга, пьянь подзаборная, алкаш, выпивоха, тихий алкоголик. Все ругаем, все измываемся. А ты представляешь, что кто-нибудь будет обзывать так астматика или язвенника?
-Сравнил. Эти же по своей воле. Никто их пить не заставлял. Ну, твоего Петюню, то бишь, Петра Палыча.
