Татьяна Харитонова - Мамкино наследство
-Да все нормально, Василич.
-Ну-ну, ты, если что… того… не стесняйся.
-Василич, займи пятьдесят рублей, горе у меня, сестра помирает!
-Ты че! Ты же вроде один остался. Пашка помер.
-У меня сестра в Омске. Лидка. Любимая! Она меня вырастила, на печке, в валенке! – Петр Палыч заплакал, просто, без всякого стеснения.
Василич горестно сплюнул на ступеньки:
-Ну-ну, не плачь, есть у меня заначка, щас принесу, погодь тут.
Петр Палыч аккуратно вложил письмо в конверт, сложил пополам и всунул в грудной карман рубахи, еще и пуговку застегнул, чтобы наверняка. Василич обернулся быстро. Протянул сложенную вчетверо купюру, видно место для заначки было уж очень маленьким.
-Спасибо, Василич! А ты что дома?
-Да работаю теперь через день. Выходной.
-Так может, давай? Со мной?
-Не! Моя Катястрофа на даче ждет. В семь автобус. Надо помочь, забор подделать.
-Да подождет твой забор, Василич! Горе у меня.
-Ну, давай, сгоняй за чекушкой. Я тебя тут подожду.
-Да что нам чекушка на двоих. Чего смеяться. Сбегаю за нашей, за пролетарской, на пятый этаж.
-Не подохнем от нее? Мне забор подделать. Катька ждет.
- Не подохнем. Фирма «тетя Мотя». Не водка – класс!
Петр Палыч обернулся мухой на пятый этаж - тудаобратно – не привыкать. Даже тридцать рублей сэкономил. Сели на скамейку. Выпили. Молча.
-Ты, слышь! Не горюй. Жизнь – она такая.
-Да, Василич. Знаю. Я привык. Все уходят. Сначала отец. Мы с Пашей совсем малые были. Под корень нас тогда. Потом мать. У тебя родители живы?
-Да где там! Уже двадцать лет, как сирота.
-Вот –вот. Сирота. Хоть и сам седой, а сирота. Пока родители есть, у тебя стена за спиной. А так – один в поле. Была Лидка, хоть мы и далеко были. А теперь и Лидка уходит.
-Жизнь – она такая… Ты прости, Петруха, поехал я. Забор. Да и Шурин меня ждет. Кабанчика завалить надо. Дела.
- Постой, Василич, деньги остались еще на одну. Повторим!
-Не, Петруха. Не могу. Дела.
- Счастливый ты, Василич! В деревню. Кабанчик. Есть ли та деревня сейчас?
-Моя есть. Правда, в три раза измельчала. Да летом дачники понаехали. Огороды. Жизнь идет потихоньку. А твоя?
-Моя? Не знаю. Да я и не был там давно. Хата моя, наверно, скоро завалится совсем.
-Во! А ты сидишь тут. Чего сидишь? Поезжай. Хоть посмотри!
-Точно, Василич! Надо ехать! Надо. Я ведь письмо получил. Письмо! – Петр Палыч полез в нагрудный карман рубашки, достал аккуратно сложенный конверт, подал Василичу:
-Вот, читай!
-Да ты че? Личное?
-Читай-читай, не бойся.
Василич долго шевелил губами, в конце даже слезу смахнул. Помолчал, крякнув, словно рюмку проглотил.
-Да, дела, Петруха! Ехать тебе надо. Ехать.
-Ну, бывай. Спасибо.
-Бывай.
Палыч метнулся к подъезду, привычно отмерил шагами ступеньки подъезда. Зина собиралась на работу, причесывалась у зеркала в прихожей.
-Зина! Я в деревню еду! Письмо от Лиды получил. Срочно!
-И что у тебя срочно? С утра уже зенки залил. Срочно!
-Говорю срочно! Письмо от Лидки получил.
-Отыскалась сестрица? Чего надо?
-Чего надо! Чего надо! Ничего не надо. Помирает Лидка. – Петр Палыч заплакал.
-Да ты че! Как? – Зинка застыла с лаком для волос в правой руке.
-На, почитай письмо.
Зинка пшикнула лаком по рыжей челке, встряхнула головой, довольная результатом, взяла листок, исписанный аккуратным Лидкиным почерком, пробежала глазами и разочарованно положила на полку:
-Хороший мальчик! Ничего не изменилось! Приехала бы хоть раз полюбовалась бы на мальчика! Козлище пьяное! Мальчик!
-Ничего святого у тебя, Зинка!
-Да уж! А ты вижу сопли пьяные распустил! Икона! Куда ее? Продать, если старинная, да кому? Я уж думала – наследство какое!
-Наследство. Икона старая. Неупиваемая чаша. Дом вот-вот завалится. Не найдем потом.
- Я думала, дед червонцы на огороде закопал. Говорил, он богатый был. Купец. А Лидка, как старшая, знает секрет. Знает!
-Эх ты, Зина!
-А что Зина? Что, Зина! – голос ее сбился на визг. – Устала я воевать с тобой! Устала копейки считать недопитые! Икону он поедет спасать! Слышали сказочки. Горбатого могила исправит. Давай, ехай! Да назад не возвращайся! Сил у меня нет на твою рожу пьяную смотреть! – Зина вышла, хлопнув дверью, да так, что стекла в кухонном окне задребезжали.
***
Деньги на дорогу были, тридцать рублей от Василича достались. А хоть и не было бы. На попутке доехал бы. А то и пешком. Мамка пешком в церковь по восемь километров топала. Эх, выпить бы. Точно дошел бы. Без бутылки нет, не дойти.
Петр Палыч поднялся на пятый, за бутылкой. Что в ней было за двадцать рублей, он и не думал. Била она по голове тяжело и сразу, что и нужно было. Легкое и приятное опьянение он уже давно не испытывал. Ступеньки под ногами суетились и жили своей жизнью. Сказывалась утренняя доза. Позвонил. Оббитую красной клеенкой дверь знал наизусть. Клеенка потрескалась, и он в этих трещинах разглядел когда-то контуры Африки. Так и видел эту Африку постоянно, когда бегал за бутылкой. Дверь долго не открывали. Анька, или тетя Мотя, как ее величали клиенты, толстая, заплывшая жиром от шеи до щиколоток, хозяйка выползала всегда неторопливо, степенно. Деньги, получаемые от алкашей, на пользу ей не шли. Алкашей становилось, правда, все меньше. От Анькиной бормотухи народ вымирал, как в войну. Петр Палыч услышал шаркающие шаги. Африка отодвинулась.
- Опять?
-Опять, Аня! Опять. Только я без денег, - соврал, не моргнул.
-О! Благотворительностью я не занимаюсь.
-Анечка! Пожалуйста! Верну на днях. Мне очень надо. В деревню поеду. Наследство там у меня.
-Наследство? Не врешь?
-Не вру. Сестра Лидка написала. Вот письмо. Поеду.
-А бутылка зачем? Если едешь?
-Как без бутылки. Ты че?
-Ладно. Ты у меня постоянный клиент. Только поэтому и иду навстречу. Анька нырнула в недра коридора. Палыч судорожно сглотнул слюну. Анька вынырнула с пластиковой поллитровкой, протянула:
-Ну, гляди, не расплатишься, больше не получишь.
-Обижаешь, Анюта. Разве ж я тебя обманывал?
-Иди, иди! Наследство то хоть большое?
-Большое! Заживем теперь.
-Гляди, меня не забывай, а то разбогатеешь, здороваться перестанешь…
Петруха защел домой. Нашел старый рюкзак в ящике на балконе. Стал собирать вещи: бельишко в шифоньере. Хотел костюм свой парадный с плечиков снять – да передумал. Куда в деревне костюм? Вытащил его на белый свет, полюбовался. Костюм шерстяной, австрийский, лет двадцать назад купленный, а все как новый. Нечего Зинке оставлять. Свернул вместе с плечиками, завернул в газету да еще скотчем закрепил, чтобы не развернулся в рюкзаке и не замарался. Рядом старые комнатные тапки засунул, бритву, щетку зубную, кусок мыла хозяйственного на полке в ванной, Зинке оставил туалетное. Полотенце снял прямо с крючка. На кухне в шкафчике нашел пачку соли. Соль - всему голова. Нашел пакет риса и перловки, отсыпал себе того и другого в пакет. В холодильнике было пусто. В морозилке лежал кусок сала. Взял. Зинке не оставил. Не пропадет без сала, а ему там пригодится. Поллитровку засунул в боковой карман, чтобы ближе была. Собрался быстро. Осталось записку написать. На полях газеты написал коротко и ясно:
-Я в деревню! Прощевай!
***
-Петрович! Ты про письмо слышал?
-Слышал! Как же?
-Что теперь будет?
-А что будет. Пропьет икону, точно пропьет.
-Тьфу ты! Накаркаешь. Может, остановится?
-Мечтайте, старые романтики. Чудес на свете не бывает.
-Молчи, Тарасовна. Молчи. Итак тошно.
-Знаете, на меня вчера газетку постелили, а потом и оставили. Прочитала на досуге. Послушайте:
-Если разница между продолжительностью жизни мужчины и женщины более 10 лет - это сверхсмертность. Так бывает обычно во время войны.
-Так не война вроде. Войну пережили.
-Вот-вот. А водку не переживем. Она нас переживет, если не остановимся. Что там дальше писали, Тарасовна?
-Для угасания нации надо выпивать 8 литров алкоголя на душу населения. А у нас 15.
-Это как «на душу»?
-А так. И на младенца, и на старика поровну.
-Не шутишь, Тарасовна?
-Так ведь не до шуток. Каждый вечер на мне эти литры разливаются. Скорее бы зима. Ведь пьют каждый вечер. Бутылок подо мной – полюбуйтесь! В 1914 сухой закон приняли, так и выпивалось тогда всего 4,8 литра на душу. А сейчас никто и не чешется!
-Так ведь и Горбачев устанавливал сухой закон, а что толку?
-Был толк! Был. Продолжительность жизни увеличилась, преступность сократилась.
-Были и перегибы, виноградники вырубили. Зачем?
-Были. Да и не объяснили людям ситуацию. А слово «борьба» людям надоело. Надоело бороться. Хотелось просто жить.
-Да, а какая жизнь? Ведь все преступления по пьянке совершаются. Вон вчера в двенадцатой квартире пили, потом какой – то чумной за добавкой помчался, а потом заварушка такая! Неотложку вызывали. Пьяная драка.
