Татьяна Харитонова - Мамкино наследство
-Сравнил. Эти же по своей воле. Никто их пить не заставлял. Ну, твоего Петюню, то бишь, Петра Палыча.
-Душа болела у Петюни. Душа. Вот он ее в водке и отмачивал. Деревенский Петюня, оторвался от дома, от корней, от икон, от брата близнеца. Сиротой остались рано: батька, за ним мать через несколько лет потеряли. Хорошо, тетка пригрела. Да все равно, родную мать разве заменит кто-нибудь? Батьки нет - полсироты, а матери нет – полная сирота.
-Это так, с этим не поспоришь.
-Да еще реклама эта кругом. На соседнем доме, где магазин «Чарка» плакат на всю стену:
«С нами даже будни становятся праздником!»
-Не врешь? Так и написано?
-Чего врать! Так и написано. Покупай в любое время дня и ночи. Магазин круглосуточный. Праздник круглосуточный. А потом дети праздника рождаются. Замкнутый круг.
***
-Ну что, проснулся, пьяница проклятый?
-Пьяница проспится, а дура – это надолго!
-Давай, давай, что ж ты к дуре то прилепился? Все соки выпил? Хоть бы ты, Петька, совесть поимел. Пашка от водки загнулся, а ты в очередь встал. Хоть бы выводы делал. Вы же с ним - одно? Не страшно?
-Не лезь, Зинка, под шкуру, итак тошно. Дай тридцатник, пойду пивка куплю!
-Щас, два тридцатника. До получки сотня осталась, а в холодильнике мышь повесилась. Петька, иди ты хоть поработай куда. Сил уже нет тянуть на себе весь дом!
-Ты знаешь, Зинуля, что у меня здоровья нет! Я, можно сказать, инвалид. Мне больше трех килограмм поднимать нельзя, доктор сказал.
-Вот ты больше поллитры и не поднимаешь.
-Эх, женщина. Никакой в тебе жалости, никакого сочувствия. Я, можно сказать, сирота. Пашку, родного брата потерял. Теперь моя очередь.
-Хватит давить на жалость!
-Дай тридцатку, Зина. Ты меня теряешь.
-Туда тебе и дорога!
-Злая ты, Зина. Как без мужика будешь? Кто тебе стакан воды на старости лет подаст?
-Воды он мне подаст на старости лет. Я ему водки стакан, а он мне воды. Бартер. Не старость – сказка. Иди, Петька, иди. Я звонила Валентине. Им в магазин грузчик нужен. Она тебя берет с испытательным сроком.
- Помирились с Валентиной! Пашку сжевала твоя Валентина! А ты к ней! Предатель ты, Зина! Забыла, как ругались с ней?
-Да из-за вас же и ругались. Вы ж как соберетесь, только бутылка на уме. Все общение за столом!
-К Валентине твоей, грымзе, не пойду, даже не проси. Я видел, как они просроченное продают, дату изготовления перебивают и впаривают людям. Да и хахаля ее нового видеть не могу.
-О! Честный какой нашелся. Иди, Петька, с глаз. Видеть тебя больно. Зрение падает.
Два шага по коридору. Дверь привычно скрипнула, выпуская Петра Палыча на свободу. Подъезд с обшарпанными стенами встретил, как родного. Они с Пашкой скоротали в нем не одну ночь. Это когда он от Валентины ушел. Бывало, Зинка не пустит, сядут на ступеньки и коротают ночь за разговорами. Все планировали, как заживут в отцовском доме. Пашка собрался да и уехал, а Петру не удалось. Зинка не пустила. Да, если честно, побоялся. Зинка иногда хоть тарелку супа нальет, а если Петька копейку какую заработает – в доме праздник. Сразу на все покупают колбасы, конфет и всяких других деликатесов. Рациональность и Зинка не любили друг друга.
***
Петр Палыч вышел из подъезда. На скамейке сидел Валерка, друг по несчастью.
-Доброе утро!
-Доброе!
-Не спишь?
-Да какое там. Тошно. Моя пила с утра завелась. Вот же баба мне досталась. У всех бабы путние, а эта – чемпионка по издевательству над мужиком.
-Моя Шура золотая была! – Валерка стал вытирать грязной рукой набежавшие слезы. – Одно плохо в ней – сиротой меня оставила.
- Золотая, потому что была. Что я не помню, как ты ее гонял?
-Не ври, Палыч. Любила меня, а я уж как ее любил! – пьяные слезы потекли ручьем.
Зрелище не для слабонервных. Волосы у Валерки не стрижены полгода, Рубашка мыла не видела столько же. Петр Палыч взял над ним шефство, поначалу даже невесту искал Валерке. Но желающих скрасить его будни не нашлось, да и Валерка тосковал по Шурке безутешно, особенно, когда выпьет. Цветов с клумбы у подъезда нарвет, да плетется на кладбище плакать. А там, глядишь, и нальет кто. На кладбище и рюмку полную можно найти на могилке. В России и покойникам наливают.
- Тоже мне, сирота. Бугай. Радуйся, свобода полная. Никто не пилит.
-Ага! Пусть бы пилила лучше. Дома быть не могу. Все мне мерещится, Шурка моя на кухне макароны варит. Я макароны Шуркины знаешь как любил? И как она их умудрялась так сварить, каждый сам по себе?
-Кто сам по себе?
Валерка от неожиданности поперхнулся слюной:
-Ну, каждая, макарона. Тьфу ты, макаронина.
***
Письмо пролежало в ящике не один день. Ящики пустовали неделями, пока в них не попадали квитанции или рекламки разные. Петр Палыч даже и не понял сначала, что это письмо. Думал – так, бумаженция очередная. Но когда в ладонь его упал конверт, даже испугался, писем уже лет десять не получал. Дрожащей рукой поднес к глазам – зрение в последнее время село. Письмо было от Лидки из Омска. Про смерть Пашки ей Зинка сказала по телефону. Лидка погоревала в трубку, прислала денег на похороны, а сама приехать не смогла. Не знала Лидка, что и похорон толком не было. Закопали Пашку деревенские на сельском кладбище. Омск – не ближний свет. Потерялась Лидка в сибирских просторах. А тут письмо. Разорвал конверт, не дотерпел до дома. Строчки расплывались. Отвел руку с письмом от глаз подальше – стало лучше.
«Здравствуй, братик мой Петруша!
Прости, что потерялась, не пишу, да и ты не пишешь. Да и пишу не от хорошей жизни. Болею. Не знаю, сколько мне осталось, братик. Уйду скоро к папке, к мамке, к Павлуше. Один ты останешься на белом свете. Обо мне не плачь, свечку в церкви поставь, все радость будет. Пишу так, потому что знаю, врачи даже оперировать отказались. Так что панику я не навожу понапрасну, не думай. А пишу тебе, братик мой, потому что важное дело тебе поручить хочу. Ты же наш старый дом помнишь? Я и не знаю, жив ли он. Мне мама приснилась, Петруша. В платочке, в платье темно-синем с воротничком в горошек, помнишь? Снится мне, что стоит она возле яблони в саду, смотрит на нас. Я самая первая иду по дорожке. А она мне:
-Лидочка, дочка. Нельзя тебе уходить, потерпи, голубка моя! Павлушу потеряли, давай хоть Петрушу спасем!
А я ей:
-Как, мамочка? Я его двадцать лет не видела, даже Павлушку проводить не смогла. По нашим временам разве осилишь эту дорогу?
-Знаю про ваши времена. И войны нет, а худо живете, умираете от водки да хворей. Да ни об этом я, Лидочка! Напиши Петру главное. Вы не помните, маленькие были. Как церковь нашу разрушили, мы с бабами иконы по домам разнесли. Я унесла Неупиваемую чашу. Пьянство – беда наша. Отец пьяный вечно. Да Пашка с Петрушей не трезвее. Икона эта – целительная. По вере чудеса творит. По вере. Я, как заболела, перед больницей на чердак унесла: и икону и Евангелие. Побоялась. Мальчишки стеснялись, если кто в дом входил, особенно учительницу стеснялись. Подумала я – вдруг придет, чего мальчишек мучить. Не понимают, сердешные. С больницы то я не вернулась. Нельзя, чтобы она пылилась на чердаке. Дом наш скоро завалится. Я знаю, вижу. Покосился весь, горемыка. Крыша вот-вот рухнет. А икона в рушнике завернута, а сверху в мешке холщовом, а мешок это в старом ящике. Напиши Петьке. Пусть съездит, заберет Матушку оттуда.
-А что же ты Петьке об этом не скажешь?
-Да разве до него достучишься?.
Вот так вот, Петенька. Я как проснулась – сразу тебе письмо написала. Прости, братик, если что не так. Наверное, не свидимся мы. Что приедешь прощаться со мной – не надеюсь. Ты хоть в дом наш съезди, выполни просьбу мою последнюю. Мою и мамину. Спаси тебя Господь, братик мой. Я ведь тебя очень люблю. Редко говорили мы друг другу об этом, а жаль. Помню, после войны – голод. Вы родились с Пашкой маленькие, в чем жизнь держалась? Мамка вас в валенки новые засовывала и на печку. Так и выходили мы вас. Так и стоите в глазах: два валенка, а из них головенки кругленькие в платочках торчали. Пашка крикун был, а ты спокойный, Петенька. Я тебя , помню, возьму на руки и пою. А ты глазки свои синенькие распахнешь и слушаешь, слушаешь. Хлебушка пожую тебе в тряпочку вместо соски. Хороший мальчик был, ласковый. Думаю, что ты и сейчас такой, и ничего не поменялось. Целую тебя, братик.
Лида.
Петр Палыч стоял на ступеньках, прижав письмо к груди. Слезы текли по небритым щекам, а он ничего не замечал. Не заметил соседа Василича с пятого, который шел выносить мусор. Протиснулся мимо, спросил:
-Палыч! Ты чего? Случилось что?
Петр Палыч словно очнулся:
-Да все нормально, Василич.
