Татьяна Харитонова - Мамкино наследство
А Пашка в деревне огород сажал, помогал по хозяйству соседке своей.. За бутылку косил, заборы ставил, электричество ремонтировал. Руки у них золотые. Павлуша два года назад помер. Пил, что попало. Жидкости разные по дешевке. Сгорел. Слава Богу, мать не дожила, не видела.
-А Петька?
-А что Петька? Ходит Петька. С утра выползает из подъезда, а в мыслях – одно - опохмелиться. Дружок у него, Валерка. На пару. Ходят, как два таракана. Вчера кто-то старую газовую плиту выбросил, они с нее металл снимали, сдадут – бутылку купят. Видишь, вон ее останки валяются возле помойки. Так и промышляют, что попадет.
-А работа?
-Да кому они нужны? На рынке в прошлом году грузчиками подрабатывали, да и там долго не задержались.
-Беда.
***
-Эй, Петя! Вы где?
-Да тут я, в шалаше. Чего кричишь?
-Да не кричу я. А Пашка?
-Пашка корову погнал. Его очередь.
-А ты что?
-Учебник читаю. Биологию.
-И что вычитал?
-Вычитал, что мы, человеки, всего лишь звено в пищевой цепочке. Всего лишь звено.
-Фу, глупость какая. Я не хочу!
-Хочешь не хочешь, а придется. Не покормит тебя мамка день другой, запищишь.
-Ясно, что без воды и пищи мы долго не протянем. Но сводить все к этому неправильно.
-А как правильно?
-А правильно про душу не забывать.
-Выдумки. Где она, душа?
-В сердце. Говорят же: сердце плачет!
-Простая метафора. Центральный орган кровеносной системы, мышечный мешок, мотор, который гоняет кровь по организму.
-Мешок! У тебя екает когда – нибудь этот мешок? В пятки уходит?
-Это всего лишь нервы, нервы, Надя. Женские штучки. А биология – она ответы дает на все вопросы научно. На-уч-но!
-Хорошо, объясни мне, как это Серафим Саровский медведя с ладошки сухариками кормил.
- Брехня!
-Зачем ты так? В книге читала, и батюшка в храме рассказывал.
-Сказки, Надя! Ты же в двадцатом веке живешь.
-Ну и что, что в двадцатом? Какая разница?
-Научный прорыв. Все изменилось.
-Ничего не изменилось. Земля – это наш дом. Когда Господь сотворил Адама и Еву, он повелел им владычествовать и охранять землю. И Авель, сын Адама, был пастырем, оберегал стада.
-Как Пашка сегодня! - Петька взял травинку и пощекотал Надюшке кончик носа.- Темнота!
-Точно. Павел – Авель. Не перебивай. Авель ничего с ними не делал, только хранил их, берег, пас творения Божии, ему врученные.
- А Каин?
- А Каин пытался, как земледелец, перерабатывать землю. Это и есть путь цивилизации – путь Каина.
- Покорить природу, не ждать от нее милости. Молодец Каин! Мужик!
-Да! А потом реки повернуть вспять, а потом леса вырубить, а потом Красную книгу завести и вносить туда погибающих животных…
-Ну… Это исключения из правил.
-Ничего себе. Исключение… - Надюшка страдальчески сморщилась и расплакалась.
-Чего ревешь?
-Животных жалко. Представляешь, их же никогда уже не будет! Никогда. И все из-за нас.
-Ну, ты даешь. Разве можно из-за такой ерунды плакать.
-Это ерунда? Да я с тобой никогда больше разговаривать не буду! Если это ерунда! Охотник!
-Подумаешь! Не разговаривай. Все вы девчонки нюни распускаете без причины! Плачет она, динозавра ей жалко! Вымер. А еще в храм ходишь!
***
Петр Палыч проснулся в пять утра. А просыпаться не хотелось. Этот сон из детства снился редко. Он окунался в него, как в чистую воду родного колодца у дома. Просыпаясь, попадал в реальность, которая давила жутким похмельем. Голова гудела. А внутри будто завелся кто-то и не давал жить: дышать не давал, спать не давал, есть не давал. Только пить. И закусывать, слегка, чтобы кайф от водки не ломался. Эти утренние предрассветные часы он не любил больше всего на свете. Даже больше жены Зинаиды, которая пилила его, как ржавая пила, больно и тягостно. За окном муторно серело утро. Теперь у Петра Палыча все серо. Красок в его жизни поубавилось. И сна нет. В голову разные мысли лезут. Воспоминания. И все тяжкие. Как будто в жизни ничего хорошего никогда и не было. Как светлое пятно в этом ряду вспоминалась мать. Она гладила их с Пашкой , прижимала к себе две круглые стриженные головенки, а потом глядела укоризненно:
-Что же вы, братья? - В глазах любовь и печаль. Хотелось выть, по-волчьи.
Закрыл глаза. В доме тишина. Дом молчит. Он не любил этот дом. Хотя, нет, нельзя так. Когда получили квартиру эту с женой – радовались, как дети. Не верилось даже. Двухкомнатная – большая удача. Пусть комнатки маленькие и на кухне вдвоем не развернуться - зато свое, родное. Поначалу и жизнь наладилась. Первое время с ними жила теща, тихая женщина. Как добрый ангел, она незаметно обустраивала их быт, ничего не требуя взамен. После ее смерти остались вдвоем. Не хватало, конечно, воздуха, простора, крыльца своего, на котором они с Павлушей любили сидеть вечерами. Ну, кому об этом скажешь? Засмеют. Они с Пашкой мастеровыми ребятами были. Все в руках горело. Батька погиб, когда они малыми были, под трактор попал. Вся мужская работа на их плечи легла. И косили, и корову подоить могли, и на огороде управлялись, без дела не сидели. Все мечтали охотниками стать. А как охотиться без ружья? Денег не было, а ружье хотелось – страсть. Утром, рано, до школы бегали на болото за клюквой. Клюквы было! Кочки красные. Сочная, сладкая. По ведру наберут – сдадут. Одно ведро мамке на хлеб да на сахар, а другое припрячут да и сдадут сами. Так на ружье насобирали. На одно. Два не осилили. Ходили с Пашкой на охоту, стреляли по очереди. Добытчики, мужики. Все мечтали мамку да Лидку зайчатиной накормить. Однажды напали-таки на след зайца, гнали его по мелколесью. Жребий выпал Пашке стрелять. Он прицелился – не попал. Заяц от испуга замер, видно сердце от страха остановилось. Принесли его домой, думали – мамка обрадуется. А она как заплачет! Мамка добрая была, весь мир любила. Жаль мамку - долго не прожила.
У тетки стали жить. Тетка Прасковья жалела их, а все не мамка. Мать, как сломанное дерево, после смерти отца, так и не срослось у нее…
Сестра уехала в Сибирь – ни слуху, ни духу. Правда, лет десять назад из Омска приезжала на годовщину смерти матери, в деревню ездили, там еще жизнь была. С тех пор не ездил. Не хотел. За бутылкой, когда еще с Пашкой общались, все мечтали уехать в деревню, поправить дом, вести хозяйство. А потом, когда жены рассорились, вообще видеться перестали. Ну, их, этих баб. И так пилят – и так пилят. У Пашки Валентина не лучше. Нашла себе на работе нового мужа, Пашку выгнала. Пашка кантовался в городе полгода, пару раз к Петру приходил ночевать, да Зинка косилась – косилась, а потом Пашку и выгнала. Хотел тогда Петро с ним в деревню податься, бросить все. Да не смог - не пустила. Обещал в очередной раз пить бросить, на работу устроился. Не уехал с Пашкой. А год назад Валентина сообщила, что Пашка умер от водки паленой, похоронили на кладбище свои, деревенские. Валентина не ездила. Не знала. Дом теперь пустует.
А что такое пустой дом? Умирает медленно. Мыши – главные хозяйки.
Петр Палыч поднялся со своего дивана, тихо, чтобы не разбудить жену, спящую в соседней комнате, побрел на кухню. В крошечном коридорчике встретился со своим отражением в зеркале. На него смотрел мужик, заросший щетиной. Пригладил волосы пятерней. Лучше не стало. Глаза – щелки. Волосы седые совсем. Старик, а всего сорок шесть. Довела. Довела до ручки, грымза проклятая. Вот же, повезло. У всех бабы как бабы. А девкой была ничего. Куда что подевалось? Нет, бабы определенное зло. От них все беды. От них погибает мужик нормальный. Все им не так вечно, а что хотят, сами не знают. Дай то, не знаю что. Иди туда – не знаю куда. Это про его бабу, про его Зину сказка. Петр Палыч скорчил рожу, увидел в зеркале Зинино отражение, даже плюнул с досады.
Два шага вперед – кухня. Открыл кран, струя воды рассыпалась мелкими брызгами о старую замызганную раковину. Налил пахнущей хлоркой воды, выпил. Лучше не стало. Выглянул в окно. У подъезда пусто. Никого. Спят. В деревне в это время птицы поют, коров выгоняют. Мамка вставала рано. Печку топила. Блины пекла. Блины мамкины – чудо. Кружево.
Зинка таких и во сне не видала. Попросил после свадьбы: « Зинуль, блинов напеки!». Напекла. Взял в рот, чуть не подавился. Резиновые, безвкусные. Вкус другой, не мамкин. Она расстроилась, чуть не плачет. Жалко дурочку.
-Не плачь, говорю, разве на этом пропане-бутане спечешь блин настоящий? Настоящая еда только в печке готовится.
Она после этого все пыталась, старые рецепты брала. А какой там рецепт? Молоко от Красули, яйца от Пеструшки, мука с мельницы, батька сам молол у дядьки Ивана. А тут с магазина принесешь – все безымянное, все без души. Куры томятся в инкубаторе, солнца никогда не видали. Что они живое снесут, если не знают, что такое солнце? А молоко? Из порошка. Я может к водке пристрастился, что нормального молока не пью.
