Unknown - Перерыв на жизнь (СЛР, 18+) :: Дамский Клуб LADY
Артёма. Чувствует, как аккуратно действуют его руки. Ни привычной порывистости и наглости, ничего дерзкого нет в его
прикосновениях.
— Гера, ты просто создан, чтобы возиться с лифчиками, — сдавленно смеется и закусывает губу.
— Сам себе удивляюсь.
— Видишь, сколько в тебе еще есть скрытого и не познанного.
— Не говори, сплошные таланты, — вздыхает он, смотрит на ее спину, чуть подтягивает левую лямочку тоже. Для верности.
— Ну как? — спрашивает она и ждет, пока он поднимет взгляд.
Но его взгляд сначала скользит по плечу, опускается в глубокую ложбинку.
Ее грудь реагирует на этот взгляд ощутимым напряжением в сосках.
— Нет, — Артём смотрит на нее в зеркало, притягивает к себе, обхватывает талию, смыкая руки в замок, — без него лучше.
— Это понятно, — отзывается Дружинина, краснея, но не от смущения. Какое-то другое топит ее чувство. Что-то радостное и
нежное охватывает все тело. От кончиков пальцев до макушки. Что-то горячее сковывает, когда Гергердт обнимает.
— Может мне магазин лифчиков открыть? — ухмыляется он, склоняясь к ее плечу. Двигается по нему губами, замирает на
шее, но не целует, а крепко прижимается, вдыхает запах кожи, крепче прижимает ее стройное тело к себе. Рада в ответ
только усмехается, не зная, как поддержать эту шутку. Или не шутку. — А то я все машинами спекулирую, и мне мои
менеджеры постоянно втирают: кризис в стране, не продаются сейчас мерседесы. Кризис не кризис, но уж если не на
мерседес, то на лифчик-то баба все равно мужика разведет, да?
— Да, — смеется Рада. — Без лифчиков нам никак. Так, все, давай следующий.
— Давай.
Точно. Гера точно всю жизнь только и делал, что лифчики расстегивал. Рада и вздохнуть не успевает, как он справляется с
крючками и оставляет ее голой. И руки его, снова обретая знакомую смелость, обхватывают грудь, сжимают не грубо, но
жестко. Совершенно по-собственнически. И видно, какое это доставляет ему наслаждение. По его лицу видно, по
срывающемуся дыханию слышно. По нетерпению, которого, впрочем, не видно, но оно чувствуется, ощущается обнаженной
Радкиной спиной и раздраженной кожей. Кожа вся, к слову, в мурашках. Потом легче. Потом он гладит ее. Горячими
ладонями. Разворачивает к себе и гладит. Начиная с живота, от самого пояса джинсов ведет руками вверх, будто втирает
какой-то бальзам. По груди, по плечам. Целует, заводя свои руки за ее спину. Целует губы. Не накрашенные, мягкие,
раскрывающиеся. Они сладкие, отдающие всю нежность. И желание. Она вся в желании. Отвечает. И в страсти. У нее
горячие ладони. Она обнимает его спину. Цепляется за плечи…
У него кружится голова. Он хочет ее так, как еще никогда не желал до этого. Почему здесь, сейчас, в этой примерочной
возникло такое сумасшедшее желание, не знает. Как тут можно что-то знать? Руки ничего не понимают, кроме прикосновения
к ее коже, губы ничего – кроме ее губ.
— Артём, остановись, у нас еще пятнадцать лифчиков.
— Да ну их нахрен. Мне одного хватило.
— Ты сейчас возбудишься, что я потом с тобой делать буду?
— Вообще глупый вопрос: что потом со мной делать.
— Ты, по-моему, вообще забыл, где мы находимся.
— Забудешь тут…
— Все, отпусти, — пытается освободиться от его рук. Но Гера настойчив.
— Я сейчас отвалю этим продавщихам сумму их дневной выручки, так они магазин закроют еще и у дверей покараулят, чтобы
никто не ломился, и мы с тобой испробуем все примерочные. Хочешь?
Дружинина сдавленно смеется, с трудом сдержав чуть не сорвавшееся в ответ «хочу». Да, хочет она переспать с ним в
примерочной.
— Отстань, говорю. Дома… — Ее джинсы уже расстегнуты и почти сняты. Вместе с красными трусиками. — Гера, ты
животное. Потерпи до дома...
— Дома в юбке.
— Ладно, в юбке. Хорошо, в юбке! — спешно соглашается, лишь бы только он убрал руки.
И он убирает. Отпускает ее. Она торопливо застегивает джинсы, стараясь подавить в себе желание натянуть следом кофту и
оставить эту затею с покупкой белья. Но мучает Раду не смущение, а неловкость физическая: слишком сильно возбуждение,
чтобы спокойно закончить примерку. Какое тут спокойствие, когда впору скинуть все с себя и сексом заняться прямо в
примерочной. На секунду ей даже представляется, как это могло бы здесь быть.
Интересно, а Гера, правда, сделал бы, как говорит, или это только слова?
Тут же ловя в зеркале горящий взгляд Артёма и видя его напряженное лицо, Дружинина понимает: нет, не слова это, он легко
бы выполнил свое обещание.
Снова с языка так и рвется крамольное «хочу»...
— Артём, помоги, — вздыхает она, надевая очередное кружевное чудо. — Или ты хочешь за дверью подождать?
— Нет уж. Никак не могу пропустить такое увлекательное зрелище. Смотрел бы вечно.
— На мою голую спину?
Его взгляд демонстративно падает ниже ее поясницы.
— Зачем на спину…
***
— Кузя, пить будем или нет?
— Пить? — переспрашивает зареванная Наташка. — Чего пить? Пью уже… — Смотрит в свою полупустую чашку с чаем.
— Водку, конечно, — предлагает Гергердт, но не по доброте душевной или от хорошего настроения. Зол он невероятно. На
эту самую Наталку и зол.
После магазинов поехали с Радой домой. Даже ужинать никуда не заезжали, решили заказать еду на дом. Не хотел Артём,
чтобы она весь вечер торчала на кухне. Рассчитывал, что весь вечер и всю ночь она будет торчать в спальне. В кровати.
Хотел ее безумно. Думал с ума сойдет, пока они до дома доедут, а как порог собственной квартиры переступил, так
началось… Звонки какие-то, проблемы у всех. То одно, то второе, то третье, будь оно все проклято. Рада уже сходила в душ,
напялила юбку, которую они купили, а он все висел на телефоне и обкладывала матом своих топ-менеджеров. Наверное, в
это время она и успела созвониться с Наташкой. Или Наташка с ней. Неважно. Зато теперь Кузька сидит у него на кухне и
уливается слезами. Нахрен бы она была ему тут нужна. Кузька эта гребаная. С вечно открытым ртом. В него так и просится
или член, или чупа-чупс, или мороженое. Только бы он не открывался и ничего не говорил, ее красный рот.
Но пусть лучше сидит она здесь, несет какую-нибудь чушь, чем ее саму в очередной кабак занесет. И Дружинину вместе с
ней. Хватит с него уже, вытаскивал Радку один раз после такой душевной попойки. С того света вытаскивал.
Только вот зря надеялся, что Кузя вернет вещи и благополучно свалит; она, судя по всему, настроена выплакать на его кухне
всю свою несчастную несостоятельную жизнь. Под водку-то плакать всяко удобнее – вот и предложил ей выпить; она
согласилась. Кто бы сомневался.
В процессе распития выясняется, что у Наташки все хуже, чем предполагалось: хахаль ее бросил, верно, еще и наподдал
напоследок, — задранные рукава рубашки обнажают багровые синяки на руках.
— Ой, Кузя, вот только не ной, пристрою я тебя куда-нибудь, — прерывает Гергердт очередные Кузькины стенания. —
Хочешь, прямо сейчас? — Не дожидаясь ее ответа, хватает свой сотовый со стола и начинает листать телефонную книжку.
— Тебе какого надо? Ну! Говори быстрей!
Кузнецова хлопает влажными глазами, переводит нерешительный взгляд на Раду.
— Богатого ей надо. И чтобы плечи были шире живота, — смеясь, отвечает за нее Дружинина.
— Какая ты, Наталка, принципиальная, — качает Артём головой и, ухмыляясь, набирает чей-то номер. — Сейчас найдем
тебе нормального бульдога.
Кузя приходит в себя, сбрасывая минутное оцепенение, и хватает его за руку, пытаясь остановить.
— Не надо! Ты что!
— Руки убери от меня, — рыкает Гергердт и, дергая локтем, стряхивает с себя нетвердую Наташкину ладонь. — И мяукалку
закрой. Павло, здорово. Слушай, тебе баба нужна? Нужна?.. Завтра привезу. Потом позвоню. Да, позвоню, — прощается он и
возвращает телефон на место. — Ну все, Наталка, радуйся. Павло у нас богатый и спортсмен. Только водку жрать
прекращай, не любит он этого.
— Угу, — кивает Наталка. Потом спохватывается: — Куда завтра? Я завтра буду с похмелья!
— Ну и нормально. Отоспишься, сходишь в салон красоты на оздоровительные процедуры, в крайнем случае еще нашатыря
хлебнешь, до вечера протрезвеешь.
— До какого вечера? Я вся в синяках, — с чувством причитает Наташка. Шмыгает носом, оглядывает себя. Наверное, уже
планирует свидание, раздумывая, как окрутит Павло, что на себя наденет. Ну и слава богу, будет теперь ей чем заняться,
прекратит под ногами путаться.
— А вдруг я ему не понравлюсь? — вдруг говорит Кузнецова с несвойственной ей неуверенностью. Говорит она с
трогательной правдивой неуверенностью, какой Гергердт до этого момента в ее поведении не замечал.
