Людмила Сидорофф - Любовь, Конец Света и глупости всякие
Медсестра Гуля протерла руки смоченным в спирте тампоном. «Значит, инструкции таки соблюдают», — подумала все еще злая Танька. Гуля вскрыла ампулу, наполнила шприц прозрачной жидкостью и приблизилась к Олежкиной кровати. Танька аккуратно повернула его на бок и спустила штаны ситцевой пижамы ниже, стараясь не смотреть на обнаженный участок тела.
Медсестра прищурила сначала один глаз, потом другой:
— Э... а куда колоть-то? — спросила она басом.
Танька взглянула на медсестру, ожидая увидеть трясущиеся руки, но они были тверды, как кремни, напряженный шприц застыл в них неподвижно. И перевела взгляд на ягодицы брата.
Все происходящее и без того походило на нелепый кошмар, казалось, что она вот-вот проснется — и не будет тут никаких пьяных медичек, ни их жуткого чемодана со страшными ампулами и шприцами, ни заплаканных глаз тети Нади, а Олежка будет рядом — красивый, веселый и полный физических сил. Но то, что она увидела поверх спущенной пижамы, оказалось страшнее любого ужаса. Часть плоти, которую у младшего брата она не видела, пожалуй, с тех пор, как он начал купаться самостоятельно, выгоняя их с мамой за дверь ванной с криком «Я сам!», та самая часть, что помнилась ей гладкой, розовой, нежной и пухленькой попкой, теперь представляла совсем иное зрелище. Такое, от которого у Таньки моментально поплыло перед глазами, горло сжал спазм. Плоти на том месте просто не было вообще. Была кость, обтянутая кожей, пораженной пролежнями и синяками, поверх которых отпечатались следы сотен иголок.
— А вы ему в ножку, в ножку укольчик сделайте! — причитала тетя Надя плачущим голосом. — На попе я уж и сама давно не ставлю, некуда больше.
Медсестра грубо опустила Олежкину пижаму еще ниже и стала щипками искать подходящее для укола место. Танькины глаза застилали слезы, она еле сдерживалась, чтобы не упасть, оперлась рукой о спинку кресла и ощутила, как кто-то подхватил ее сзади за плечи, но не оборачивалась.
Гуля тем временем продемонстрировала образцово-показательный пасс со шприцем, направляя его на выбранный участок кожи, но соприкоснувшись с ним, игла согнулась пружинкой, шприц выскользнул из твердых рук и закатился под кровать.
— Ой, блядь! — сказала медсестра. Танька беспомощно опустилась на пол.
Дальнейшие действия напоминали несфокусированное замедленное кино. Из дверного проема между комнатой и прихожей отделилась фигура высокой, пышной блондинки с кудряшками. Она крупным шагом подошла к кровати, молчаливо и уверенно взяла из рук недоумевающей медсестры второй наполненный шприц и плавным движением направила послушную иглу в Олежкино предплечье.
Колдовство
Скорая, словно дикая, взвыла мотором и умчалась, мигая сиреневой лампочкой. Пьяные медички спешили на следующий вызов или поехали с ветерком кататься по Москве.
Вслед за мигающей лампочкой мир за окном потемнел и исчез. В небытие погрузился жилой квартал, который трудно было назвать Москвой, стоило лишь углубиться в свободную застройку: безликое нагромождение зданий, узкие дорожки, протоптанные где не положено, пронизанные сквозняками дворы — все могло существовать и в любой другой точке, кроме высвеченного островка под крышей пятиэтажного дома. Там, за двумя окнами без штор с мягким настольным светом, был создан совершенно иной мир.
Олежка улыбался и с любопытством разглядывал чудную компанию. У пышной блондинки с кудряшками, которая только что спасла его от очередного приступа, были карие, на редкость добрые глаза. Время от времени он пытался поймать ее взгляд — поблагодарить, хотя бы молча, кивком, улыбкой… Но она зачарованно смотрела на его сестру и будто никого больше не замечала. Парочка живых гномов, маленьких, настоящих, ростом сантиметров двадцать пять, не выше, чинно уселась рядышком на упакованном надувном матрасе, ноги свесили, но ими не болтали, были серьезны, как авторские игрушки. Танька пристроилась на краю кровати, поджала ноги и смотрела на брата со смешанным чувством надежды и тревоги. Мама была на любимом месте — в кресле напротив и, перехватив Олежкин взгляд, приблизила палец к губам — то ли просила ее присутствия не выдавать, то ли предупреждала, что вот-вот должно произойти что-то такое, от чего не стоило отвлекать разговорами.
Тетя Надя ушла к себе домой, спать. Все остальные бодрствовали, не подозревая, что Бог лишь для одной квартиры создал особое время: многое предстояло сделать, а суеты он не любил, в общем-то. Теперь он мог спокойно работать тут со своей командой, и никто за пределами этой маленькой территории того и не заметил бы.
— Ну что ж, продолжаем, — сказал он как ни в чем не бывало, словно они только что обсуждали кинокомедию. — Брутяне, чей офис мы имели честь посетить сегодня, воруют с Земли Магию. Ее и так осталось здесь ничтожное количество, но если они украдут ее полностью, то все, капут, ребята! Наступит Конец Света. Мы должны это предотвратить, и, я думаю, все с этим согласны.
Никто из присутствующих пока большого согласия не выражал — скорее, весьма смутное представление о том, что от них требовалось.
— Чтобы предотвратить Конец Света, нам нужно действовать по трем направлениям, — Танька выставила перед собой растопыренную ладонь и начала загибать пальцы. — Увеличивать количество Магии — раз, уменьшать количество Здравого Смысла — два или доводить его до абсурда и превращать в Магию — это три.
Она вскочила с кровати и ходила по комнате, будто танцуя, все поворачивали головы и внимательно следили за ее передвижениями.
— Здравый Смысл — это вовсе не то же самое, что ум, и здравомыслящий человек не обязательно умен, но он логичен, последователен, упорядочен, стремится все учитывать и контролировать. Если мир слишком сложен для учета и контроля, здравомыслящий гражданин пытается все упрощать, а поскольку может быть не слишком умен, возможны варианты.
Никто не перебивал и не задавал вопросов.
— Вот, например, бюрократия, — продолжал Бог. — Она — порождение Здравого Смысла, но имеет тенденцию так усложняться, что превращается в магический инструмент и не упрощает ничего, а все запутывает, даже и чудеса происходят, которые многие принимают за злоупотребления.
— Впрочем, иногда это и правда злоупотребления, — подумала вслух Танька, но одни только гномы заметили грассирующее «р» и менее твердые интонации[22].
— Нет, давай бюрократию усложнять не будем, — грустно сказал Олежка, — Как-нибудь без бюрократии будем предотвращать Конец Света, а то умирать как-то не хочется...
Танька подлетела к брату, поцеловала в любимый висок с черной завитушкой.
— Ты не умрешь. Я... тебя вылечу. Все будет хорошо, Олежка, вот увидишь.
— А я бюрократии просто боюсь! — вставила реплику молчавшая до сих пор Варвара.
«Какая ты прелесть, — умилился Бог, сразу же осознав, что эту мысль Танька прочла как свою, и немного смутился. — Вот из кого бы получилось прекрасное воплощение для Бога Любви», — продолжил он думать о Варваре как можно более скрытно. Кому как не ему было хорошо известно, что Бог Любви — такое же реальное существо, как и другие семеро, но только в Варвару оно не воплощалось. Варвара была сама по себе.
— Ну и не будем привлекать бюрократию, — улыбнулась Танька.
— Без нее будем количество Магии увеличивать, — добавил Бог ее устами, когда она неуклюже плюхнулась на пол рядом с Варварой. — Я знаю, на какие точки нажимать, чтобы добиться движения в нужном направлении. Не пугайся, — Танька погладила Варвару по плечу.
— Это не те точки, — мрачно сказал Вася. — Первым делом самолеты. Не отвлекайся.
Танька смутилась, отдернула руку. По возвращении из Измайлово, как заметил Олежка, ее движения, которые и раньше казались ему не всегда гармоничными, стали уж чересчур резкими и разрозненными. То она передергивала плечами, то выражение лица менялось внезапно. Кто бы знал, какой в ней наступил разлад! Не одна, а целых две души испытывали непростой интерес к Варваре. Подготовленный наблюдатель мог бы подумать, что в нее вселился призрак, и ни за что бы не догадался, что это Бог, не полностью слившийся с аватарой.
— Самолеты?.. — растерянно переспросила она, разглядывая говорящего гнома. И добавила тихо, чтобы слышно было только ей: — Это шизофрения… — но тут же усилила громкость: — Ладно, потом разберемся, сначала нужно Варвару научить летать.
— Варвару? Летать? Ну ты даешь! — ехидно присвистнул Вася.
— Да, буду учить ее летать! Потому что иначе ей трудно будет иметь дело с брутянами, а именно с них и нужно начинать, пока они тут всю Магию не разворовали.
— Я помогу тебе с ними бороться, не женское это дело с инопланетянами воевать, — отозвался гном. — Впрочем, тебе решать, стоит ли вовлекать Варвару. Но вот она, — Вася кивнул в сторону любовно взирающей на него Евпраксии Никитичны, — будет сидеть дома и ждать, когда я вернусь с полей наших доблестных сражений. Я ей нравлюсь, вижу!
