Орехов Виталий - Демиургия
Английский винтовки были готовы к погрузке. Новенький грузовик французского производства блестел в русском снеге. В мире, где британцы создают оружие, а французы – машины, Россия могла произвести только снег. Солдаты, 4-ого отряда Гельсингфорсской армии с приписанным экспедиционным корпусом генерала Юденича грузили винтовки в грузовик. Шел снег. Один из солдат, невысокого роста, но коренастого телосложения обронил несколько винтовок на землю. На беду, все они оказались заряжены, и одна выстрелила в фельдфебеля. Фельдфебель Меркулов схватился за живот. Ноги подкосились, и он рухнул всем своим весом на землю, не издав ни малейшего звука. Может, просто его не было слышно из-за завываний северного ветра… Солдата, так неудачно грузившего винтовки, звали Александр (по-простому Сашка) Морозов. Все знали солдата Сашку из 4-ого отряда, он умел играть на гармошке, и громко пел стихи про красных. Теперь же Сашке было непросто. Скорее всего, его ожидал трибунал и расстрел, даром, что оплошность. Первая мысль была – бежать. Так он и сделал.
Прежде, чем его сослуживцы сообразили, что случилось, он уже успел отбежать на достаточное расстояние и скрыться в северных лесах. Наспех сформированый розыскной отряд ничего не изменил. Дезертира Морозова и след простыл. Белая армия понесла потерю в размере одного бойца. Шел снег.
В оперотряде полка Петергофского совета шла подготовка к обороне рубежов. Сформированный в Финляндии Русский Политический Комитет угрожал наступлению на сердце революции, и необходимо было защитить его всеми силами, имеющимися в стане рабочих и крестьян. Немедленного наступления не последовало сразу, однако был проведен инструктаж, на места выехали комиссары с соответствующими инструкциями, линия обороны передвинулась дальше на северо-запад. «Грудью на защиту Петрограда» – гласил плакат, расспрастроняемый по штабам красногвардейских частей. Петроград должен был до весны, когда по данным большевистского командования, должно было начаться наступление частей Юденича, превратиться в настоящую крепость, бастион пролетарской власти. Но, конечно, ничего подобного произойти не могло по причине острой не хватки
а) фуража,
б) стрелкового оружия,
в) людей,
г) лояльности со стороны солдат.
Работа по преодолению всего этого велась, надо заметить, активная, но безрезультатная. Приходилось переводить части из резерва и с центра, что было чревато прорывом фронта. На передней заставе был выставлен караул, получивший приказ открывать огонь по всем, кто подойдет к заставе более, чем на оружейный выстрел. Фронт располагался на 150 километров северо-западнее, поэтому открывать огонь было необходимо, поскольку любой подозрительный субъект мог быть послан врагом советской власти для рекогносцировки. Как минимум дважды солдаты заставы петергофского полка красной гвардии подобное задание уже выполнили.
Морозов пробирался через чащобу ночью. Днем он переждал в овраге, пока закончатся его поиски, и отправился на юго-восток. Он твердо решил перейти к красным. Все равно, среди белых его ожидает расстрел, а солдаты везде нужны, тем более –сейчас. Хотя, – думал он, – большевики так и так проиграют, стоит ли к ним идти? В общем, он ничего придумать не мог, кроме как все свалить на русский авось. До фронта было бы летом рукой подать, но зимой, среди заброшенных деревень, лесов, в плохо знакомой местности выжить было очень трудно. Но другого решения на ум не приходило, а замерзать и помирать сейчас тоже не хотелось. Ночью он пошел по направлению к ближайшей деревне к юго-западу от белых. Ее расположение он запомнил, поскольку ездил туда однажды на разведку с солдатами сводных частей. До деревни было 15 километров. Пройти их за ночь, голодным было неимоверно сложно, однако Морозов был крепким солдатом, и преодолел это расстояние. В крайней избе он осмотрелся – не было ли здесь преследователей, однако, как он и считал, они сюда не дошли, а если и дошли, то поджидать его тут не стали бы. Необходимо было решить проблему голодного желудка. Но для начала поспать хоть некоторое время. Он разбил стекло в бане, рассыпал осколки у двери, Накрылся как можно теплее всем, что было в доме, лег на полати и заснул.
Когда он проснулся, были уже сумерки, в дом никто не заходил, но было холодно, сон не согревал. Достать еду было очень непросто среди пустой деревни, а потому необходимо было провести тщательную разведку с целью обнаружения запасов продовольствия. Морозов обшарил всю избу, но в ней ничего не оказалось. В следующей также. В третьей тоже ничего съестного обнаружено не было. Морозов стал отчаиваться. «Неужели большевики или, пускай даже наши, мне от этого не легче, все забрали?» Но интуиция заставила искать дальше. В четвертом доме была обнаружена полный горшок крупы. Одному Богу известно, как он туда попала, но не воспользоваться подарком судьбы было глупо. Морозов развел на дворе костер (на проулке его могли заметить издалека, а лишнее внимание было ему пока ни к чему), нашел кастрюльку какую-то поменьше, почистил снегом, натопил из снега воды, засыпал крупы и сварил кашу. Большей гадости он в жизни не ел, но на этот раз она показалась ему вкусней амброзии. Он съел всю кастрюлю, запил горячей водой. Скоро начиналась ночь. Он сделал из ткани небольшой узелок, насыпал в него остаток крупы, и отправился дальше на юг. К его счастью эта ночь была безоблачной и он, ориентируясь по звездам, прошел еще километров двадцать до очередной деревни. Так он пробирался восемь дней, точнее ночей, покрывая за сутки по 15-20 километров обезлюдевшего пространства. Шел снег. Правильно сбалансированные силы, четкая самоорганизация и постоянный контроль за собой позволил ему продвинуться к Петрограду насколько это было возможно близко. Начинался пригород, и теперь в белогвардейской шинели надо было вести себя осторожнее.
Необходимо было остановиться и подумать, что делать дальше. Он был, в общем-то, изможден этим анабасисом, и, в общем-то, дезертиром вражеской армии. Никому такие бойцы не нужны. Усталые и ненадежные. «Надо дать им сразу понять, что я свой» Для этого он раздобыл белый флаг, точнее не флаг, а простыню, отломал от ивы палку, привязал к простыне и, перекрестившись (ведь возможно, он делал это последний раз в жизни), пошел сдаваться. Можно было бы скинуть белую солдатскую шинель, но под шинелью был солдатский китель белой армии, а это еще хуже. «Не повязать ли красную ленту на руку?…, – Морозов был в сомнениях, – нет, это только хуже. Что ж, я в белой шинели, с красной повязкой и белым флагом. Так ничего не понятно… Тем более, где сейчас я красную ткань возьму?»
Так Морозов и двинулся, размахивая белым флагом в сторону первой заставы.
У товарищей Соколова и Вацетиса была инструкция: стрелять незамедлительно, после ликвидации угрозы телефонировать в штаб. Когда к заставе подходил Морозов Соколов спал, дежурил Вацетис. Было еще часа 4, но зимой на севере в это время уже довольно темно, и Вацетис сначала увидел только белый флаг, освещенный светом прожекторов. «Стрелять или не стрелять, – размышлял он в голове… Нет, сначала надо определить, кто, или что это такое…» Но на всякий случай взвел винтовку системы Льюиса на изготовку и подозвал Соколова к «Максиму». Соколов нехотя встал, потянулся, подошел к Вацетису и спросил, в чем, собственно, дело.
– Да вон там кто-то к нам идет, товарищ Соколов, с белой тряпкой какой-то, что ли… Что делать-то? – спросил Вацетис с латышским акцентом.
– Что делать, что делать… И ради этого ты меня поднял? Действовать согласно инструкции… Кончай его, и телефонируй, я тебе зачем?
– Так, а это… Если сдается он, вроде как белый флаг-то… – Вацетис не решался.
– Ну и что? Тем более, наши с белыми флагами не ходят, а этот… А если провокатор? Тройку захотел, что ли, товарищ Вацетис?!
– Не-не, ладно, сейчас все устроим…, – он замешкался, – а как? Из винтовки или с пулемета?
– А тебе не все равно?
– С пулемета легче, но патронов на одного его жалко, товарищ комиссар может втык дать.
– Я тебе дам, товарищ Вацетис, втык. А товарищ Самойлов тебе выговор сделает, хватит болтать, стреляй уже, вон, он чего-то свою тряпку бросил, под шинель лезет, может, за маузером…
Морозов действительно положил свой флаг-простыню на землю, но не для того, чтобы достать маузер, которого у него не было, а чтобы поднять обе руки и идти с поднятыми руками, это было бы больше похоже на сдачу, чем флагом махать.
– Я сдаюсь, това…. – докричать он не успел, его срезало пулеметом на полуслове.
Он замертво упал, также беззвучно, как неделю назад Меркулов от одной пули, кровь растеклась по белому снегу.
– Ты ничего не слышал, – приказал Соколов Вацетису, сплюнул и пошел дальше спать.
Шел снег. Стоял февраль. Шла война.
Ночь
Понятно было, что идти этим путем ночью опасно. Кто же… по-моему, Салия рассказывала, как с нее сорвали Хиджаб, когда она так же возвращалась ночью. Да, бедняжка, она долго это переживала. А ведь это было всего месяц назад. Зачем пошла сегодня Элия этим путем? Она сама не могла дать ответ на этот вопрос. Хотя, конечно, могла. Лень. Обходить через Караваевку – это на полтора километра длиннее, а уже поздний вечер, она и так задержалась, и ей очень хотелось домой в уютную квартиру, где мама и папа. Страшно, ночь, гаражи. Вот он. Крест с крючками, и надпись на «Русь для русских». Затем еще флаг. На стене хрущевки вульгарно были нанесены, видимо, аэрозолем, три цвета: черный, желтый, белый. Странно, как все мешается. Символ России – цвета Габсбургов. Кто же это все рисует? Хотя нет, Элия, определенно, не хотела с ними встретиться. Когда террористы захватили кинотеатр в Москве, она плакала. Она молила, чтобы никто не пострадал. К несчастью, Аллах, позволил этим свиньям, подонкам рода человеческого, убивать людей, убивать детей! Но кому это интересно. До дома надо было идти еще несколько кварталов, улица была пустынна. Стояла коричневая ночь.
