передний - o 496d70464d44c373
– А ничего и не надо говорить, я уже все возможное себе сказал.
– Он изнасиловал тебя?
– Нет, наверное, наоборот.
– Ты точно спятил.
– Это не смешно, Ваня. Ведь этот случай в моей жизни был
определяющим.
– Ты зол на отца?
– Я его ненавижу… Понимаешь, такое можно и простить, но я не в
состоянии.
– Может, все-таки расскажешь, как это произошло?
– Мы жили с отцом вдвоем, мама ушла, когда я еще был маленьким. Она
никогда не искала встреч со мной, а я никогда ее не винил, потому что
вдоволь насладился невыносимым нравом отца и прекрасно понимал,
почему мама сбежала.
– Он тебя бил?
– До этого редко доходило, но он был крайне вспыльчивым. Выходил из
99
себя по каким-то глупейшим поводам. Еще он был очень строг и мало что
мне позволял, хотя и любил очень. Побивал он, кстати, свою мать.
Наблюдая за их отношениями, я и понял, что папа не очень
уравновешенный человек… В общем, однажды, это случилось, когда мне
было тринадцать лет, мы с отцом ночевали на даче, и к нам в дом
забрался вор. Папа припугнул его холостым выстрелом и, так как я еще
очень долго не мог успокоиться, положил меня спать с собой. Я терпеть не
мог наш загородный дом. У отца была странная мания максимально его
благоустроить и окончательно переехать туда жить. Он не жаловал людей,
был очень закрытым, поэтому и мечтал засесть в своей крепости, но своим
единомышленником, к несчастью, считал именно меня. Отец планировал
воспитать меня крепким, грубым мужиком, что совершенно не вязалось с
моей мягкой, с детства женственной натурой. Представляешь, как он
негодовал, когда понимал, что куклы для меня куда интереснее, чем
забивать гвозди и орудовать рубанком?
– Не представляю тебя с рубанком.
– Тем не менее, все дни, проведенные на даче, я держал в руках только
инструменты. Безумная скука. Была еще одна причина, по которой
задерживаться на даче я не любил. В городе папа целыми днями пропадал
на работе, и мы виделись только по вечерам, а за городом он был везде и
всегда. Никакой личной жизни.
– Ты же был маленький.
– После одиннадцати я начал задаваться соответствующими возрасту
вопросами.
– А что у меня такое между ног?
– Угу. Этим вопросом я впервые задался именно на даче, и соседские
мальчишки объяснили мне, что это такое, как это работает и какими
альтернативными способами можно от этого получить удовольствие. Отец
ведь не занимался моим половым воспитанием. Правда, я с трудом себе
это представляю. Где-то в двенадцать я уже начал заниматься онанизмом
и, естественно, очень боялся, что отец меня рассекретит. Еще хуже было
то, что в своих сексуальных фантазиях я видел по большей части
мальчиков.
– Ты считал себя ненормальным?
– Нет, совершенно не так. Я боялся отца, а свои фантазии и
100
предпочтения считал вполне естественными.
– Ты начал рассказывать о случае на даче.
– Да-да. Отец положил меня с собой и очень скоро заснул. А я не умею
спать с кем-то, сам по себе тяжело засыпаю, да еще боюсь потревожить
чужой сон. Отец нестерпимо храпел, постоянно ворочался, я же на краю
кровати призывал утро. И тут началось глупое. Я не мог справиться с
возбуждением и начал дрочить прямо под боком у отца…
– Сумасшедший.
– У меня, наверное, было помутнение в мозгах. Знаешь, я попкой терся о
его бедро, и страх, что он проснется меня только раззадорил. Потом он
повернулся на бок и навалился на меня. Я, естественно, затих и через
несколько минут тоже повернулся к нему. Папа спал. Я совсем перестал
себя контролировать, скользнул рукой по его волосатому животу, и он не
шелохнулся. Я дотронулся до его члена, тем временем мастурбируя свой.
– Боже.
– Отец перевалился на спину, но опять не проснулся, и тогда я стянул
одеяло и стал изучать его тело. Потом перебрался к нему в ноги и
дотронулся до его члена языком.
– Нет, ты меня разыгрываешь.
– Если бы. Дома я пересмотрел папину коллекцию порнографии и знал,
что делать. Я сосал член, а он тем временем медленно разрастался.
– Твой отец не спал?
– Да. Я ничего не подозревал, пока он вдруг не застонал. Я страшно
испугался, но он молча надавил мне на голову и заставил продолжить.
– Насильно?
– Нет. Понимаешь, я вдруг понял, что он лежал и получал удовольствие,
он, может быть, даже не отдавал себе отчета в том, что происходит. И я
тоже сбрендил.
– Жуть, значит, он тебя не остановил, не наорал на тебя?
– Он кончил мне в рот, потом обнял меня, поцеловал в ухо и опять
заснул.
– Невероятно. Но за что ты его в таком случае ненавидишь? Ведь он не
принуждал тебя, не сделал тебе больно, даже потом не унизил.
– Не знаю, поймешь ли ты. Поступив так, отец как будто благословил
меня.
101
– На что?
– На порок. Своими действиями папа как будто показал мне, что так
можно. А так нельзя. И именно тем, что он не избил меня и хотя бы в
грубых выражениях не объяснил весь ужас моих действий, он как бы стер
грань между «можно» и «нельзя». Он лишил меня морали.
– По-моему, ты додумываешь.
– Знаешь, притом, что папа был очень сложным человеком, он всегда
оставался для меня авторитетом. Он мне многое запрещал и так меня
воспитывал. Он меня колотил, но за дело. А в том случае, когда
необходимо было проявить настоящий гнев, отец поддался собственной
слабости и именно что благословил меня.
– Все-таки ты не прав. Ну, положим, он тебя наказал, но ведь таким
образом не перевоспитать. Ты бы остался при своих желаниях, только
подавлял бы их и боялся. Ты сам ведь сказал, что нельзя подавлять
сексуальное влечение, нужно научиться его преобразовывать.
– Вань, проблема не в этом. Уже в двенадцать лет я был очень умным
парнем, и объясни мне отец мой проступок – я бы понял. Через некоторое
время я бы сделал соответствующие выводы, а так остался с фактом, что
порок – это нормально и что даже мой отец не видит в этом ничего
ужасного. Проблема не в сексуальной ориентации, а в узаконивании моим
отцом похоти и греха. Ведь, в конце концов, избил же он меня за то, что я
однажды убил котенка, и я моментально понял, что совершил что-то
ужасное, а, чуть повзрослев, понял, что именно. Таким образом отец
научил меня ценить чужую жизнь. Разве это не замечательный урок?
– Да, может быть.
– Проблема в попустительстве, оказанном умному человеку. А умным
людям вообще ничего нельзя спускать с рук. Проблема в том, что на
некоторое время папа отказался от ежовых рукавиц воспитания и позволил
мне растерять жизненные ориентиры. Позже, может быть, я так и остался
бы педиком, но идеально знал бы, что нельзя следовать своей слабости и
четко бы представлял, что такое похоть. С тех пор я аморален, я
постепенно деградирую. Я даже знаю, в чем моя проблема, но не могу ее
разрешить при всем желании, потому что подсознательно с некоторых пор
не считаю это проблемой. И отец как несомненный для меня авторитет дал
добро не только на похоть, но вообще на порок.
102
– И как же ты теперь?
– Я хочу себя изжить. Ты не заметил кое-чего схожего в моих
взаимоотношениях с отцом и с тобой?
– Нет. Надеюсь, это разные вещи.
– И ошибаешься. Ситуация повторилась. Я только что способствовал
твоему разложению, я дал тебе понять, что испытывать похоть и
удовлетворять ее по одному только желанию – можно и нужно. Я как
оружие замедленного действия, как моральная эпидемия. Ты уж извини,
Ваня, но и до тебя я совратил не одного натурала, и ни один из них не
сумел мне противостоять. Гуляет по миру такой мальчик, удивительно
похожий на девушку, будит в нормальных мужчинах странные желания и
удовлетворяет их. И ни разу он не встретил действительно сильного
человека, способного дать ему отпор, а все остальные были заражены его
порочностью. Этот мальчик мечтает, чтобы его уничтожили. Просто кайдан
какой-то.
– Чего?
– Японские истории о злых духах.
– Мне кажется, ты как-то слишком себя ненавидишь и опускаешь.
– Поверь, заслуженно.
– Нет, так нельзя. Это нездоровое поведение.
– Ладно, Ванечка, я как-нибудь справлюсь.
– И оружием себя называть, эпидемией – это как-то…
– Патетично?
– Нет, скорее, незаслуженно.
– Смотри-ка, кто такой Витгенштейн, не знаешь, что такое сублимация и
кайдан, не знаешь, а вот слово «патетика» тебе знакомо. Ты еще не
