передний - o 496d70464d44c373
Валентин, между тем, так и не появился. Более того, я звонил
справиться о нем у Нины Владимировны, но никто к телефону не подошел.
Я звонил много раз и в середине рабочей недели. Все это казалось
подозрительным.
Мне на помощь вновь пришел Диего, в святости которого я почти
уверился. Он, правда, убеждал меня, что делает все по наставлению Лены
и вся его помощь и проницательность вдохновлены именно ею. Ведь он
107
обещал не появляться в Марокко, не восстановив мое благополучие.
Наверно, это было хорошим стимулом. Но абсурдной задачей.
– А если вся эта история вообще не закончится? – спросил я Диего,
пересказав ему события последних дней.
– Тогда мы поедем в Марокко вместе.
– С ума сошел. Для меня не существует этой мифической Страны
Богатых, понимаешь? Я знаю, что если мне здесь хреново, значит, нигде не
будет хорошо. И иллюзиями себя тешить не собираюсь. Давай так, если в
течение года, пока Лена путешествует по Европе, все это не решится – ты
бросишь меня и позаботишься о себе. Вернее, не давай, а именно так и
будет. Это мое требование. Нечего вам с Леной возиться со мной, как с
инвалидом, который даже посрать сам не может.
– Зачем ты так?
– Затем, что я могу посрать самостоятельно.
– Но мне правда в радость тебе помочь.
– С чего это?
– Ну, знаешь, тогда в Португалии я не столько отстаивал права общества,
сколько чувствовал себя в центре событий. С тобой то же: как будто это
детектив какой.
Я ударил Диего подушкой.
– Расчетливая сволочь!
Мы сидели в моей комнате (Диего пришел без звонка, но очень вовремя,
поэтому я и подумал, что он наделен каким-то сверхъестественным даром)
и разрабатывали план дальнейших действий.
– Боюсь вас всех разочаровать, а ты не первый, кто говорит о
«детективности» моей жизни, но развязка, скорее всего, выйдет
тривиальной.
– Типа наркомафия?
– Только этого мне еще не хватало.
– Мне почему-то кажется, что мир катится к черту…
– Не без основания.
– … и что все проблемы теперь получат какое-то уродливое, неприятное
разрешение…
– А когда они, интересно, получали приятное разрешение?
– Ты меня не слушаешь.
108
– Я чего-то не пойму, о чем ты, об Апокалипсисе, что ли?
– Нет, о том, что за ним, после то есть. Вот люди сходили с ума, типа
новое тысячелетие, ну, если Конец Света не наступил в этом году, то
обязательно случится в следующем. А я думаю, что он уже произошел, и
никто не заметил. Люди ведь все очень плоско представляют, им
обязательно спецэффекты подавай вроде извержений вулканов,
землетрясений и сошествия Бога там или еще кого. Все намного тоньше.
– Ты хочешь сказать, мы живем в постапокалиптическое время?
– Да. Мир сейчас себя изживает… Он издохнет медленно, незаметно.
Все началось с моральной деградации человечества.
– Не только моральной, позволь заметить.
– Знаешь, даже если той фигни с отвернувшимися богами не существует,
я склоняюсь в нее поверить.
– Как же надо было нам, землянам, извратиться, чтобы боги
окончательно от нас отвернулись? Они, такие всегда великодушные,
терпеливые, и вдруг ушли.
– Не вдруг. Просто пациент безнадежен.
– Ведь это очень грустная история, Диего. Я, конечно, редко об этом
думаю, но если мы и вправду потеряли бессмертие, – это чрезвычайно
тоскливо. Люди большей часть не боятся смерти, они не боятся ее так, как
стоило бы. Одна мысль, что ты никогда больше не будешь существовать,
действовать, думать, ужасна, но она становится в сто крат страшнее, когда
ты осознаешь, что вообще окончательно и бесповоротно исчезнешь. Идея
воссоединения с Богом была по крайней мере гуманна. От человека
оставалась какая-то истинная частица, даже если он всю жизнь был
паскудой, в нем была эта частица истины и света, и в конце она должна
была вернуться домой. А теперь даже она исчезнет. Абсолютная пустота.
Никто не спасется?
– Не знаю.
– Я ведь не верю в Бога. Но я верю, что человечество погребено под
собственным ничтожеством. Право окончательно и бесповоротно
исчезнуть оно заслужило вековой борьбой.
– Тут тоже есть противный момент. Я лично считаю, что раньше, да даже
в XIX веке, человечество было духовней. Оно как-то успело совершенно
замараться в течение одного века. По той фантастической версии об
109
отвернувшихся богах, они ушли как раз к началу XX века. Значит, было из-
за чего.
– Может быть, они спасовали перед торжеством технологий?
– Сознание человека позволило технологиям восторжествовать, а с ними
и бездуховным идеям, материальным ценностям, оно уже было готово к
такому повороту. Не сами технологии все это обеспечили. Слушай, как ты
можешь об этом говорить, ели не веришь в Бога? Так ведь полный бред
получается.
– Мы просто разговариваем.
Мои рассказы о Валентине вызвали у Диего раздражение.
– Да кто он вообще такой?
– Ходячий аргумент в пользу эвтаназии…
– Почему, объясни, ты ему веришь? Он самый подозрительный в твоей
истории, и надо же было в него влюбиться. Твое чувство делает тебя
пристрастным.
– Он очень последователен в своей версии.
– Вот именно. Есть такое понятие в медицине – индуцированная память.
После черепно-мозговых травм человек может забыть, что с ним
произошло до сотрясения и даже после. Но постепенно ему расскажут, как
все случилось, и человек уверится, что все было именно так, он будет
считать своими собственными воспоминаниями чужой рассказ. Положим,
Валентину выгодно, чтобы ты поверил во что-то определенное и он
добился в этом заметных успехов.
– Почему он в таком случае не рассказал мне все сразу, обстоятельно,
зачем он тянет время, якобы занимаясь своим расследованием?
– Потому что ты скептически настроен. Он будет выдавать тебе
информацию дозами, постепенно, чтобы создать иллюзию, будто это твое
расследование, будто это ты своими силами постигаешь истину.
– Мне трудно в это поверить. Как и в то, что у меня была черепно-
мозговая травма.
– Почему же? У тебя амнезия, у тебя мигрени, на твой мозг определенно
было какое-то влияние извне, необязательна же рана. Ты ходил к врачу?
– Ходил. Это плохо закончилось.
110
– Какой диагноз?
– Да откуда я знаю? Врач умер, не успев меня даже осмотреть.
Диего расхохотался.
– Так сходи к другому или ты думаешь, над тобой проклятье?
– Мне как-то спокойней страдать и мучиться.
– Ладно, об этом мы еще поговорим. Вернемся к Валентину…
– Он хороший.
– Сомневаюсь. Ему так на руку твоя любовь. Знаешь, если он имеет дела
с убийцами твоего отца, так, наверное, и сам не чистюля. В бизнесе свои
правила, усвой. Они никоим образом не совпадают с правилами мира, о
котором ты читал в книжках. Любовь, добро, красота. Да о чем ты?
Валентину главное спасти собственную шкуру и он будет тебя только
поощрять. Естественно, в бизнесе, как и в политике, если это не одно и то
же, есть свой кодекс правил, но понятия любви и нравственной чистоты
ему противоречат, а значит, отметаются как ненужные, мешающие.
– У меня не завидное положение. Мир из книжек? Последняя книжка,
которую я прочитал, была дневником одной девушки как раз в том же
положении, о котором ты рассказываешь. Она очень любила своего отца,
гения от науки, а он ее вообще не замечал, как и не заметил того, что она
сознательно опустилась на дно, стала шлюхой, наркоманкой, алкоголичкой
и в результате покончила жизнь самоубийством, хотя боялась этого
больше всего на свете. А ее отец? Он забыл, что такое отцовские чувства,
любовь, сострадание ради своего дела.
– Это твоя история.
– Нет. Девушка знала, на что идет. А я в дерьме не по собственному
желанию. Хотя по версии Валентина, если таковая существует, именно так
и выходит, я наставил подписей в смертельных документах, отправился в
лес, разодрал на себе одежду, связал руки и… В общем, поставил себя
хорошую такую подножку. Вот в это я верить отказываюсь, хотя и люблю
Валентина до самозабвения.
– Не верь ему.
– Черт, какой же ты мнительный. Надо же хоть во что-то верить.
– Все мои друзья говорят, что я мнительный. Я, например, убежден, что
детский мир рухнул не случайно.
– Тут не надо быть подозрительным, это предопределено процессом
111
взросления. Детский мир рушится с получением опыта, физического по
большей части…
