Неизв. - i_166602c1f3223913
Швейк разбудил Марека, а затем вылез из окопа, снова впрягся в пулеметы
и потащил их направо, где вскоре заметил поручика Лукаша, принявшего
командование батальоном и вновь его формировавшего. Многих людей
недоставало, и изумление Лукаша было совершенно искренне, когда перед
ним вдруг предстал солдат, левой рукой отдававший честь, а в правой
державший ремень, к которому были привязаны два пулемета, и отрапортовавший: – Так что, господин поручик, честь имею явиться – рядовой Швейк, ординарец. Так что особых происшествий никаких не было, а сражение мы
выиграли полностью. Эти два пулемета я отбил вчера при наступлении, только они плохо смазаны, и колеса скрипят. Дозвольте доложить, я хотел
бы посвятить эту военную добычу моему полку, чтобы он покрылся большей
славой в газетах.
– Швейк, – прикрикнул на него поручик, стараясь сохранить серьезность, –а вы знаете, что ожидает ординарца, который во время боя отлучился от
своего начальника? Расстрел!
– Никак нет, господин поручик, не знаю, – добродушно ответил Швейк. – Но
только, дозвольте доложить, господин поручик, я дожидался вас, потому
что знал, что вам без меня будет страшно и скучно; а тут какой то
незнакомый господин поручик гусарского полка хотел было меня застрелить
из револьвера. И еще дозвольте доложить, что мы сражение выиграли без
чужой помощи, а я теперь уж от вас ни на шаг не отстану, господин
поручик… Осмелюсь спросить, сегодня опять ром выдавать будут?
– А, господин Швейк! – раздался в этот миг голос подпоручика Дуба. – Где
это вы изволили пропадать? Я знаю, что вы даже ни одного патрона не
расстреляли, и очень удивляюсь отсутствию известий, что господин Швейк
находится уже на русской стороне. Швейк взглянул на него, готовясь дать
ответ, но поручик Лукаш предупредил его; указывая на военную добычу
Швейка, он резко сказал Дубу:
– Швейк – храбрый солдат, и я представлю его к малой серебряной медали.
Вчера вечером во время атаки он отбил у неприятеля два пулемета. – И, обращаясь к Швейку, вполголоса добавил: – Молчи уж, идиот! Где это ты
нашел их среди старого хлама и чего вздумал притащить сюда?
Но Швейку так и не пришлось ответить. С неприятельской стороны загремели
орудия, и три снаряда разорвались так близко, что Швейк, всплеснув
руками, воскликнул:
– Так что, господин поручик, дозвольте доложить, русские палят из тех
самых пушек, от которых я увел вчера эти пулеметы. Иначе быть не может.
– Как? Вы отбили даже орудия? – спросил поручик Лукаш. – Почему же вы их
оставили на месте?
– Да потому, господин поручик, – вздохнул Швейк, – что мне одному пушки
не стащить было; это, извините, даже паре лошадей не под силу.
Огонь русских становился все сильнее и напряженнее; через полчаса
показались резервы для поддержки их наступления. Они шли густыми
колоннами, спокойно и решительно, тупо и покорно, словно им ни до чего
дела нет, и вливались в передовую линию.
«Это они готовятся к контр атаке или глубокому охвату с флангов, –подумал поручик Лукаш. – Видно, отступать им уже надоело».
Его предположение оказалось правильным. Неприятельские ряды огласились
вдруг раскатистыми, громовыми кликами «урра ааа!», и русские бросились в
атаку.
Батальон дрогнул, но выдержал их натиск. Русские отхлынули назад, но
около полудня их «ура, ура, урааа!» снова потрясло воздух, и поручик дал
приказ к отступлению.
Впрочем солдаты начали отступление, не дожидаясь такого приказа. На всех
склонах и возвышенностях, сколько хватал глаз, появились русские войска, словно саранча, и роте гонведов, назначенной прикрывать отступление до
того момента, когда русские подойдут вплотную и сметут ее, едва удалось
предотвратить панику. Как только солдаты услышали команду Лукаша: «Назад, назад!» – они лихо надели фуражки козырьками на затылок и
немедленно повернули вспять.
– Теперь мы опять будем с недельку наступать таким манером, – кричали
остряки. – Гляди, ребята, все черно от них. Смазывай пятки заячьим
салом, братцы, и – ходу!
Так бежали они до полудня. Затем отступление было остановлено
германцами, которых спешно перебросили на грузовиках к месту прорыва, словно наложили вату на глубокую рану. В это время батальон, в котором
был Швейк, докатился до какой то станции, где ярко горел интендантский
склад, грозя поджечь стоявший наготове поезд.
Русские остановились, чтобы собраться с силами. К вечеру их наступление
возобновилось. Артиллерия открыла ураганный огонь, под прикрытием
которого они все ближе и ближе наседали на австрийцев.
Линию фронта невозможно было удержать; она заколебалась и стала медленно
подаваться назад. Пришел приказ занять станцию; батальон отправился
туда, но русская артиллерия тотчас же сосредоточила свой огонь на здании
станции, так что поезд едва успел отойти целым и невредимым.
– Удержать станцию во что бы то ни стало! – приказал поручику Лукашу
через своего ординарца начальник бригады.
– Передайте начальнику бригады, чтоб он сам пришел держать ее, –накинулся поручик Лукаш на ординарца. – Тут не то что человек, а и кошка
не удержится.
Тем не менее батальон продвинулся почти к самому зданию, но
пристрелявшаяся артиллерия осыпала его градом снарядов. Солдаты
разбежались, и Лукашу оставалось только ругаться: – Чорт бы побрал эту комедию!
– Так что, дозвольте доложить, – крикнул ему в самое ухо Швейк, – что
наш четвертый взвод весь перебит. Господина под поручика Дуба…
Снаряды преследовали их по пятам, рвались и забрасывали их землею, и
Швейк, напрягая свой голос до адского рева, заорал: – Так что, господин поручик, сдается мне, что лучше всего было бы нам
убираться отсюда. Они, сволочи, жарят прямо в нас.
Солдаты, низко пригибаясь к земле, разбегались теперь уже целыми
группами; лишь далеко позади станции, в сосновом лесу, удалось
остановить их и повернуть лицом к неприятелю. Они залегли, вырыв себе
лопатами неглубокие ямки в рыхлой почве. Затем по отделенно сделали
перекличку, и, когда оказалось, что во 2 й роте недоставало почти
целиком четвертого взвода, Швейк вышел к батальонному Лукашу и, взяв под
козырек, отрапортовал:
– Так что, господин поручик, дозвольте доложить, что у нас не оставалось
времени подобрать господина подпоручика Дуба, как приказывал господин
капитан Сагнер, что надо подбирать раненых. Нам его до самого вечера не
подобрать, потому что в него угодил снаряд и разорвал его на тысячу кусков.
«Стало быть, на сей раз сложил свою голову Дуб. Об этом его „господин
начальник окружного управления“ ему, вероятно, ничего не говорил!» –подумал про себя поручик Лукаш, а вслух спросил: – Где это было? Там, у
станции?
– Так точно, там его это несчастье и постигло, – отозвался Швейк, –когда русские так крыли, что… Иисус Мария! – воскликнул он вдруг. – Я ж
там потерял свою трубочку!
Он принялся искать у себя во всех карманах, перешарил вещевой мешок, вытряхнул подсумок; но трубочки нигде не было. И Швейк сказал поручику
таким задушевным тоном, какого поручик никогда еще от него не слышал: – Все, что с нами случилось, – сущие пустяки, и вы, господин поручик, скоро об этом забудете. Но вот что я теперь стану делать без моей трубочки?…
Вся фигура Швейка выражала бесконечную скорбь и отчаяние. Они охватили и
поручика Лукаша, превратясь у него, однако, очень скоро в гнев и
озлобление против всего мира, в котором возможно было такое безумие. Он
подозвал Балоуна, приказал откупорить бутылочку сливовица и стал
утешаться им в такой мере, что вечером, когда на небе зажглись первые
звезды и перестрелка с обеих сторон прекратилась, Швейк, склонившись у
подножия вековой сосны над своим поручиком, беспристрастно констатировал: – Насосался, как грудной ребеночек, и наверно ему снится что нибудь
очень хорошее. Эх, слишком у него мягкое сердце для войны!
Затем Швейк прикрыл его шинелью и сам растянулся возле него. И вдруг он
вспомнил, что фельдкурат, когда они отправлялись в поход, говорил им в
своей проповеди, как чудно на поле сражения, когда кругом пылают деревни
и стонут раненые.
«Надо было дать этому фельдкурату хорошенько по морде», подумал он еще и
заснул. Ему приснилось, будто снаряд еще раз разорвал подпоручика Дуба, и тот среди дыма и пламени возносился на небо, словно пророк Илья в
своей огненной колеснице.
– У врат рая толпились души убитых, в самых разнообразных мундирах, а
душа подпоручика Дуба старалась протолкаться между ними, усердно работая
локтями, и кричала: «Да пропустите же меня, я пал за Австрию и хочу
