передний - o 496d70464d44c373
нечем. И вот здесь кроется моя главная претензия к собственной судьбе,
даже озлобленность на оную – я в жизни не встречал «великих людей».
Масштабных или хотя бы незаурядных личностей, сильных, мудрых,
властных. Будто такие только в кино существуют, а мне пока приходится
тешить себя общением с обывателями или по крайней мере с банальными
эксцентриками. Видимо, я просто не заслужил большего и верчусь в
свойственной мне среде. Обидно. Это тоже из области самообмана –
контактируй я с талантами и гениями, быть может, и сам бы реализовался
на все сто. Только есть ли что реализовывать? Ладно, я, конечно, всегда
присмиряю себя этим циничным вопросом, но сам все же верю, что во мне
есть многое, нуждающееся лишь в качественной огранке. К Валентину
меня тянуло именно по этой причине, хотя, к счастью, обсуждать тему
моего к нему влечения ни с кем не приходилось.
83
Тем же обывателям заметно только извращенное сексуальное влечение,
потому что они думают топорно и реагируют исключительно на яркий свет,
любую форму шока и громкие заголовки, и мне просто-напросто не хватит
аргументов, чтобы доказать совершенную невинность моей тяги. Они даже
не услышат, что Валентин не мой сексуальный тип, что я не представляю
себя с ним в постели и что секс в этом случае мне вообще глубоко
безынтересен. И они никогда не поверят, что, окажись на месте Валентина
женщина, я бы влюбился в нее с той же силой. Не пол и секс здесь играли
главную роль, они вообще не имели значения – я влюбился в мышление
Валентина, в его ум, по наличию которого в окружающих людях так
истосковался. На данном этапе я считал для себя идеальной позицию
ученика, ожидающего знаний – и Валентин мог мне их передать, я это
чувствовал отчетливо. Другое дело, что неожиданно нахлынувшая
сентиментальность, которая вызывала только раздражение, острое
желание помимо знаний получить душевное тепло, не позволяли мне
добиться расположения Валентина чисто, без запинок. Видимо, обычно
несвойственная мне «любвеобильность» была связана с экстремальной
жизненной ситуацией, в которой я оказался – мозг пытался обезвредить
состояние аффекта иллюзией любви, тепла, исходящей от чужой силы,
которая и обнаружилась в Валентине. То есть даже если бы я встретился с
Валентином один раз в жизни, впечатления от него вдоволь хватило бы на
полноценную самотерапию. Но мне требовалось большее.
Проснувшись глубоко за полдень, первым делом я увидел около двери
новую кучку дерьма, присоединившуюся к пятну, которое я так и не
удосужился убрать вчера. Кошка спала у меня под боком. Интересно, а
куда она писает? Сделав движение, я тихо завыл от головной боли.
Подозреваю, что на этот раз это не мигрень, а все-таки последствия
выпитого. Не успеешь оглянуться, а ты уже в запое – сегодня надо
соригинальничать и шокировать Валентина выбором зеленого чая. До
встречи оставалось достаточно времени и для библейских омовений с
кувшином и тазиком, и для отчаянной уборки, и для воспитания моей
новой сожительницы.
Головная боль постепенно улетучивалась, а в остальном я чувствовал
84
себя преотлично – даже отражение в зеркале порадовало. Прыщи недавно
прошли, синяки под глазами почему-то исчезли, на меня смотрел
худенький, миловидный мальчик с тонкими чертами лица, совсем уж
похожий на девушку из-за длинных волос, локонами спадавших на плечи.
С виду я вполне благополучен. Я улыбался. Неужели это мои приключения
так на меня подействовали? Типа я вновь на коне, и впереди ждут
открытия. Как же все-таки убог человек, окрыленный жалкой надеждой, что
его жизнь наконец обрела смысл. А мне такое только сервируй.
Есть разные поколения. Вот я, например, отношусь к поколению,
выращенному на кино и видео. Мои ровесники воспринимают жизнь как
очередной фильм и очень разочаровываются, если что-то не соответствует
их сценарию. Ведь все должно быть красиво, как в кино, и ты всегда
должен быть на высоте, как главный герой, который в конце остается жив,
с девушкой и чемоданом денег. Но жизнь не кино, и Бог, он не продюсер,
который требует, чтобы главный герой был симпатичен зрителям. И
зрителей не существует. А мои ровесники, и я вместе с ними никак не
можем усвоить, что на экране идеальная, нереальная жизнь и испытываем
стресс, каждый раз, когда обнаруживаем на лице прыщ, когда нас вдруг
застают в некрасивой позе или когда мы произносим шутку, а за кадром,
как и в действительности никто не смеется.
Мой образ, который я выстраиваю с момента полового созревания с
периодическими обновлениями и усовершенствованиями, насквозь
синтетичен. Он состоит из заимствованных кино-деталей, типа: курю как
герои Дэвида Финчера, говорю как кино-образ Дороти Паркер, хожу как та
надломленная маникюрша – не помню название фильма. Заимствования
происходят не оттого, что у меня нет ничего своего – просто я не доволен
серостью внешней жизни и пытаюсь изваять себя героем фильма, где
красиво пьют, красиво говорят, красиво страдают и ввязываются в
красивые истории. Этим занимается почти все мое поколение, так же как
предыдущее воспитывалось на «Иностранке», а следующее с головой
ушло в компьютерный, виртуальный мир. Поэтому вот теперь, когда мне
необходимо было вычислить своих врагов, я учуял типичный киношный
экшн и как всегда начал представлять себя со стороны. Настроение
поднялось, и камеры заработали.
85
За рулем Порше я чувствовал себя до неприличия хорошо. В Москве
установились теплые, влажные дни – почти европейская зима, если бы не
грязные корки снега то тут, то там – верх машины можно было откинуть, и
некоторым представилась возможность лицезреть меня в каракулевом
жакете 30-х годов, в грязно-алебастровом свитере с высоким горлом от
Roberto Cavalli и темно-серых в черную крапинку твидовых брюках от
D&G. Ни Валентина, ни посетителей кафе «Совсем больные», где мы
условились встретиться, я на этот раз не шокирую.
Одно из популярных заведений Магометова расположилось в переулке
поблизости от моего первоначального дома. Я еще раньше любил в него
захаживать и не только из-за названия. Сквозь сумерки или темень
огромные окна кафе горели очень уютно и призывно. Все начиналось
именно с этих от пола до потолка гигантского размера окон – случайные
прохожие вглядывались в домашнюю обстановку, окутанную мягким
спокойным светом, безуспешно пытались узнать кого-нибудь из
посетителей. Помещение кафе находилось ниже уровня улицы, как бы в
бывшем подвале, и окна таким образом нависали над сидящими за
круглыми столиками. Но ни прохожие, ни посетители не могли точно
рассмотреть, что происходит на той или иной территории.
Название «Совсем больные» отображало нередкое в мегаполисе
состояние, когда хочется ото всех скрыться и производить минимум
движений. Будь ты зашуганной домохозяйкой или звездой, утомленной
чрезмерным поклонением, спокойствие и понимание можно было
обнаружить именно в этом месте с приглушенным светом, обитыми
панелями из красного дерева стенами и специально смоделированной
мебелью, обеспечивающей максимум комфорта и линиями, и темными
атласными подушками. Это действительно напоминало лечебницу,
дорогую альпийскую лечебницу.
Над главным залом располагался балкон (он находился как раз напротив
окон, полу занавешенных длинными бархатными портьерами), где по
вечерам играл тихий трип-хоп в исполнении лучших московских ди-джеев.
Еще заведение славилось единственными на всю Москву столиками «на
одного», за которыми почти всегда восседали экзальтированные студентки,
строчившие романы и интимные дневники, или просто уставшие от
86
общения меланхолики.
В кафе была и vip-зона (с настоящим камином), но Валентин поджидал
меня за столиком в углу, на первом этаже. А ты чего хотел? Правда, столик
оказался одним из лучших – совершенно скрытый от посторонних взглядов
ширмой и каким-то буйным растением, он, по крайней мере, гарантировал
мне спокойную, размеренную беседу. К сожалению, я возлагал на этот
