Том Уикер - На арене со львами
Все это на Моргана особого впечатления не произвело. Звучный, но приглушенный голос был таким же нерешительным, а речь — такой же путаной и несвязной, как у фермеров, выступавших раньше. И Андерсон пока не выдвинул ни одного весомого довода. Неужели это все, на что способен сын Старого Зубра?
— Нам всем известно,— продолжал Андерсон,— что за последние четыре года сокращение площадей составило сорок семь процентов, а недавно в «Кэпитал таймс» — насколько я понимаю, вон там сидит мистер Морган, корреспондент этой замечтательный газеты, которую мы все читаем…— ну вот, там, в статьях указывалось, что Земельный банк готов принять от фермеров нашего штата еще восемь процентов, что доведет общее сокращение всех площадей под табаком до пятидесяти четырех процентов. Но неизбежно наступает предел, за которым человек уже не способен что-либо сделать. Наверно, я-то еще могу выдержать, сенатор Макларен, и ваш добрый друг, А. Т. Фаулер, тоже может выдержать новое значительное сокращение своих акров, но я ведь говорю о фермерах, у которых стольких акров просто нет. За последние пять лет сорок тысяч фермеров в нашем штате вынуждены были отказаться от своих ферм, потому что они экономически себя не оправдывали. Вот вам цифры. Они отражают серьезную, трагическую проблему.
Кивок в сторону Моргана подтвердил (хотя подтверждений и не требовалось), что Андерсон видит далеко вперед и потому проверил, как это заседание предполагалось отразить в прессе, а также, наступая на ногу Зебу Вансу, заранее рассчитал, какое это произведет впечатление. Морган присудил ему еще одно очко за лестное упоминание о «Кэпитал таймс» — на самом деле в этой части штата его газета никакой популярностью не пользовалась. Однако подписчики у нее были по всему штату, и благоволение издателей оказывалось немалым подспорьем тому, кто выставлял свою кандидатуру на выборах внутри штата. Да и Морган после этого упоминания сразу приобрел вес — немало голов повернулось к столу для прессы. Однако Морган заметил, что Длинные Загорелые Ноги не шевельнулись.
— Я убежден,— говорил Андерсон,— что мы должны сознательно пойти на отступление и производить лишь то, что можем продать. Я считаю, что предлагаемый проект разумен. Мы засеваем акры, но продаем-то фунты табака, который идет на изготовление сигарет, а потому в конечном счете «фунты» и есть слово, которым следует пользоваться. Проект предусматривает шаг именно в таком направлении, и, по-моему, время для этого давно назрело.
Морган проследил за взглядом Длинных Загорелых Ног и увидел Мэтта Гранта — Грант сидел на краешке стула, положив локти на колени, переплетя пальцы больших опущенных рук, высоко подняв голову. Его обычно сумрачное лицо почти светилось, и он слушал, как проповедуется его собственная доктрина (в первый раз на всех этих заседаниях), словно долговязый деревенский парень, которого бродячий проповедник уже почти обратил в свою веру. Морган вдруг подумал, что Мэтт Грант смотрит на Андерсона так же завороженно, как Длинные Загорелые Ноги — на него самого.
— И нам всем следует принять во внимание еще одно,— говорил Андерсон.— Мы, табаководы, закоснели в уверенности, что из года в год мы засеваем только вот это количество акров, и мы работали до седьмого пота, чтобы собрать как можно больше, а вот качество, как нам всем хорошо известно, мы нередко пускали из виду. Если бы удалось осуществить предлагаемую законодательную меру, это, я убежден, заставило бы нас вновь обратиться к высокосортным табакам, что было бы во всех отношениях прекрасно. Американскому образу жизни свойствено слишком уж много процессов и всяких видов деятельности, которые подменяют дешевизну дешевкой и губят качество. Будет серьезной трагедией, если и в сельском хозяйстве произойдет то же. Быть может, кому-то из вас кажется, будто мне с моими семьюдесятью восемью акрами легко говорить о введении дополнительного контроля. Однако подумайте хорошенько, и вы поймете, что стоит нам еще ограничить площади, занятые под табаком, и мелкому фермеру, которому нужно кормить семью, придет конец. А если мы будем выращивать больше табака, то неизбежно сократим площади. Если же мы их сократим, то тем самым окажем содействие крупным табаководам вроде меня и вашего друга А. Т. Фаулера, сенатор Макларен… Крупный табаковод с его оросительной системой и дорогостоящими удобрениями заполнит рынок и разорит мелких фермеров — это так же верно, как то, что завтра утром взойдет солнце. А чтобы ничего подобного не допустить, необходимо ввести весовую долю.
Он говорил все торопливей. Мэтт Грант все еще пребывал в упоении, а зал слушал гораздо внимательнее, чем раньше. Слова Андерсона обрели остроту и едкость, фразы — стройность и ритм. А ведь в нем сидит неплохой оратор, вдруг решил Морган. Но в любом случае Морган уже знал, что ему с избытком хватит материала для первой полосы. А в те дни (подумал он, глядя в тьму за окном самолета) он переспал бы со своей прабабушкой, лишь бы выбиться на первую полосу.
— Ну, а теперь, господин председатель, разрешите мне коснуться еще одного вопроса, и я кончу, потому что нам всем не терпится поскорее откушать рыбы, которую жарят для нас любезные дамы. На мой взгляд, вопрос не ограничивается только прибылями, которые может получать наш штат. Я считаю, что контроль над урожаем должен быть распространен и на другие культуры, причем не только по экономическим причинам. (Оффенбах захлопал глазами.) Плановое производство, на мой взгляд, цель вполне достижимая, если подходить к проблеме шире, а не на традиционной основе сезонности. И это важно для всего мира…
Оффенбах выпрямился и запыхтел, что было у него признаком сильнейшего волнения. Рядом с ним Мэтт Грант улыбался прямо-таки блаженной улыбкой: он нашел человека, который не только понял его доктрину, но и разделял его заветные мечты.
— …мы не должны себя обманывать, господин председатель. Не исключена возможность, что в ближайшем будущем, еще при жизни многих из нас — из тех, кто сидит сейчас тут,— кое-кто будет смотреть по телевизору, как люди умирают от голода в Индии или в Латинской Америке, как прежде ходили смотреть на бегунов-марафонцев. Господин председатель, если наша страна хоть чего-то стоит, она должна приложить все усилия, чтобы мир не стал таким. Она должна активно бороться за лучший мир. Господин председатель, я убежден, что мы должны организоваться сами и организовать другие государства-производители, дабы кормить мир — и не просто из чувства долга, но ради того, чтобы все мы могли выжить.
Теперь его слушал и Бингем. Бингем умел распознавать доброхотов и сплотителей мира с первого слова, и его настороженные сверкающие глазки, перестав шарить по залу, принялись жечь Андерсона, точно стремясь растопить, испепелить эту мягкость. Морган понял, что Андерсон восстановил против себя двух членов сенатской подкомиссии потому, что не сумел остановиться вовремя и наговорил лишнего.
Годы спустя Морган убедился, что Хант Андерсон заглядывал далеко в будущее, но предвидение его отнюдь не было чудом. В тот день Андерсон всего лишь прогнозировал, опираясь на заведомо неоспоримые факты. В этом зале южной воскресной школы, перед аудиторией мелких фермеров и торговцев, включавшей, быть может, всего двух-трех человек, которые имели хоть какое-то представление о мире за пределами своей округи, много раньше, чем кто-либо из более известных политиков впервые упомянул про это, Андерсон с редкой уверенностью и доскональным знанием дела рассуждал о том, что вскоре стало известно всем под названием кризиса перенаселения.
В те дни Морган считал, что знает о Юге все, и уж, во всяком случае, одно он знал твердо: никакими жалкими разговорами о голодающих готтентотах, которые небось чернее пикового туза, на Юге голосов не завоюешь.
Но глядя поверх неподвижной головы Длинных Загорелых Ног на ряды морщинистых, обожженных солнцем, застывших лиц, на глаза, которыми на него смотрели земля, и непогода, и вереницы однообразных лет, и бедность, на глаза, которые умели взирать бесчувственно, безнадежно на погибший урожай, на умершего ребенка, на сгоревший дом,— глядя на них, Морган осознал, что никогда еще не видел прежде, чтобы южанину удавалось воздействовать на других южан так, как воздействовал на них Хант Андерсон, его неторопливый, ровный голос, его рассуждения, которые вряд ли кто-нибудь из них был способен понять до конца, а поняв, не одобрил бы ни в коем случае. Многие южные политики вроде Зубра Дарема Андерсона точно знали, как зажечь эти глаза лютой ненавистью, которая, как им хорошо было известно, прячется в душе и в нутре каждого нищего сукина сына из Южных штатов. И никогда прежде Морган не видел, чтобы бесконечно знакомые ему лица вот так озарялись — и не отблесками ненависти, хотя, конечно, и не надеждой (ведь Андерсон говорил с ними даже не о них и не об их жизни), и не любовью, ибо они давно уже вложили ее всю до конца в то, что лишило их надежды. Но чем бы ни был зажжен этот свет, Морган в тот день увидел, что Андерсон обладает даром внушать людям веру в себя, возможно потому, что сам он столь явно верил и в себя и в то, о чем он говорил.
