Том Уикер - На арене со львами
— А теперь нам остается рассмотреть, как действует эта система при обратном положении вещей. Предположим, что на третий год эта ферма пострадает от града или, скажем, от засухи, и урожай будет на триста фунтов ниже предельного. Нынешняя система не оставляет вам возможности оправиться. Но по новому законопроекту какой будет предельная площадь на четвертый год?
Голос с места:
— Четыре целых две десятых.
— Совершенно верно. И. ваш банкир, конечно, учтет, что, потеряв урожай в этом году, вы сможете возместить убытки в следующем. Предположим, наш фермер в первый же год пострадает от града или опустошительного урагана или, скажем, весь собранный табак сгорел, прежде чем он продал хотя бы фунт — в следующем году ему предоставляется восемь акров, потому что в этом году он не получил своей доли из банка.
— Вопросы будут, сенатор?
Тут Зеб Ванс, как правило, смачно сплевывал «Рабочий денек» в поставленную на порядочном от него расстоянии плевательницу, словно показывая собравшимся, что готов перейти к делу. На каждом заседании он для начала предоставлял слово кому-нибудь из своих заведомых сторонников, которые задавали вопросы в дружеском и одобрительном тоне, чтобы Мэтту Гранту, по выражению Зеба Ванса, было «чем подзаправиться перед завтраком». Затем начиналась контратака, спланированная с тщательностью, не уступавшей тщательности Зеба Ванса, и обычно ее открывал кто-нибудь из обработанных «здешних», чтобы возражения приобрели демократический, простецкий отненок.
Начал старик с мозолистыми руками цвета темного камня. Говоря, он упирался широкими ладонями в стол, придавая ему и себе устойчивость, противостоя судьбе.
— Я вот в прошлом году купил ферму, совсем уж истощенную,— сказал он тонким голосом, который не вязался с его громоздкой фигурой.— Полторы тысячи мне государство дало в долг, а своих я вложил в нее две тысячи семьсот — все, что скопил за всю, значит, жизнь. И землю удобрил, да только будь этот закон принят, ничего бы государство мне ссужать не стало, да и я бы свои денежки пожалел. С долей-то в четыре целых тринадцать сотых акра да соберу я тысячу сто фунтов табака — это же выйдет доходу чуть поболе двух тысяч в год. Так как же мне содержать жену и двоих детей да еще семьсот долларов сносить ежегодно в погашение долга при такой-то доле и тысяче ста фунтах? Я ведь ничего даже продать не смогу, чтобы хоть свои-то денежки вернуть. Кто же со мной согласится дело иметь при такой-то малой весовой доле, ежели этот закон пройдет?
И будто тему в симфонии, его мысль развил и дополнил следующий фермер — поотесанней, с масонской булавкой в галстуке. Программу Гранта он изложил так:
— Это проект, который предусматривает, чтоб мы даже не старались улучшить свою жизнь; а если с божьего благословения и с помощью Клемсоновского колледжа и всех тех, кто нас учил, мы и дальше будем получать богатые урожаи, так Вашингтон разгневается, и плакали наши денежки, это уж вернее верного.
И обязательно находился присяжный остряк — председатель какой-нибудь комиссии при фермерском совете или деятель местного самоуправления, у которого были свои политические виды на этих сосредоточенно-серьезных, приглаженных фермеров, волей-неволей вынужденных его слушать.
— Ну, возьмем вот этого самого с четырьмя акрами на этой вот вашингтонской диаграмме, — начинал он. — Ладно, позволят ему большие начальники из министерства продать по тысяче пятьсот фунтов с акра. Ладно. А тут кто-нибудь из ребят вернется из армии, и силенок у него хоть отбавляй, ну и заявит папочке — ты, дескать, передохни и пусти-ка меня поработать. Ну ладно, это по-нашему, по-американски. А тут погода в самый раз да семена хорошие, так что с удобрением да не жалея рук получит он с акра по две тысячи двести пятьдесят фунтов. Мы же с вами знаем, бывали такие случаи. Ну, а на следующий год остается он с двумя акрами, и тут уж папочка, если я его знаю, прямо ему и скажет: «Поезжай-ка ты, Джек, в город, поищи там себе работу, а коли в будущем году случится у нас неурожай и получим мы эти два акра назад, вот тогда ты и вернешься помогать».
Козырной туз всегда приберегался под конец, и на этом заседании он возник в образе темпераментного коротышки в синем костюме, с большими жемчужными запонками и воротничком, накрахмаленным до твердости китового уса. Все на нем сидело в обтяжку, ни единая пылинка не туманила зеркального блеска его ботинок, и даже до стола прессы доносилось благоухание лосьона для бритья.
Зеб Ванс, можно сказать, стащил с головы воображаемую шапку, приветствуя его, как «моего и вашего доброго друга».
Но другом Моргана он не был: Морган виделся с ним постоянно, и уже тогда знакомство их длилось не один год — человечек сколачивал капиталец на Юге, приторговывая подержанными машинами, газом в баллонах, собирая взносы по дешевым страховкам или сдавая внаем ветхие домишки на окраинах. Но времена изменились, и человечек в облегающем костюме сразу учуял новые возможности в дни войны и после нее. Все разочтя и взвесив, он порядочно заработал на бензиновых талонах военного времени и на пивнушке почти у самых ворот военного лагеря. Позднее он сумел стать совладельцем лицензии на производство мороженого, пломбира, и заключил контракт на установку торговых автоматов на новом заводе пластмасс именно там, где к городу подходила построенная после войны автострада. Затем он приобрел акции нового местного банка, открыл первое в городе телевизионное ателье, едва в те края подвели кабель, купил долю в большом, торговавшем по-старинке магазине и реорганизовал его в дешевый универсам. Все эти операции приносили огромную прибыль сразу же, потому по отвечали духу времени — стремительному экономическому развитию Юга, дешевой губительной вакханалии пластмасс, стеклянных стен, кинескопов, шоссейных дорог и кирпичных заводских корпусов без окон, которые расползлись по лугам, где совсем недавно мальчишки вспугивали перепелов и ставили ловушки на кроликов под незабываемо ярким солнцем своего детства. И человечек разбогател, как ему и не грезилось. Теперь ему принадлежит первый торговый центр в этих краях — и участок и здание со стоянкой на две тысячи машин, размещенных под огромной полосатой шапкой, которой он прижал нашу плодородную землю. Теперь он жил в самом новом из новых и больших домов города, в который был вложен и его капитал. Он заседал в правлении банка и сдавал в аренду десяток ферм. Его сын будет учиться на юридическом факультете Каролинского университета, а жена дважды в неделю предоставляет голову рукам парикмахера, а перед завтраком пьет джин в ванной — возможно, в память о давней заре и птичьем щебете в чистом, пахнущем хвоей воздухе, которого больше нет. О да, у него железная деловая хватка, Морган этого не отрицал; прекрасный человек, по его собственным словам, сам всего добившийся. Он давно выучился нанимать ловких юристов и умелых политиков. А как же иначе? Ведь в последнее время ход событий начинал его пугать. Мрачные мысли, смутный страх, неясные намеки, которые он без промаха замечал в газетных заголовках и в передачах последних известий, таили в себе угрозу, но он твердо решил, что «они» своего не добьются, не отберут у него того, что он считает своим по праву. А потому он субсидировал Джо Маккарти, слушал Фултона Льюиса-младшего и продолжал жадно хватать, что мог, хотя бухгалтеры, которые вели дела, вязанные с его движимостью и недвижимостью, изнемогали, поскольку это уже было свыше всяких сил.
В данном случае Морган знал даже его фамилию.
— А. Т. Фаулер, джентльмены,— сказал человечек.— А. Т. Фаулер, житель этого города, и много времени я у вас не отниму. Хочу заявить только, что представитель правительства забыл сказать нам в своей речи, что прежде у нас была система свободного предпринимательства, когда человек по эту сторону забора мог, если хотел, выращивать то, что выращивал его сосед по ту сторону, а теперь законопроект тысяча сто двадцатый поставит нашу жизнь под новый контроль.
Этот контроль, как и все другие, исходит от забирающего силу централизованного правительства, которое сейчас старается прибрать к рукам наши школы и вмешиваться во все наши внутренние дела, и нынче мы собрались тут не для того, чтобы решить, сделают ли они то, чего хотим мы, а для того, чтобы выяснить, удастся ли им создать такое положение, когда мы должны будем спрашивать у Вашингтона, можно нам засевать собственную землю или же нельзя. Вот этот джентльмен из Вашингтона встает и говорит: «В весовом отношении это для вас ничего не изменит». Но позвольте спросить, какой же здесь смысл, если это только не новый способ контроля? У нас хотят отнять право на наш урожай. А потому я утверждаю, что они стремятся ограничить предприимчивость, энергию и способности наших граждан, всех вместе и каждого в отдельности, чтобы сделать из них русских, или коммунистов, или же китайских фанатиков,— вот чем они пытаются подменить систему свободного предпринимательства, которая создала Америку.
