Том Уикер - На арене со львами
— Еще чего!
— Для твоей печени полезно.
— Ну, положим, не полезней, чем Хант Андерсон для вашей.
Зеб Ванс уставился на Моргана: за очками в темной роговой оправе, которые он надевал при чтении, его глаза как будто расширились. Морган почувствовал, что задел старика — редкий случай.
— Прошу прощения, что я заговорил об этом,— сказал Морган.— Но сведения получены из надежного источника, и мое начальство пожелало, чтобы я выяснил ваш взгляд на положение дел непосредственно у вас.
— Если он выставит свою кандидатуру, эти мозгляки руки будут потирать от удовольствия, так ведь?
Газета Моргана выступала против Зеба Ванса на всех этапах его политической карьеры. Сенатор, пристально глядя на Моргана, сунул в рот целый финик и сморщился, точно это была полынь.
— А может, я и ошибаюсь.— Морган слишком поздно понял, что напрасно применил тут обычную репортерскую тактику сваливать ответственность за скользкие вопросы на отсутствующее начальство.— Может, с такой семейной традицией за плечами ему не побить не только вас, но даже Каффи.
Леонидас Каффи, известный в штате политический битюг, уже много лет терпеливо ожидал на «лестнице» (так это именовалось на местном политическом жаргоне), когда настанет его очередь выставлять свою кандидатуру в губернаторы. И настать она должна была в следующем году столь же неизбежно, как зимние холода.
— За Старого Зубра голосовали и после того, как все давно узнали, что он отпетый мошенник,— сказал Зеб Ванс.— Может, это передается по наследству.
В молодые годы Зеб Ванс приобщался к политике в окружении Зубра Дарема Андерсона, и Морган не раз завороженно слушал его рассказы о тех днях, когда тот, кто хотел стать чем-то покрупнее деревенского полисмена, поступал под начало к Старому Зубру, выполнял его распоряжения и выплачивал ему оговоренную часть своего дохода. Вспоминал об этом Зеб Ванс без особой гордости, и у Моргана сложилось впечатление, что он просто предпочел вытащить все это на свет сам, не дожидаясь, чтобы противники использовали его прошлое по-своему и в удобную для них минуту. Несомненно, он позаимствовал у Старого Зубра кое-какие приемы, но и только — еще никто не пытался обвинять Зеба Ванса Макларена в том, что он набивает собственный карман. Когда было вскрыто завещание Старого Зубра, выяснилось, что его личное состояние исчисляется многими миллионами долларов, хотя все его официальные доходы исчерпывались жалованьем, которое ему выплачивал штат. Разбогател он главным образом на взятках, которые получал от торговцев спиртным, от владельцев игорных притонов и от дорожных подрядчиков, но значительная доля его состояния слагалась и из стандартных десятипроцентных «отчислений» от ежемесячного жалованья всех служащих, подчинявшихся властям штата,— вплоть до священника, получавшего во время сессии законодательного собрания штата почасовую оплату, как подтвердили документы во время одного из расследований, которые после смерти Старого Зубра затевались неоднократно.
— Я ведь не утверждаю, что мошенничество передается по наследству,— продолжал Зеб Ванс.— Даже сам Старый Зубр вряд ли так мошенником и родился. Но только он понимал людей: вот они и голосовали за того, кто знал, что им нужно и что они чувствуют, и умел сказать все, о чем хотели бы сказать они. Я знавал людей, вообще-то не дураков, которые готовы были хоть на Библии присягнуть, что за каждый присвоенный доллар Старый Зубр десять отдавал корпорациям. Как-то его уличили, что он принудил одного судью в Юнион-Сити, своего ставленника, прекратить начатое против него расследование. Тогда он сразу произнес об этом целую речь. «Ну и принудил, так что? — сказал он.— А если бы на вас насели и была бы у вас такая власть, вы что, не сделали бы того же?» И он в точку попал: ведь каждый был бы рад плевать на закон, на землевладельцев и промышленников, как, по их мнению, плевал Старый Зубр. Когда его пристрелил этот псих, некоторые до того горевали, что поверить трудно — словно был человек, которого никакие передряги одолеть не могли, и самой системе с ним сладить не удавалось, и вдруг — на тебе: в конце концов его убивает сумасшедший.
— Но за сына-то отпетого мошенника зачем они будут голосовать?
— А затем, что кое-кто, сам, может, того не зная, стосковался без Старого Зубра и надеется, что его сын такой же. Ну, а другим воскресший Старый Зубр вовсе ни к чему, так они обрадуются, что сын не пошел в отца. А по слухам чего нет, того нет, хотя самому мне с ним еще встречаться не доводилось. Он соберет порядком и тех и других голосов, потому что люди всегда верят в то, во что хотят верить, а он, если в нем есть хоть капля крови Старого Зубра, разуверять их не станет. Вот это он унаследовать мог.
По проходу к ним шел Миллвуд, и Морган понял, что пора переменить тему. Однако Зеб Ванс его заинтриговал, и, глядя, как сенатор кладет в рот последний финик, он сказал:
— До сих пор вы про Старого Зубра ни разу ничего хорошего не говорили. Мне всегда казалось, что вы считаете его позором нашего штата.
Миллвуд остановился возле их кресел и ухмыльнулся:
— Где-то в мире есть место, где сейчас шесть часов.
Зеб Ванс спокойно дожевал финик и проглотил его.
— А он и был позором штата. Я ведь просто сказал, что он давал людям то, чего они хотели. А может, и то, в чем они нуждались.
Все это нисколько не подготовило Моргана к встрече с Хантом Андерсоном, который был вызван на третье заседание, назначенное в городке неподалеку от андерсоновского поместья. К тому времени, когда сенаторы добрались туда, Морган уже успел убедиться, что Миллвуд был совершенно прав насчет стенотипистки, а Зеб Ванс не менее правильно предсказал, как отнесется табачный пояс к законопроекту Оффенбаха. Все заседания проходили совершенно одинаково. Зеб Вано открывал заседание, представлял присутствующим остальных двух сенаторов, а также местного конгрессмена и давал слово Мэтту Гранту для изложения подробностей, затем все располагались поудобнее и выслушивали обличения и бешеные вопли. После первого же заседания Морган понял, что Оффенбахов законопроект провалился с таким же треском, как некогда сухой закон.
— Этот пес, — грустно сказал Зеб Ванс Мэтту Гранту, — не натаскан на дичь, и все тут.
Но надо было соблюсти видимость. Третье заседание, на котором среди прочих должен был выступать Андерсон, происходило в нижнем этаже воскресной школы при методистской церкви, в зале достаточно обширном и благодаря бетонному полу и медленным вентиляторам под потолком достаточно прохладном, чтобы в нем могли с удобством разместиться сто с лишним человек, одетых кто во что горазд: от рабочих комбинезонов до добротных выходных костюмов. Морган сидел между двумя местными репортерами за столом прессы, который был оснащен главным образом сборниками духовных песнопений. Сенаторы, все трое, сидели во главе длинного стола, у противоположного конца стояло кресло для дающих показания, а неподалеку Грант развешивал на каких-то треножниках свои диаграммы. Миллвуд Барлоу обретался на заднем плане, а стенотипистки то исчезали в большой кухне, то появлялись вновь со своими таинственными черными машинками.
— Заседание объявляю открытым,— сказал Зеб Ванс, ударяя председательским молотком по столу.— Мы сейчас приступаем к рассмотрению сенатского документа за номером одна тысяча сто двадцать, законопроекта, устанавливающего на листовой табак пошлину в фунтах на акр. Возможно, вы уже слышали о нем как о законопроекте Оффенбаха, и сейчас я представлю вам того, кто его предлагает, но сперва вот что: это все ж таки не настоящая церковь, а нынче не воскресенье, и блюдо для доброхотных даяний мы по рядам пускать не собираемся, так что не бойтесь, подсаживайтесь поближе, вот сюда, на свободные места.
Затем он представил Оффенбаха, Бингема и местного конгрессмена — достопочтенного Билли Дж. Мелвина («…когда меня выбрали в губернаторы и я уехал в столицу штата, мне хотелось, чтоб мой друг Билли работал со мной там, и я пригласил его, а он подумал-подумал и сказал: «3. В.,— говорит,— я бы и рад поработать там с вами, да только нет у меня склонности к политике»).
— Ну, а теперь представляю вам мистера Мэтта Гранта — вот он сидит — из министерства сельского хозяйства в Вашингтоне,и уж он вам объяснит, какой толк будет от законопроекта сенатора Оффенбаха. А потом мы послушаем, что скажете вы — здешние. Только сперва нам хотелось бы объявить о том, что вы, наверное, уже знаете: в полдень все вы приглашаетесь отведать жареной рыбы, которой хотят нас угостить торговая палата и фермерское управление, а потому не будем затягивать дела и в двенадцать часов перекусим рыбкой. Теперь слово имеет мистер Мэтт Грант, и послушаем его внимательно.
Морган и поныне помнил ту апостольскую страсть, которую Мэтт Грант вкладывал в изложение законопроекта, в объяснения, какие блага этот законопроект принесет тем, кто сидит перед ним. Он так беззаветно верил в свой замысел, так убежденно видел в нем «будущее сельского хозяйства», как он однажды выразился, что порой начинало казаться, будто он и в самом деле проповедует новое евангелие.
