Мигель де Унамуно - Любовь и педагогика
– Послушай, Аполодоро, никогда никого не бей, даже если тебя задели, лучше убеги…
– Сейчас-то они сильнее, а вот я подрасту…
И в один прекрасный день отец видит, как сын обменивается тумаками с другим мальчуганом.
– Ну-ка, Аполодоро, сейчас же иди сюда! Иди сюда, говорю тебе!
– А чего он дразнится! Они только и знают, что дразнятся: «Аполо-поло-моло, поло-моло-дроло, Полодоро-полудура, дура-дура-дура!» И все из-за того, что меня так зовут.
Аполодоро плачет.
«О дет, нет, это антинаучно, я должен вмешаться… пора уже применить мои принципы!»
И Авито решает учить сына правильно говорить, читать и писать. Чтобы научить его говорить не по заученным правилам, а в соответствии с глубоко познанными закономерностями языка, Авито берется за лингвистику, но на первых же шагах спотыкается. Испанский глагол ahogarse (утонуть) происходит от латинского ad-focare, где корень focus (огонь) – стало быть, поначалу он и значил «сгореть», и получается, что когда-то можно было сгореть в воде или захлебнуться в огне… А то вот еще: слово probable (вероятный) в толковом словаре испанского языка определяется как то, что можно probar (доказать), а если мы что-то можем доказать, то это уже дело верное, а не вероятное… Досадно, что нам приходится разговаривать на подобных языках, а не на языке алгебры. Поэтому Авито отказывается от мысли научить сына говорить по языковым законам.
Зато учит его писать по фонетической системе орфографии, единственной рациональной системе, которой принадлежит будущее. Сначала он колебался, какую букву избрать для глухого гутурального эксплозивного согласного: «Q» или «К» и писать свою фамилию Qarrasqal или Karraskai, но дотом остановился на «К» чтобы не лишать слова kilogramo и kilometro их традиционного ученого облика. А кроме того, на «К» начинаются фамилии не одного великого человека, например: Kant, Kepler и т. д., а чьи фамилии начинаются на «Q»? Разве то Quesnay[19] да Quetelet,[20] других Авито, не знает.
И вот так риб'онак начал абликат' сваи мысли в графичискуйу форму, причом йидинствиннуйу подлинна научнуйу, па крайний м'эри на сигодн'а, пака мы ищо ни пиришли на йызык алгибры.
«А может, лучше было бы заставить его придумать иероглифы и помочь ему прийти за счет их эволюции к собственной письменности? Самым научным было бы записывать слова с помощью кривых, какие вычерчивает на своем валике фонограф; но, чтобы преуспеть в этом, пришлось бы дожидаться, пока сын не войдет в сознательный возраст».
Авито также обучает сына рисованию и черчению, дабы тот обрел чувство формы, так как без него не создашь чувства перспективы. Метод обучения весьма остроумен, если такие вообще бывают. Авито заставляет сына рисовать с натуры бумажных птичек в разных положениях и проекциях, потому что птички – не только объемная натура: они хороши как наглядные пособия для демонстрации геометрических фигур.
Ежедневно отец и сын совершают прогулки и беседуют – излюбленный дидактический прием Авито. Вот он останавливается, поднимает с земли камень и говорит:
– Смотри, Аполодоро, – и роняет камень. – Почему он падает?
Сын молча смотрит на отца, и тот повторяет вопрос:
– Почему он падает, а не поднимается, когда я выпускаю его из руки?
– Ну, он же не воздушный шарик…
– Конечно, нет. Ну, так почему же он падает?
– Так он тяжелый.
– Ага! Мы у цели! Верно, он тяжелый… А почему он тяжелый?
Мальчик пожимает плечами, а откуда-то, из самой глубины его сознания, его личный бес (есть и у него такой) шепчет: «Да папа у меня просто дурак».
– Папа, мне холодно!
– Сынок, холода в природе не существует!
«Ну как же не дурак?!»
Иногда случается, что сын задает вопросы, которые ставят отца в тупик. «Папа, почему у женщин нет бороды?» Карраскаль уже готов был ответить: «Потому что. бороды – у мужчин, надо же как-то различать мужчин и женщин по лицу». Однако счел за благо промолчать.
– Послушай, сынок, в треугольнике, углы которого не равны между собой, наибольшая сторона лежит напротив наибольшего угла…
– Да, папа, я это вижу…
– Мало видеть – надо, чтоб ты понял доказательство.
– Ну, раз я это вижу…
– Не имеет значения. Что толку видеть вещь, если о ней никто ничего не доказывает?
Так в голове Аполодоро начинает вертеться калейдоскоп, в каждом узоре которого скрыт подвох; ему является ворох иллюстраций с надписью внизу, которую надо расшифровать.
Однажды Аполодоро спрашивает:
– Папа, для чего этот кирпич, на котором написано «Наука», а сверху – колесико?
– Слава богу, сынок, слава богу!
Бес тут как тут: «Слава богу? Богу, Авито, богу? Ты пал, пал и будешь падать без конца!» – «Да замолчи ты!» – прикрикивает на него Авито, а вслух продолжает:
– Наконец ты обратил внимание! Я давно этого ждал! Понимаешь, Аполодоро, надо отдать дань воображению – вот именно, отдать дань воображению как первоисточнику всех религий; это вроде предохранительного клапана. Это алтарь религии человеческой культуры.
– Алтарь?
– Да. Видишь ли, по Р. Йерингу, обожженный кирпич положил начало ассирийской цивилизации; он предполагает покорение огня, благодаря чему человек стал человеком, он сделал возможной письменность, так как самые древние надписи дошли до нас именно на обожженном кирпиче. Первые книги были из кирпичей…
– Из кирпичей? Ой-ой-ой! А как же их носили?
– Целый дом был книгой, а теперь книга стала нашим домом. Кирпич дал начало письму, вот почему на этом кирпиче написано слово «Наука».
– А колесико?
– Колесико? Ах да, колесо. Колесо, сынок, колесо! Колесо – это нечто чисто человеческое, ибо человек действительно придумал его, ничего не позаимствовав природы. В живых организмах есть рычаги, пружины но колеса там не найдешь. Поэтому самое научное средство передвижения – велосипед. Вот, таков мой алтарь культуре. Ну, как? Удовлетворил я твое любопытство? На прогулку они берут с собой компас для ориентирования на местности, как-то раз взяли секстан, чтобы определить высоту солнца, затем последовали: термометр барометр-, гигрометр, увеличительное стекло.
И это вполне своевременно, потому что мальчику уже нужно вести в тетради регистрацию опытов, отмечать максимум и минимум температуры и давления в течение дня и составлять статистические таблицы всего, что подлежит статистическому табулированию.
Сегодня отец и сын идут в Музей естественной истории, чтобы поближе познакомиться с эволюцией, так как домашних наглядных пособий им уже не достаточно. Они входят в зал, где пахнет полосканьем для зубов и аптекой, а из-за стекол витрин на них смотрят набитые ватой чучела: огромные уродливые птицы, звери всех видов, застывшие на подставках в причудливых позах, забавных или жутких; некоторые животные заспиртованы. Аполодоро изо всех сил вцепляется в отцовский рукав.
– Они настоящие, пана? Из костей и мяса?
Отец успокаивает его.
– А как их поймали?
– Посмотри, посмотри сюда, сынок. Вот это муравьед, по-научному Myrmecophaga jubata; смотри, какой у него язык, это для того чтобы…
– А он победит леопарда?
– Такой язык у него для того, чтобы ловить муравьев, а котти…
– А кто выше всех прыгает?
– Да ты обрати внимание на муравьеда, мальчик мой, ты все перескакиваешь с одного на другое; так вот, этот самый муравьед – великолепный пример того…
– Да обратил я на него внимание, он такой безобразный! А вот это кто? Как он называется?
– Это кенгуру, прочти внизу, что там сказано?
– Ma… ma… сто… его… macro… macropus… ma – maior.
– Macropus maior.
– A что это такое?
– Это его настоящее название, научное; тут всех обозначают такими названиями.
Когда немного погодя они отправляются домой, отец озабочен и задумчив: сын разбрасывается, не может сосредоточиться на чем-то одном!.. Чтобы привить сыну вкус к науке, он готов был бы дать ему прочесть романы Жюля Верпа, если бы они не были романами, если бы изъять из них художественный вымысел. Он слова немеет от изумления, когда, поделившись этой мыслью с доном Фульхенсио, получает такой ответ:
– Я бы весьма рекомендовал дать их ему прочесть, если бы это были только романы и – не содержали бы ничего научного.
«Этот человек… этот человек… – говорит Карраскалю его бес. – Осторожней с ним, Авито!»
Дон Фульхенсио снова настаивает, чтобы Авито послал сына в школу, попросив при этом ничему его там не учить.
– Но ведь наша попытка…
– Попытка дала совсем не плохие результаты, что бы вы там ни говорили.
– Но ведь его там научили глупостям…
– Из этих, как вы говорите, глупостей, родится свет.
– Но у моего сына и так склонность к мифическому, а в школе, вместо того чтобы бороться с ней, всячески ее развивают!
– Склонность к мифическому?
– Именно так. Однажды он пришел из школы л сказал, что теперь знает, кто зажигает солнце, это делает солнечный мастер, а на мой вопрос, как же он туда забирается, сын ответил, что, мол, летает…
