Том Уикер - На арене со львами
Морган выбрал местечко возле ограды, откуда в просветах между деревьями и за молчаливыми рядами могильных плит виднелись благословляюще распростертые руки Старого Зубра; он протягивал их к темно-зеленому навесу над земляным холмиком, благопристойно замаскированным покровом травы. Морган знал, что за холмиком вырыта могила и что, как ни тщетна суетность людей в этот прощальный час, они все же позаботились заслонить открытую могилу и даже предать прах покойного земле при помощи какого-то мудреного устройства, а не просто опустив гроб.
Стоя у ограды, Морган и Данн видели, как восемь сенаторов выстроились двумя рядами, как плавно выскользнул из катафалка гроб. Вот тут сенаторам и впрямь пришлось пронести его несколько шагов до могилы. По иронии судьбы, среди них оказался Апдайк; был там и Джек Стайрон, нынешний лидер большинства. А вот воротилы прежних дней, те умерли задолго до Ханта Андерсона — Старина Эд, всеми забытый, нашедший себе такую тихую пристань в Вашингтоне,— он порой наведывался в сенат, никем не узнаваемый, в лохмотьях былой славы; в морском госпитале в Бетесде долгие годы прозябал, сраженный параличом, Адольф Хельмут Оффенбах; судья Уорд — он, несомненно, сам бы выбрал себе такую смерть — скончался от инфаркта, строя очередную каверзу на закрытой сессии финансовой комиссии.
Сенаторы установили гроб за прикрытым декоративной травкой земляным холмом и удалились во второй и в третий ряд установленных возле могилы складных стульев. Миллвуд Барлоу и Зеб Ванс уже сидели там. Гробовщик метнулся к дверце «кадиллака» и распахнул ее. Первыми вышли губернатор с женой; губернатор машинально, но весьма эффектно сочетал привычную властность с приличествующим случаю смутным выражением печали. Затем вылез нахохленный Бобби Андерсон; довольно грубо оттерев гробовщика, Бобби подал руку матери, которая грациозно — она все делала грациозно — вышла из машины.
Кэти была в черном,— такие строгие простые платья она обычно и носила; отсутствие рукавов несколько шокировало, учитывая время и место, но представлялось вполне разумным при такой жаре. На ней не было шляпы с вуалью, которую жительницы Юга по обычаю надевают на похороны, но в волосах виднелось что-то черное. Вместе с Бобби, который вел ее под руку, Кэти прошла прямо к первому ряду стульев и села; она чуть ли не демонстративно игнорировала подошедшего к ней с елейным видом дородного священника в черной рясе, колыхаемой горячим ветерком. Губернатор и губернаторша уселись рядом с Бобби.
Священник прошел к могиле, подождал, когда смолкнет толпа. Кэти вдруг встала, обойдя стулья, приблизилась к ограде и протянула руки Мэтту Гранту и Кэрли Лейтону. Она повела их к небольшой калитке, через которую они вошли на кладбище и сели рядом с Миллвудом и Зебом Вансом. Дождавшись, когда все усядутся, священник сладкозвучно заговорил в безмолвии, воцарившемся на усеянном притихшей массой склоне: «Я — воскресение и жизнь…»
Морган долгие годы вытравлял из себя давний юношеский молитвенпый настрой; разве можно, веруя, существовать на пепелище жизни? Чтобы отвлечься, он стал разглядывать окружающих. Багровая ирландская физиономия Дэнни О’Коннора — доконает его холестерин, и очень скоро доконает,— сморщилась, словно Дэнни старался не плакать. Мертл Белл и не старалась, она рыдала громко, безудержно. А вот — Моргану живо вспомнилось былое — остролицый, но поседевший и уже не похожий на хорька А. Т. Фаулер, ему придали импозантность годы и благосостояние. Вот Спрок и Берджер, похожие друг на друга, как прутья железной ограды; рядом с ними — брюзгливое лицо Гравия Джонсона — наезжая порой к Андерсону в гости, он на площадке для гольфа всем без исключения твердил, что его отныне не влечет общественная карьера. Френч с Глассом куда-то исчезли, зато Морган увидел одного из своих прежних редакторов по «Капитал тайме»; а еще — сокурсника, с которым они в колледже замышляли на паях открыть кинотеатр; непомерно разжиревшую, содрогающуюся в приступе горя верную Джералдину и, наконец, достопочтенного Билли Дж. Мелвина — изгнанный избирателями из конгресса, он приобрел еще больший почет в качестве платного служителя многолюдной южной епархии своей церкви.
«…ничего не принесли в мир и уж доподлинно ничего не можем вынести. Господь…»
Морган посмотрел на Бобби Андерсона; с таким же застывшим лицом юноша сидел на лестнице нынче утром, когда выплеснул на Моргана свою растерянность и боль. Не мигая, он глядел на гроб, который от Моргана был скрыт холмиком, покрытым травой. Морган знал, что в последние годы Бобби очень сблизился с отцом, был гораздо ближе с ним, чем неуклонно отдалявшаяся от мужа Кэти.
— Вышло так, что после съезда Ханту как бы некуда было приткнуться,— сказала Кэти Моргану во время одного из их нескончаемых разговоров об Андерсоне, друг о друге и о том, что с ними произошло.— Он как те известные всей Америке молодые спортсмены — слава, аплодисменты, а потом им ничто уж не светит, ничто их не интересует. Или, скажем так: кто-то вдребезги расколотил все линзы и призмы, сквозь которые он всегда себя видел, и он уже не видит свой прежний образ. Я понятно говорю?
Морган крепче прижал ее к себе. Зимняя ночь мерцала за окном, словно холодный, бледный свет луны; но им было тепло в объятиях друг друга, а в камине вспыхивали и потрескивали догорающие угольки.
Морган давно уже простился с Андерсоном в спальне на нижнем этаже, где тот укладывался спать; за ужином, порядком нагрузившись, Андерсон рассуждал о преимуществах системы иерархии, основанной на выслуге лет, и других форм невыборной должностной власти,— эта тема вызывала у него немалый интерес.
— Допускать или не допускать — вот что главное,— говорил он.— В любой организации начальство норовит осуществлять свою власть, не считаясь с правилами. Организации формируются не правилами, а людьми. Все идет, конечно, по заведенному порядку, но вот в чем загвоздка, Морган: загвоздка вся в том, что порядок устанавливают люди.
Сейчас он уже давно спал, а Морган говорил:
— Для меня понятно, я ведь помню, каким он тогда представлялся сам себе, как все повторял, что ему хочется рискнуть.
— Вот-вот,— подтвердила Кэти,— а вышло так, будто он рискнул и проиграл, и больше рисковать не хочет, даже не представляет себе, как еще можно рисковать. Этого-то я и не могу вынести, видеть не могу, как он сломался.
Каким наслаждением было ощущать прикосновение ее теплой и гладкой кожи к своей, грубой и шероховатой; он провел руками по ее телу, и острое, как боль, блаженство пронизало его. Но Кэти сейчас говорила с ним, а Морган знал по опыту, что она не любит переключаться: бросив решение сложной проблемы, окунуться в утехи любви или же перейти от жарких ласк к разговорам. Разнеженные, сонные, они пролежали чуть ли не час, как вдруг у Моргана вырвалась фраза, которая заставила Кэти заговорить — опять об Андерсоне.
— Он все больше опускается,— сказал Морган.— Усидел сегодня до прихода Джоди добрую половину бутылки.
— Да, и все же…— она повернула голову, слегка надавив ему на ключицу, и глядела в потолок, где, отбрасываемые последними вспышками огня, метались длинные тени.— Ты сам знаешь, ведь Хант не алкоголик. Ему нравится внушать себе, будто неумолимый рок затягивает его все глубже, но это не так, он прекрасно понимает, что делает.
Морган почувствовал, что заглянул в тайник, где прятались не отпускавшие ее ни на минуту мучительные размышления о прошлом и ее роли в нем.
— Я на него не жала, Рич… ты помнишь, в ту страшную ночь… и позже утром я на него не жала. Он еще пробовал завести себя, когда я ушла. Помнишь?
— Ты была великолепна, как гроза. А твое декольте заставило меня забыть о политике.
— Значит, не я погнала его к Данну, хотя знала, что это единственный путь. И даже если б это я его погнала, говорил-то с Данном он — он и никто другой.
— По-моему, вот эта чуть-чуть не выпрыгнула из декольте.
— Перестань… да перестань же, я серьезно говорю. Мало ли, что утверждает сейчас Хант, но ведь он сам пошел в ванную разговаривать с Данном. Его никто насильно не тащил.
— Хант именно так и утверждает. Но мне казалось: идея — твоя.
— Да, и если б это я тогда поговорила с Данном, он переметнулся бы к нам, я убеждена. Но Данн не верил в Ханта, считал его слабаком, слишком мягкотелым. Просто думал, что Хант не потянет. Даже полная готовность Ханта принять все условия Данна не изменила бы ничего.
Моргана кольнула ревность.
— Откуда ты так подробно знаешь, что он там думал и что считал?
— Данну пришлось мне рассказать. Я жена Ханта и была с Данном в деловом контакте, он не мог мне не объяснить?
Да, конечно же, Данн не верил в Ханта, подумал Морган. Среди неопубликованных тем, втайне хранимых и лелеемых в его репортерской душе, был рассказ безвестного коллеги-журналиста, которого случайно занесло на верхние галереи во время решающего голосования, когда делегаты вскакивали один за другим и добивали Андерсона, подавая голоса за Эйкена.
