Том Уикер - На арене со львами
— Здорово, Мэтт, ты что-то постарел,— сказал Зеб Ванс,— А где вдова?
— Зато вы раз от разу все молодеете.— Мэтт по-медвежьи облапил старика.— Я вас немедленно к ней провожу.
Зеб Ваис увидел Моргана, и глаза его сверкнули.
— Пес буду, коли это не наш король репортеров. Миллвуд, глянь-ка, кто здесь. Как давно мы в последний раз видели этого следопыта?
Миллвуд неуверенно вглядывался в Моргана, наверно, сразу его не узнал. Зеб Ванс, высвободившись из мощных объятий Мэтта, протянул Моргану руку —она по-прежнему была огромна, хоть и похудела.
— Сенатор,— Морган крепко стиснул ему руку,— это было так давно, черт знает как давно.
Его голос, очевидно, оживил память Миллвуда. Он набычился, внимательнее вгляделся в Моргана, затем посмотрел на стиснутые в пожатии руки.
— Жарко здесь, я пойду,— сказал Миллвуд и, обойдя их, вошел в дом.
— У Миллвуда, заруби себе на носу,— сказал Зеб Ванс,— добрейшее сердце, хотя христианскими добродетелями он, может, и не обладает.
— Например, умением прощать и забывать?
— Ну, уж прощать-то Миллвуд умеет, будь здоров, вот только забывать никак не выучится. Миллвуд, как покойница мисс Перл, не умеет забывать обид, хоть тресни. Мэтт, пес меня заешь, если я думал когда-нибудь, что мне придется хоронить сынка Старого Зубра, а не ему меня.
— Да, это всегда неожиданно,— изрек Мэтт подобающе скорбным тоном.— Но в последнее время он был не совсем… как бы это сказать… он…
— Говорят, сильно зашибал. Я, кстати, тоже этим грешил, да и сейчас случается, по, видно, то, что сходит с рук одним, другим — не сходит.
— Вообще-то, сенатор,— Мэтт откашлялся,— он умер от сердечного приступа.
— Я вот что хочу вдове сказать: хоть я и не был с ним знаком так хорошо, как мне бы хотелось, но когда пришла пора, я поддержал его от всей души. Он был не то, что его папенька, славный он был малый. Мэтт, я надеюсь, двум старым сморчкам не придется слишком усердно шарить по тайникам этого шикарного дома в поисках чего-нибудь живительного.
— Вам совсем не придется здесь шарить,— сказал Мэтт.— Идите за мной, только и всего.
Прежде чем за ними закрылась сетчатая дверь, Зеб Ванс успел окинуть Моргана еще одним взглядом; если б не трость и не морщины на шее, старик выглядел бы почти так же, как в былые годы. Седые волосы не поредели, копной спадали на лоб; и свои широкие ступни крестьянина он все так же твердо ставил при ходьбе, словно столбы вбивал. Моргану на мгновение показалось, что он оглядывается в прошлое не столько на Зеба Ванса, сколько на самого себя, на прежнего Моргана.
— Вот я, поверишь ли, дружище, отродясь ни на кого не таил зла. А ты-то как?
— Да как всегда,— ответил Морган.— Вперед и выше.
Зеб Ванс притворил дверь; его смутно маячивший за сеткой двери силуэт двинулся прочь.
— Вперед и выше, но никак не дальше этого предела,— услышал Морган голос старика.
«…и как мы носили образ земного,— произносил священник четким голосом, которому свободно внимала масса,— так носить будем образ небесного».
Морган ненадолго прислушался, стараясь удержать под спудом трепет, который пробуждали в нем речения времен короля Иакова и гулкие ритмы старинных гимнов. Ничто не оживляло в памяти так явственно, как они, безоблачное, бесконечное лето, светлый, упорядоченный мир юности: церковь, сложенная из красного кирпича; строгий класс воскресной школы; скучившийся под громогласным органом хор — ни сомнений, ни вопросов не возникало, они не были дозволены и нужны,— мир этот расстилался перед ним, простой, безмятежный и ясный, как заповеди Моисеевы: Да не будет у тебя других богов пред лицом моим, не убий, не укради, не возжелай, не возжелай, не возжелай… Стихи из Библии, гимны, орган, как всегда, возвратили его к далекому и быстротечному миру юности, открыли его взгляду давнее, знакомое видение, мучительно пронизывающее чувство,— и все же он прислушался на время, пораженный догадкой, что текст выбрал кто-то, хорошо знавший Андерсона.
«Не все мы умрем, но все изменимся вдруг, во мгновение ока, при последней трубе, ибо вострубим, и мертвые воскреснут нетленными, а мы изменимся».
Даже Андерсон не пожелал бы большего. Он только одного хотел, не быть подверженным тлену, подумал Морган, и, возможно, когда это желание впервые появилось у него, оно не показалось ему чрезмерным. Морган расправил затекшие плечи и увидел вдали, у подножия холма направлявшегося к кладбищу человека.
«…где твое жало? Смерть, где твоя победа?»
Коренастая фигура, продвигавшаяся вверх по склону, казалась такой же знакомой, как этот извечный вопрос. Адам Локлир всегда двигался решительно и целеустремленно, словно он не просто знал, куда идет, но был убежден, что только так и можно идти, а потому не колебался и не задумывался. Он шел твердо, не спеша, раскатистый голос священника, несомненно, уже достиг его слуха.
Голос на мгновение умолк, проповедь кончилась.
— Мы позволим себе небольшое отклонение от традиционной службы,— священник запахнул рясу, и голос его раздавался звучно, как альт,— дабы сенатор Дж. Спенсер Бернс сказал слово о нашем дорогом почившем от имени своих коллег из сената Соединенных Штатов.
Вот уж это воистину по-сенаторски, подумал Морган, полагать, будто представитель величайшего совещательного органа может теперь что-нибудь добавить к заупокойной службе или же превзойти поэзию Библии. Но поскольку существует надгробное слово, Бернс сойдет не хуже остальных и даже лучше многих. Добросовестный, трудолюбивый Бернс не отличался красноречием, а фантазией и подавно. «Гляжу на Бернса и вспоминаю самый мудрый из полученных мною советов,— рассказывал как-то Андерсон.— Я толкал однажды в захолустье речь, вдохновившись и не зная передышки,— мне казалось, я слышу ангельский хор и трубный глас. Публика шалела от восторга. А когда я закруглился, редактор местной газеты, в дымину пьяный старикан, подошел ко мне вплотную, так что я сомлел от запаха перегара, и сказал: «Молодой человек, никогда не стройте из себя напыщенного осла». Мне часто хочется повторить эти слова Бернсу». Впрочем, Бернс не жульничал и не терпел показухи, он, подобно Андерсону, вдохновлялся идеей, хотя, разумеется, совсем иной. В его ограниченности был свой пафос,— двигаясь к цели напролом, Бернс выкладывался до конца.
Волоча ноги, как лыжник, Бернс подошел к могиле и отвесил Кэти Андерсон неуклюжий поклон.
— Миссис Андерсон,— сказал он.— Роберт… высокочтимый губернатор этого замечательного штата… мои высокочтимые коллеги и бывшие коллеги… друзья… В эту печальную минуту я хочу сказать несколько слов.
Морган снова поглядел на Кэти: она, положив руки на колени, не спускала с Бернса глаз и, казалось, вникала в его слова с такой же сосредоточенностью, с какой когда-то слушала, как излагает свой законопроект Мэтт Грант или как дает показания Поль Хинмен. Морган вдруг подумал, а дошла ли до нее в разгаре связанных с похоронами хлопот весть о новом назначении Хинмена.
Бернс бубнил свое: он говорил об уме и способностях Андерсона, о его деятельности, о высоком авторитете у коллег. Один раз Бобби повернулся и сердито взглянул на оратора, затем опять уставился на гроб.
Бернс подчеркнул, что Андерсон всегда заботился об угнетенных; губернатор поерзал на жестком стуле, поудобней устраивая свои телеса. Мертл Белл торопливо делала записи; Чарли Френч — тоже; Джералдина оглушительно рыдала; достопочтенный Билли Дж. Мелвин подавил зевок. Бернс упомянул, что Андерсон едва не стал президентом, «завоевав сердца людей, хотя знамя в конце концов подхватил другой».
Жесткая сильная рука стиснула руку Моргана чуть повыше локтя, и, обернувшись, он увидел смуглое лицо и воинственный взгляд Адама Локлира.
Бернс сказал, что не было сенатора, который с такой охотой помогал бы и советом, и делом менее опытным коллегам. Морган и Адам пожали руки друг другу, однако Морган почувствовал в старом приятеле что-то враждебное. Данн кивнул вновь прибывшему. Солнце клонилось к закату, на могильные плиты легли длинные, прохладные тени; высокая статуя Старого Зубра осеняла свежевырытую могилу сына. Пыль, поднятая толпой, улеглась, на темнеющем небе не было ни облачка.
— И вот что я еще хочу сказать прекрасной супруге и славному сыну, столь похожему на своего блистательного и высокочтимого отца,— продолжал Бернс.— Мне нет нужды говорить им, что они могут гордиться мужем и отцом, так как они, конечно, знали его даже лучше, чем высокочтимые коллеги по сенату. Я скажу о другом. Когда сегодня утром я собирался в путь, ко мне обратился мой юный помощник. «Сенатор, что случилось? — спросил он.— Куда вы едете?» Я ответил, что скончался блистательный и высокочтимый сенатор Андерсон. И мой юный помощник, как видно, еще мало осведомленный в делах, спросил, не тот ли это сенатор, что так тяжело болел? Я ответил: «Да, сенатор Андерсон давно уже был не в добром здравии».— Бобби прислушался, его захватила простодушная откровенность Бернса.— Тут мой юный помощник сказал: «Что ж, надеюсь, сенатору Андерсону наконец-то стало лучше». И я подумал: надо передать семье почившего эту мысль его высокочтимых коллег — все мы надеемся, что сенатору Андерсону наконец-то стало лучше.
