Том Уикер - На арене со львами
— Мне, само собой, было известно, что Данн проголосовал еще раньше, а узнал я его сразу по знаменитым зеленым очкам,— рассказывал коллега-журналист.— Вот счастье привалило, подумал я и стал проталкиваться к нему в надежде что-либо выудить. Но когда я увидел, с кем он пытается заговорить, я спрятал карандаш в карман, чтоб не быть похожим на репортера, и вообще постарался не попадаться ему на глаза.
Данн стоял возле самых перил ее ложи, он не кричал, он даже не повысил голоса, но я отлично его слышал. «Миссис Андерсон»,— повторил он несколько раз, стараясь привлечь ее внимание. Она сидела и глядела вниз на делегатов с такой невозмутимостью, словно на десять миль вокруг не было ни души. А ведь она отлично его слышала,— уж если я слышал, то она и подавно, но даже бровью не повела, не из таковских. Я не спускал с нее глаз: она ни разу не моргнула, ничто не дрогнуло на красивом ее лице. Тогда Данн слегка повысил голос и на этот раз назвал ее по имени. «Кэти»,— сказал он чуть громче. Она и тут не шелохнулась, не выдала себя ни выражением лица, ни взглядом. Уничтожила на месте, да так хладнокровно, стерла в порошок, даже не взглянув. Он повернулся и отошел. Я бросился к нему с вопросами, а он навел на меня свои зеленые очки, как на какую-то козявку, и сказал: «Без комментариев. Без комментариев». Я оглянулся, а она, силище-баба, сидит все так же неподвижно, словно ледяная статуя.
— Отчего вы не напечатали в газете этот репортаж? — спросил Морган, когда примерно год спустя услыхал эту историю во время длительного путешествия в автобусе для журналистов, сопровождавших кандидата, который объезжал избирателей-поляков в Хэмтрамке.
— Репортаж? — переспросил коллега.— Шеф говорит, какой же это репортаж, раз неизвестно, что сказал бы Данн, если б ему было позволено с ней говорить. «Без комментариев» — вот все, что мы напечатали.
И в репортерской практике этого вполне достаточно, подумал Морган, но именно сейчас, когда он вытянул из Кэти несколько слов о Данне и в нем шевельнулась ревность, у него сам собою возник тривиальный вопрос.
— Данн не мог не объяснить тебе…— сказал он.— Но когда же он это сделал? По-моему, он не из очень-то болтливых.
— Не из болтливых, но со мной поговорил. Он был, видишь ли, ко мне слегка неравнодушен. Секс мало его интересовал… Его, по-моему, способны взволновать только выборы и махинации с голосами, но он считал, что мы с ним птицы одного полета, и в общем-то был прав — в ту пору я сама довольно безразлично относилась к сексу. Это ты потом меня приохотил. Так вот, Данн был немного неравнодушен ко мне, пока я его не… оскорбила. Ну, а после этих выборов… примерно через год… мы случайно встретились в Вашингтоне, на каком-то приеме. А на этих многолюдных сборищах всегда можно побеседовать без помех. Я извинилась перед ним.
Морган обнял ее крепче. Он очень ясно представил себе эту сцепу: зеленые очки и застывшее лицо скрывают, что почувствовал, выслушав извинения, Данн — удовольствие, обиду, желание кольнуть в отместку или просто ничего.
— Словом, все дело было в том,— услышал он в темноте шепот Кэти,— что, по мнению Данна, Хант «не вытянул».
— Хант тоже это говорит.
— После стольких трудов. Стольких лет тяжелейших трудов. Быть возле самой вершины, так близко, что уже чувствуешь: вот-вот — и победа… а сколько народу помогло нам, не щадя сил… и после этого — все кувырком… буквально в последнюю минуту.
Голос ее осекся, тело напряглось. Морган почувствовал, как сквозь преграду лет ее все так же точит боль, возмущение, как немыслимо для нее поверить в совершившийся факт.
— А он сидит себе внизу, присосавшись, как грудной младенец, к бутылочке.— Тихий шепот Кэти яростно прозвучал в темноте.— Пусть не смеет говорить, что он не может с собой сладить!
— Он этого не говорит. И я знаю, что это не так.
— Он выбыл из числа могущественных и великих. Он теперь не может делать вид, будто он лучше своего отца или хотя бы равен ему. А раз не может — пускай все летит к чертям. Не вышел из него благородный рыцарь, так придется ему стать трагическим героем.
— Да брось ты себя изводить,— сказал Морган.— Столько лет миновало с тех пор, а ты, как Хант, перебираешь и перебираешь прошлое. Знаешь, иногда мне кажется, что все очень нехорошо… ну, то, что у нас с тобой. Если б не я, если б между нами ничего не было, вам с Хантом, может, и удалось бы избавиться от гнета прошлого.
— Нет.— Ее голос прозвучал резко, твердо.— После того съезда я уже не могла… у нас все пошло неладно чуть ли не с самого начала, а особенно после того, как Хант занялся политикой. Ты, наверно, и сам заметил: мне предназначалась официальная роль супруги августейшей особы. Я должна была хорошо выглядеть, устраивать приемы, воспитывать детей — и больше ничего. Вместе в постель мы ложились не чаще двух раз в год, да и то спьяну. А когда начались все эти заседания комиссии, предвыборная борьба, я на время пришлась ко двору, мы действовали заодно, понимаешь? Но после съезда я уже не могла вернуться даже к тому, что было прежде. Он сдался так безропотно, что я этого не вынесла. Я сдаваться не намерена.
Они долго молчали, а потом Морган сказал:
— Ладно, теперь буду спокоен.
— Не будешь, насколько я тебя знаю, ты не можешь.
Он взял ее за руку.
— Зато могу кое-что другое.
Стоя рядом с Данном возле чугунной ограды, пристально глядя поверх холмика, заслонявшего гроб Андерсона, на крепкие обнаженные руки Кэти, руки, которые так часто замыкали его в любовных цепях, Морган не мог с уверенностью сказать, вспомнилась ли ему сейчас одна ночь или же сразу многие. А было их много, посвященных любви и бесконечным разговорам. Иногда Моргану казалось, что он всю свою жизнь только и занимался любовью да разговорами, трудно было отличать тела и слова, отличать тела от слов, трепет обладания и несмолкаемый объясняющий шепоток; рассказчику оставалось только рыться на этой свалке, обшаривая прошлое, отбирая все, что входило в возводимые им шаткие построения. А иногда труднее всего оказывалось отличить рассказчика от Моргана, определить, когда же ты, перестав рыться в былых разговорах и связях, начинаешь объяснять Шепотком только то, что касается обладания.
«…и потому не убоимся,— говорил священник, и Морган невольно вслушивался,— хотя бы поколебалась земля и горы двинулись в сердце морей. Пусть шумят, вздымаются воды их, трясутся горы…»
Данн шевельнулся рядом; Морган поглядел на него, увидел тощую шею и твердую челюсть. Данн, разумеется, отлично умел — и, разумеется, сейчас сумел бы еще лучше — безошибочно определить, что кандидат «не вытянет», что у него не хватит силенок, решимости или чего-то там еще; его нюх — достаточное к тому основание, ему незачем прибегать к посредничеству слов. Что это именно так, никогда не сомневался даже сам Андерсон; Данн сказал Кэти, что это так; Морган много лет прикидывал, так ли это, раскидывал умом то так, то сяк и еще по-иному, словно какой-то замысловатый кусок из загадочной картинки. Но кусок этот упорно не укладывался в картину известных ему сведений и сделанных им умозаключений. В том, что касалось Данна — укладывался, а вот не укладывался в том, что касалось Ханта Андерсона.
«Превознесен буду среди народов и превознесен буду на земле…»
Вот и Андерсон вообще-то стремился к тому же, подумал Морган, услышав эти слова. Просто в каждом человеке я хочу раскрыть не худшее, а лучшее, сказал он когда-то, стоя возле того места, где лежало сейчас его долговязое тело, укрытое свинцом и американским флагом. Метил он высоко, и, несомненно, истоки его поражения заключались уже в самой цели, которую он перед собой поставил.
Морган издали увидел, как Зеб Ванс вытянул шею — костлявую, стариковскую шею, так как сидевший перед ним толстый сенатор со Среднего Запада все заслонил, столь истово подавшись вперед, словно боялся угодить в геенну огненную, если пропустит хоть слово. Зеб Ванс, подумал Морган, глядя на старика, ни на свой ни на чужой счет никогда не мнил ничего такого, что возомнил о себе Андерсон; Зеб был опытнее — очень уж хорошо разбирался он в людях и, возможно, очень уж хорошо знал самого себя. И все же он сидит сейчас, ерзая на стуле, после того, как проехал в адскую жару половину штата,— такого не только требовать, но даже ожидать никто не мог от старика,— дабы попасть на похороны человека, занявшего его место в сенате.
Увидев из комнаты Андерсона, как Зеб Ванс, тяжело топая, взбирается по ступенькам, Мэтт Грант и Морган выбежали на крыльцо; старик опирался на трость, но выглядел крепче и держался прямее, чем Миллвуд Барлоу, как всегда, шедший за ним по пятам. Негр в шоферской кепке стоял рядом, готовый помочь.
— Здорово, Мэтт, ты что-то постарел,— сказал Зеб Ванс,— А где вдова?
— Зато вы раз от разу все молодеете.— Мэтт по-медвежьи облапил старика.— Я вас немедленно к ней провожу.
Зеб Ваис увидел Моргана, и глаза его сверкнули.
