Том Уикер - На арене со львами
— Я ухожу,— сказала Кэти.— Не хочу больше слушать этот бред собачий.
И она выбежала из комнаты; дверь за ней захлопнулась; в тишине звук этот прогремел, как выстрел, и мне вспомнилось, как однажды ночью, в этом самом доме, где мы сейчас сидим, она захлопнула окно с такой же яростью, и дерево под ее руками словно ожило и застонало от боли.
— Понимаете, у меня есть предложение к этому волку в зеленых очках,— сказал Хант, словно и не заметил ее ухода.— Но Данн — настоящий волк, не чета всем остальным, которые способны только трусливо злобствовать. Я его хорошо изучил. Данн сгложет мою душу заодно со всеми потрохами. Ведь он питается людскими душами.
Он умолк, потирая глаза. Я заметил, что волосы у него на груди поседели и спутались. Потом он снова тяжело опустился на кровать, привалясь спиной к изголовью.
— А вот Кэти этого не поняла. Она всегда питала пристрастие к Данну и его приверженцам. Ей кажется, что если я дам ему понять, что готов пойти навстречу требованиям штата в связи с прибрежными нефтеносными залежами, он ради этого перейдет на мою сторону.
— Неужели Кэти допускает мысль, что вы на такое согласитесь? После всей той борьбы, которую вели?
Теперь уж я вскочил с места и выпрямился во весь рост. Рубашка на мне взмокла от пота и липла к спине.
— Может, я бы и мог согласиться,— сказал Хант.— Понимаете, Рич, я хочу победить любой ценой, меня тоже обуял этот пыл. Вот что я разумел, когда говорил о своей душе. Потому-то я и не позвонил Данну.
Я снова плюхнулся в кресло. Этого и следовало ожидать, сказал я себе, человек никогда не может знать с уверенностью, что он сделает в тот миг, когда открывается правда, когда ему предстоит выдержать решающий удар. И как естественно, что у Ханта возникла эта мысль, как естественно, что он раздумывает, хватит ли у него сил и твердости характера, чтобы преодолеть суровое испытание.
— А начиналось все совсем по-иному,— сказал Хант.— Вы же знаете, когда мне пришло в голову выставить свою кандидатуру, я решил, что это чистое безумие. Так я и сказал Кэти, едва она заговорила со мной об этом. Адаму я сказал, что у меня нет такого намерения. А потом вы напечатали ту статью в своей газете, и я вас тоже считал безумцем. Не помню, когда именно мне стало казаться, что, пожалуй, эта мысль не так уж безумна. И даже когда я принялся разъезжать по всей стране, я еще не верил, что это всерьез, и не знал толком, хочу я победить или не хочу. Вероятно, лишь во время первичных выборов — помните, как все были тогда поражены? — что-то до меня начало доходить. Мне не президентское кресло было нужно, ведь никто не знает, что значит быть президентом, пока им не станет. Нет, Рич, у меня появилось желание победить, одержать верх. И я сам этого желания испугался. Ведь я знал, что желание победить страшнее запоя, и я пытался сдержаться, я спрашивал себя: «Куда ты лезешь, дружище?» Лишь совсем недавно я перестал осаживать себя. Я просто признался себе, что хочу победить. И вот теперь я дошел до предела, Рич, и, боюсь, уже ничего не изменишь. Я лежу здесь и так хочу победить, что готов ради этой самой победы решительно на все. Держу себя за руку, чтобы не позвонить Данну.
Он умолк, растянулся на кровати, долговязый и угловатый. А я слишком устал, я не знал, что мне сказать, что подумать. Его голос, казалось, все еще эхом отдается в комнате, и тут я понял, что он уже снова говорит, но так тихо и невнятно, что я с трудом разбирал слова:
— С другой стороны, Данн знает, что если он сам меня поддержит, он здорово прижмет Старка и даже, быть может, в корне изменит весь ход событий. И мне сдается, именно этого и дожидается Данн — он хочет сделать крупную ставку сам и взять себе все, а не делить выигрыш с Эйкеном. Стало быть, если я прав, мне и не надо с ним сговариваться, он и так поддержит меня; может быть, надо просто позвать Данна сюда и растолковать ему, как все повернется, если он перейдет на мою сторону. Может быть, мне удастся убедить его.
— А если не удастся?..
Слова эти замерли в душной комнате под отголосок захлопнутой двери, который был мне явственно слышен.
— Что ж, тогда я, может быть, предложу ему то, чего он хочет,— сказал Хант.— Вот что мне, вероятно, придется сделать, обратись я к Данну.
Мы оба долго молчали. Потом вдруг, как ни странно, моя беспредельная усталость куда-то исчезла и я начал соображать. Мне стало понятно, что к чему.
— Едва ли вы предложите ему… все, что он хочет. Не верю, чтобы вы хотели победить такой ценой.
— Когда-то я вам сказал,— ответил Хант,— что вы очень странный газетчик, черт вас побери!
— Но если вы хотите продолжать борьбу, вам придется его позвать. Теперь все сводится к тому, позовете ли вы его, чтоб использовать последнюю возможность, или откажетесь иметь с ним дело, и тогда ничего не выйдет.
— Вот именно,— сказал Хант.— А ваше какое мнение?
Конечно, было заведомо ясно, как он ответит Ханту, подумал Морган, снова умолкнув и наслаждаясь напряженным вниманием слушателей. Хочу рискнуть, сказал Хант в вечер их первой встречи. Я должен своего добиться, для того я и родился на свет. Моргану вспомнилось, как он тогда подумал, какой путь прошел сын Старого Зубра, подумал, что сын сразил и поверг в прах Хинмена… Он с несомненностью знал, что именно он должен был сказать Ханту: он поверил в Ханта прежде, с самого начала, верил все это время, несмотря ни на что, верил и тогда, в тот решающий час. Пожалуй, мне просто необходимо было верить в него или хоть во что-то, подумал Морган, пожалуй, я верю в него до сих пор.
— Я не поколебался ни секунды,— проговорил наконец Морган,— я сразу сказал ему: звоните Данну. Вы с ним легко справитесь, сказал я. Ведь вы же сын Старого Зубра.
А Хант только рассмеялся и снял телефонную трубку…
— Мистер Грант,— сказал Джоди, появившись в дверях,— прошу прощения, но приехал старый сенатор, надо бы его встретить.
— Сенатор? — переспросил Мэтт.— Это вы про Макларена?
Прежде чем Джоди успел ответить, Морган уже сообразил, что приехал, конечно же, Зеб Ванс.
— Про него. Он ставит машину.
— Но как же так! — вскричал Гласс.— Мы не можем сейчас уйти, ведь Морган не кончил рассказывать…
— Да больше ему и рассказывать нечего,— сказал Данн.— Торговец душами во время третьего голосования переметнулся к Эйкену, этим все и кончилось.
РАССКАЗЧИК V
Отпевать должны были на кладбище перед самым заходом солнца. Но солнце еще припекало во всю мочь, когда собралась огромная толпа желающих проводить покойного в последний путь; лужайка перед домом была запружена машинами; вдоль аллеи разъезжала конная полиция, указывая вновь прибывшим место для стоянки. Выйдя из машин, они в одиночку и парами шли к дому, а приехавшие заблаговременно уже тянулись через лес к маленькому кладбищу на холме. В комнате, где стоял гроб, не иссякал людской поток, и столы с угощением, расставленные под деревьями, давно уже были убраны, когда Морган увидел, как в парадных дверях появился Бобби Андерсон, не торопясь спустился с крыльца и подошел к своим соученикам, худой, с осунувшимся лицом, вздернув голову и держа ее так, словно у него онемели шея и плечи. Тут Морган понял, что дело кончено, гроб заколочен, Андерсон сокрылся навеки от людских взоров и будет жить теперь только в их памяти. На мгновение он пожалел, что не прошел в прощальной череде мимо покойного, впрочем, слишком уж мрачную память оставило бы по себе это последнее прости. Затем он горько пожалел, что Бобби сейчас со школьными друзьями, а не с ним. Впрочем, вопрос этот давно закрыт, открывать его заново так же невозможно, как заколоченный гроб. Уж не говоря о том, подумал Морган, что каждый строит жизнь на свой собственный лад; мальчик, даже если б мог, не захотел бы покинуть приятелей, сказал себе Морган.
Толпа все росла. Немного погодя блестящий, чуть присыпанный августовской пылью катафалк стал бесшумно приближаться к дому, осторожно объезжая пешеходов, словно задался целью не обременять новыми заботами своих владельцев. Развернувшись, он остановился у входа, и несколько юношей направились к нему полюбоваться металлическими украшениями, потыкали ботинками шины передних колес. Бобби снова вошел в дом, сопровождаемый младшим похоронным агентом — мужчиной в черном синтетическом костюме и серебристом галстуке. Через несколько минут в дверях появились восемь сенаторов Соединенных Штатов, толкая передвижную, на резиновом ходу, платформу с гробом Андерсона, покрытым американским флагом. Гробовщик и его помощник сделали какие-то указания, и платформа, окруженная сенаторами, благополучно спустилась с крыльца, гроб легко соскользнул в ожидающий катафалк. Вышла Кэти, опираясь на руку Бобби; за ними следовал седовласый человек с разгоряченным, торжественным лицом — это был губернатор штата. Он вел под руку свою костлявую супругу, а вокруг обеих пар черным мотыльком порхал гробовщик. Катафалк отъехал чуть в сторону, на его месте появился черный «кадиллак», куда уселись Кэти, Бобби и губернатор с женой.
