передний - o 496d70464d44c373
«Моментальная смерть», – подумал я, соображая, как бы выдать это за
самоубийство, но противник быстро очухался и уже летел, чтобы дать
сдачи, справа ему на помощь спешило остальное «бычье», слева
поблескивали резиновыми дубинками секьюрити, а под потолком в
красивом прыжке завис кто-то богемный и обученный восточным
единоборствам. Все эти силы сошлись в равном бою, увлекая в пучину
драки, наверное, все заведение. Джаз-банда на сцене заиграла громче, а
вокалистка запела веселее, будто им только теперь удалось привлечь к
себе всеобщее внимание.
Дамочки с темными губами визжали и профессионально орудовали
бутылками. Бармен вызванивал скорую. Секьюрити лупили дубинками
всех подряд единственно в целях самозащиты, потому что обойтись здесь
без внушительного отряда милиции было невозможно. Спасительная
сирена, правда, уже сообщила о себе далеким застенным воем.
На Диего градом падали удары моего обидчика. Я не мог этого так
оставить и, хотя в жизни не участвовал в драках, бросился «быку» на
спину, стал его душить, драть за волосы и кусать за уши. Еще каким-то
образом бил гада «мартенсами» по почкам. Подействовало. Он забыл о
португальце и пытался избавиться от меня. Я хоть и слабый противник, но
живучий, вздернувшись у него на спине, вел себя, как дикая кошка, и
только больнее кусал за уши. Может, и загрыз бы до смерти, если бы не
пересекся взглядом с Диего. Он смеялся! Согнулся пополам, показывал на
нас пальцем и смеялся! Представив себя со стороны, я грохнулся на пол
от неожиданного приступа хохота, а рядом под пунктуальным ударом кого-
то из секьюрити слег и мой противник. Пора бы и честь знать. Диего
перебросил меня через плечо и, сбив с ног какого-то милиционера,
бережно вынес на улицу.
39
Тут уже я схватил спасителя за руку и потащил в квартиру №44, чтобы
переждать самодурство правоохранительных органов в надежном укрытии.
– Черт! Я потерял муфточку.
Вашингтон смеялась и не могла остановиться. Диего оказался
замечательным рассказчиком, пока мы его бинтовали, он пересказывал
бой в гомерически смешных подробностях.
– И тут он останавливает меня и говорит: «Черт! Я потерял муфточку». Я
чуть в сугроб не упал.
Зашел разбуженный Борщик, цыкнул злостно и побрел на кухню.
– Это еще что за субчик? – наивно спросил Диего.
Вашингтон взревела, а я привалился к ней в судорогах уже беззвучного
хохота. Наверное, мой организм не выдержал таких испытаний, и в
следующий момент меня вывернуло на пол собственной комнаты. Пить я
никогда не умел. Но на этот раз были особые причины, поделиться
которыми ни с Диего, ни с Вашингтон я просто не мог.
Свидание с Валентином стало довеском к тому состоянию на грани
истерики, в котором я находился последнюю пару недель. С момента
пробуждения в лесу, когда началась моя, так называемая, вторая жизнь.
От этого дикого случая, от смерти на каждом шагу, от падения на
социальное дно я привык за две недели отнекиваться циничными шутками.
Что-то спонтанное появилось в моем поведении. Спонтанными стали и
чувства. Раньше я никогда бы не позволил себе влюбиться в человека с
первого взгляда, и я умел себя контролировать – это было не против воли,
это само собой разумелось. Но вот появился Валентин, и моя былая
рассудительность улетучилась. Пропала моя холодность. Я готов был идти
за Валентином на край света, прощать ему невнимание, предательства и
жестокость. Почему вдруг я стал нуждаться в неком дополнении? Может
быть, Валентин – умный, развитый во всех отношениях мужчина,
способный быть мне учителем, которого я ищу. Может быть. Но как я
определил это за несколько часов поверхностного общения?! Я ведь уж
набил шишек привычкой идеализировать людей и научился детально их
анализировать, прежде чем пустить в свою жизнь. Я никак не мог понять,
откуда во мне эта спонтанность, откуда неожиданно нахлынувшая
40
преувеличенная женственность.
Глядя на свою блевотину, абсолютно собачью, я вдруг все это осознал и
чуть не расплакался от бессилья. Никакого желания думать,
анализировать, расследовать – только трусливые отмашки от реальности.
Я должен вытянуть себя из создавшегося положения, просто обязан, ведь
самоуважение для меня не сказка. Никаких «Скажите, вы разбираетесь в
юриспруденции?» – все это усыпляющие бредни для каких-нибудь
девочек. А я не девочка!
Поправил сползшее на плечо платье, вытер рукавом грязный рот.
Веселье закончилось. Диего и Вашингтон о чем-то щебетали. Я – черт
побери – уже трезвый. Вымыл пол, поправил пьяно намотанные на Диего
бинты, переоделся, умылся и отдал Вашингтон ее вещи.
– Нет, оставь себе. На меня они все равно не налезают.
– Тебе шло это платье, – поддакнул Диего.
Я вспомнил. Надо ведь как-то отблагодарить за помощь и защиту. Но сил
нет даже на ласки.
Вашингтон отправилась спать, а Диего все смотрел на меня и молча
улыбался. Грудь сплошь в синяках и кровоподтеках. Похоже, у меня новый
друг.
– Ладно, я пойду, – сказал Диего и стал натягивать рубашку.
– Куда? Метро давно закрыто. Можешь, переночевать у меня.
– Тебе надо отдохнуть.
– Надо.
– Ты заходи в «Пекин», буду рад опять с тобой пообщаться.
– Думаю, после сегодняшнего тебе там лучше не появляться.
– Во-первых, в «Пекине» такое часто случается, а, во-вторых, хозяин
бара – мой друг, так что я там на особых правах. Заходи. Правда.
Диего говорил нежно.
Мы долго целовались. Видимо, это одна из высших степеней доверия –
целоваться с человеком, которого только что вырвало на твоих глазах.
Он укутал меня одеялом, погасил свет и ушел, прикрыв недавно
выломанную дверь.
Я решил отказаться от благотворительности Валентина. Она меня только
41
расслабляла, а сейчас необходимо сосредоточиться и воссоздать былую
жизнь. Впредь я решил придерживаться этого плана и скорее ограничивать
себя, нежели хоть сколько-то плыть по течению. Меня ожидали, наверное,
годы испытаний и лишений, однако я твердо и, может быть, излишне
поспешно решил строить свою жизнь самостоятельно. Потерянная
квартира, какие-то признаки благополучия – все это были не мои
достижения, а отцовские или бабушкины. Предстояло начать с нуля, но по
праву принадлежавшего мне.
Отказался от денег я через Нину Владимировну. Слава Богу, ей хватило
ума никак это не комментировать. Пятьсот долларов я планировал в
скором времени вернуть, а поиски новой квартиры, естественно, челом
бил остановить. Я сказал, что буду жить в квартире №44 до тех пор, пока
не смогу обеспечить себя чем-то иным. По-моему, Нина Владимировна все
это записывала. Она объяснила, что за мою комнату Валентин платит
хозяину квартиры, некоему Сергею. Эти выплаты я тоже обещал взять на
себя. Говорил и понимал, насколько это походит на бракоразводный
процесс: за квартиру платишь ты, дети живут у меня, тебя навещают
каждый последний четверг месяца, с аспарагусом я, вообще, не знаю, что
делать. Валентин опять уехал за границу. Нина Владимировна сказала, что
передаст все слово в слово. Хоть бы подбодрила, что ли: молодец,
мальчик, так держать! Сухая корова.
Я положил трубку и почувствовал себя совершенно свободным. Даже
какой-то прилив бодрости и радости. Квартира №44 уже не казалась
клоповником, она стала квартирой «с насекомыми», и эта сентенция
делала из меня буддиста.
Вот тут я и убедился в очередной раз, что ждать от жизни чего-то
хорошего мне с некоторых пор не стоит.
За бодростью и радостью пришла страшная мигрень – у меня в жизни
такой сильной не было. Я вообще не часто жаловался на головную боль,
но подобный приступ заставил меня предположить худшее. А что худшее?
В конце концов, я не герой Томаса Манна, чтобы страдать мигренями от
потомственного сифилиса. Но мне хватило здравого рассудка обнаружить
связь между моим здоровьем и частыми с некоторых пор провалами в
памяти. Я не помнил, что произошло со мной до пробуждения в лесу, и как
будто привык считать это в порядке вещей, однако очень скоро
42
выяснилось, что я не помню и события годичной давности. Как не напрягал
я память, получалось, что весь прошедший год абсолютно стерся. Я не мог
