передний - o 496d70464d44c373
переросла в нечто фантасмагорическое.
Я соседствую с людьми, которые бездумно себя уничтожают. Никто по
ним (как и по мне) не всплакнет, но до чего ужасно, что уже около тридцати
они совершенно потеряны. И никогда за собой этого не заметят.
Я лежал на менструального цвета матрасе и наблюдал за тараканом,
деловито чесавшим в мою сторону. Раннее мрачное утро, я заснул и забыл
погасить верхний свет. Какой-то уж больно резвый таракан на фоне общей
трагической обстановки. Я закурил сигарету. Разразился громоподобным
кашлем старого курильщика. Мой дедушка смолил всю жизнь и всегда так
кашлял, а я глядел на него влюблено и ждал продолжения истории о
сокровищах, пиратах или домах с призраками. Наверное, единственное
30
приятное воспоминание из детства. Завернулся в пыльный плед.
В коридоре брякнул телефонный звонок. Послышались широкие упругие
шаги Вашингтон – она ложилась спать утром, а ночью бодрствовала.
Бесконечно стирала белье – коммунальный вариант Данаид – и читала
дешевые дамские романы.
– Алло!
«Аллё» ее просто неподражаемо.
– Он спит… Приезжайте и сами стучите!.. Он незнакомый мне человек, я
не собираюсь его будить, может, он не хочет вас слышать…
Хотя бы и спросонья, но я быстро понял, что незнаком Вашингтон в этой
квартире только я, и поспешил о себе заявить. Вывалился в коридор
завернутый все в тот же плед.
– О, Господи! – вздрогнула Вашингтон.
– Вы мне льстите.
– Это тебя. Какая-то женщина.
– Спасибо.
Уж кого я точно не ожидал услышать этим промозглым утром.
– Здравствуйте, говорит Нина Владимировна…
Секретарша Валентина или кто-то там еще, уж не знаю, какие отношения
их связывают. Мисс Манипенни даже не потрудилась напомнить, откуда я
должен ее знать, с места в карьер вывалила на меня сообщение не самого
приятного содержания:
– Валентин попросил с вами связаться. В данный момент он за границей,
так что не смог лично вам сообщить. Ваша квартира вам больше не
принадлежит.
Оптимистичный тон Нины Владимировны сбил меня с толку. Сообщение
о потери квартиры прозвучало так, будто я сам это заказывал. Так я ее и
спросил после продолжительной паузы:
– А простите, я не догоняю, я, что, сам попросил Валентина избавиться
от квартиры?
Нина Владимировна нетерпеливо сопела.
– Что за дерьмо в шесть утра? – моя реплика.
– Я не знаю деталей, – дамочка решила снизойти, – документы на
владение квартирой перешли в чужие руки. Вам квартира больше не
принадлежит, у нее новый хозяин.
31
– Речь не о собаке идет, вы понимаете? Моя квартира – это моя
квартира, – я еле сдерживался, чтобы не сорваться на крик.
– Я вас прекрасно понимаю.
Это такая равнодушная точка из четырех слов. Я почти ненавидел Нину
Владимировну – ее неспособность что-либо объяснить и ее абсолютную
непричастность к происходящему. Она сейчас в полном праве положить
трубку, и я останусь совершенно ни с чем. Правда, в клоповнике и с
соседями-алкоголиками, но без денег, документов, одежды, квартиры –
безо всего. Я перестану существовать.
– Валентин лично с вами свяжется, как только вернется в Москву.
Почему это не озарило мое сердце надеждой? Почему не прослышалось
слабое биение оптимизма? Ведь все складывается удачно, у меня даже
появился шанс встретиться с любимым. Что я безвозвратно утерял?
Отсутствие чего не позволяет мне если не радоваться, то хотя бы
вздохнуть с облегчением?
Это осталось в лесу, отвергнутое даже лосем.
Встреча с Валентином. Он позвонил мне утром через три дня, и мы
договорились о вечерней встрече в кафе Концертного зала им. П.И.
Чайковского. Себе на радость во время разговора я звучал вполне
надменно.
Весь день провел в эйфории. Носился по комнате, не находя себе места,
чаще обычного наведывался на кухню и отвешивал незаслуженные
комплименты соседям. Даже – о, боже! – напевал в полголоса песенки,
услышанные по радио. В общем, за несколько часов до встречи я понял,
что у меня истерика. Тогда я тут же угомонился, лег на матрас и
разрыдался в подушку без наволочки. Именно потому, что на ней не было
наволочки! Валентин не решит моих проблем. Еще в отрочестве я понял,
что мои проблемы – это мои проблемы, и как бы порой не хотелось играть
роль слабой девочки, судьба приберегла для меня совершенно иное
амплуа. Лучшее, что мог дать Валентин – это совет. Но отсутствие
наволочки – какой все-таки мощный символ – и факт, что в ближайшие
месяцы она не появится, все-таки приводили меня в ярость, и я запросто
мог разодрать лицо любому, кто осмелился бы пристать с советами.
32
В дверь постучала Вашингтон. Она что-то хотела спросить, но мои
распухшие от слез, красные глаза переменили ход ее мыслей:
– Может быть, водки?
Я тут же согласился.
Изрядно налакавшись, расписал Вашингтон все злодеяния,
приключившиеся со мной с момента пробуждения в лесу и до
официальной потери квартиры. По-моему, она ничего не поняла. Она
только хлопала меня по плечу и повторяла:
– Прорвемся, товарищ.
С минуту мы молчали. Вдруг вспомнив о встрече, я буркнул:
– Мне даже одеть нечего.
– У меня есть одежда, – гордо призналась Вашингтон.
– Не сомневаюсь, только пореже об этом говори, а то я тебя убью.
– Не-а, одежда для тебя.
– С плеча Борщика ничего не приму.
– Мои вещи, – опять гордо растянула Вашингтон.
Мы сидели на огромном сундуке. В нем хранилась целая коллекция
одежды 30-х годов. Как потом объяснила Вашингтон, она нашла этот
сундук в подсобке квартиры и решила присвоить, потому что хозяин все
свои вещи забрал. Наверное, гардероб остался от предыдущих
владельцев квартиры №44. Может быть, именно тех, кто не брезговал
походами в баню.
Все это обсуждалось намного позже, после того, как мы отрезвели, а за
два часа до встречи с Валентином, я сказал: «Эта имнно та, чта мне нжно»
и стал копаться в древнем тряпье, как оказалось, исключительно дамском.
В 30-х нашей квартирой владела богатая и, наверное, влиятельная,
семья. Я мог судить только по женской ее половине – скорее всего это
была жена какого-нибудь партийного руководителя, одежду она покупала в
Париже и Лондоне и шила на заказ в московских ателье. Я выбрал
приличный, приталенный жакет из каракуля, блекло красное платье и
очаровательную шляпку-колокол. По живости все это походило на удачную
покупку в секонд-хэнде, за бомжиху меня бы не приняли. Вашингтон, дико
хохоча, навесила на меня несколько длинных ниток искусственного
жемчуга и убедила взять из сундука смешную муфточку. Еще неверной
рукой накрасила мне лицо под роковую даму и уложила волосы а-ля Джин
33
Харлоу.
С моим новым имиджем контрастировали только грубые мартенсовские
ботинки, подаренные Колей. Когда же ко мне посватался Дэн, я уяснил, что
это совершенно незаметная деталь. Естественно, я отказал!
Неверной походкой дойдя до столика Валентина, мне не удалось его
даже удивить. Все кафе порадовалось моему антикварному виду,
некоторые даже аплодировали, а Валентин сказал только одно, хотя и
дружелюбно:
– Как погляжу, вы не привыкли унывать.
Я моментально отрезвел и, источая запах нафталина, почувствовал себя
скандально. Под ироничным и строго-взрослым взглядом Валентина, как
будто не допускавшим подобного ребячества в момент необходимой
концентрации, я засмущался и разве что не покраснел. Я совершил самое
глупое – дал повод презирать себя и, может быть, представил на всеобщее
обозрение природу моего к Валентину отношения. До окружающих, если
честно, мне не было дела – все равно они приняли меня за эксцентричную
девушку – а вот Валентин теперь, скорее всего, догадывался, что я педик,
да еще и склонный к трансвестизму, хотя вот это неправда. Я привык к
выигрышному положению, когда гетеросексуальный мужчина вдруг
обнаруживает тягу ко мне, миловидному пареньку, а обратная ситуация,
действительно, делает меня совершенно уязвимым. Скажем так, я сам
привык презирать, от иных вариаций мне не по себе.
Валентину хватило такта не останавливаться на этом. Ведь он
идеальный.
– Вы нашли работу в баре «Пекин»? – спросил он.
– Нет. Почему?
– Это бар в стиле film noir. Новый хозяин помешался на «Касабланке».
