Журнал Российский колокол - Российский колокол, 2015 № 7-8

Одуванчики отцветут,
тополиный встречая пух.
Ах, весна, ты в душе и тут.
Ах, душа, ты одно из двух:
или памяти дай остыть,
или снова любить.

Загляни в новых глаз печаль,
не кори себя за отчаянье,
пожалей и любовь встречай,
окаянных тайн таянье.
Летний дождь – молодая кровь,
земляничную приготовь.

Пусть до осени достоит вино,
боли тканое полотно
канет листьями золотистыми,
чувством светлым, неистовым,
и душистой настойкой
станет
сладкой и горькой.

И обрывалась памятная нить,
таинственно, но верно угасала.
Тень времени плыла в толпе вокзала.
Кто остановит? Не остановить!

Растаяло за радугой стекла
знакомое до боли очертанье.
Как позднее немое осознанье,
за каплей капля на ладонь стекла.

И облекалась в чёрную фату
пустыня сердца, мучимая жаждой.
Тень времени меня спасла однажды:
прощенье – сердцу,
прошлому – мечту.

Руки пахнут ладаном и воском.
Жертва Богу – сокрушённый дух.
Извилась моей свечи причёска,
отличимо от соседних двух.

Плавно, исковерканная ложью,
жизнь стекает кружевом вины,
по великой милости по Божьей
слёзы смертной памяти даны.

Предстоять и плакать, очищаясь,
избавляясь пагубных нажив.
И просить прощения, прощая.
И прощая, и прощая! – жить.

Вы думаете, надо? И пора?
И губы разлепить, и возвращаться,
и на чужое горе откликаться,
познав от милосердья и добра?

Вы чувствуете, как оно идёт,
нечеловечье, неземное время,
как звёздное рассеивает семя,
и красота всесильная растёт?

Вы знаете, как много у небес
на всех тепла, и света, и терпенья?
С небес на нас нисходит вдохновенье
и преломляет невесомость в вес!

Вод текущих разные дороги…
Только океан для них один.
Оглянись на жизнь свою
и вздрогни
и руками молча разведи.

Где бы ни был ты,
куда б ни мчался,
никогда не оборвётся нить.
Тот родник, что дал тебе начало,
будешь помнить.
Помнить и любить!

Пух тополей намокнет под дождём,
и станет чисто и свежо.
И горечь лип стечёт легко
к подземным водам, глубоко!
И, настежь растворив окно,
открою разом и балкон:
мой сад за тридевять земель,
на перепутье ста камней.
Двенадцать серых этажей
над лентами асфальтных змей —
склонились, спаяны в одно
неодолимое окно.
Но льёт с небес лучистый дождь,
извечный путник, жизни вождь.
Вода, вода! Издалека
приплыли тучи. И пока
пух тополей срывает дождь,
ты снова дышишь, снова ждёшь.

Зацепило.
Виа Долороза —
Скорбный Путь распятого Христа.
Замолкает, угасает проза,
первый шаг я делаю из ста…
К солнцу опрокинутое Небо —
Троицей единожды Один
в крестный путь по Виа Долороза
Православный шёл Христианин.

В отсутствии любви и смерти
я замерзаю, замерев в ночи.
А за окном, в пурпурной круговерти,
огромная звезда.
Её лучи
невидимо касаются и бьются,
царапая оконное стекло —
пустые слёзы капают на блюдце
и отдают ему своё тепло…
И всё же
одиночество – прекрасно!
Особенно, когда есть рядом ты,
моя звезда,
в отсвете тёмно-красном,
ведущая меня из темноты.

Ну и что!
Разве что-то изменит
ночь волнений, когда не усну?
Отрешённое лето не верит
в обнажённую страстью весну.
Лето носит зелёные шали,
замирая в полуденный зной.
В одиночку сумеем едва ли,
только вместе сумеем с тобой,
чтоб звенело, дышало, горело,
трепетало, светилось, звалось
из купели омытое тело…
Словно солнца горячая ось
прикоснулась,
у сердца осталась
откровением и тишиной.
Не усну!
Разве мне показалось
это странное лето – весной?

«А о любви прочтём или напишем», —
сказала я когда-то сгоряча.
И вот пишу, пишу не понаслышке:
любовь – воспламенённая свеча!
Она горит, пространство осветляя,
потрескивая, плавясь и шурша.
Горит во мне и жизнь мою меняет,
и удивленьем полнится душа.

Научи меня, Господи, жить!
Чтоб не так, как живу сейчас,
чтоб тебе каждый миг служить,
чтоб тобой каждый день венчать…
Мимо, мимо идти людей,
и не ведать значенья их,
и Тебя узнавать везде
(пусть и лют человек, и лих),
и по Образу Твоему
строить дом, и семью, и мир…
Неужели не быть тому?
Научи, прошу, не томи!
Ты велик и неведом мне —
укажи где путь, и пойду,
станет мизерное крупней,
и неверное – на виду.
Дай почувствовать раны Твои
через многие веки вех,
и принять Твоё Слово и…
Хватит ли Одного на всех?

Мы не ведали дедов,
не знали отцов,
мы себе их придумали,
и не жалелось:
отсечённые корни
отцов-беглецов,
бесфамильное тело.
Наши матери
тихо сходили с ума,
забывая своё назначенье,
повторяя как заповедь:
«Что нам тюрьма да сума,
деньги делают поколенье!»
Мы не ведали правды,
но сердцем глухим
обрели сокровенное зренье:
мы стоим,
перед Всеми Святыми стоим,
за Россию стоим —
на коленях!

Опускаясь в тоску и печаль
за весь род до седьмого колена,
просыпаясь и счастья, и плена,
устаёшь о себе понимать.

Устаёшь от своих «совершенств»,
от любви не такой, как хотелось,
и, слоняясь по дому без дела,
очень остро почувствуешь, где

жизни шар превратился в мираж:
год и месяц, число, даже время.
Было солнце – настало затменье,
только свет золотого пера…

Строки жили на фоне листка,
чередой откровений пронзали,
но осотом по слогу печали
прорастала мятежно тоска.

Опускаясь в тоску и печаль,
просыпаясь и счастья, и плена,
за весь род до седьмого колена
«…буди мне…» отвечать!

Благословляю тишину,
и утро накануне света,
и кофе только что согретый,
и ложку сахара – одну.

Едва дышать, не торопясь,
следить, как истечёт минута,
и время сдвинется как будто,
но только не вперёд, а вспять.

И всплеск души запечатлеть
рука потянется к тетради,
и осторожно, Бога ради,
за окнами начнёт светлеть…

Не торопись,
ведь мы с тобой летим,
за нашу осень, ту, что я желала!
На крыльях облаков нам по пути
за неба золотые покрывала,
на дальний берег сути и судьбы,
за тот рубеж, где быть дано не многим…
Не торопись!
Крылатые дороги
нам в наказанье, кажется, даны!

Отныне что здесь ценно для меня?
Лишь то, что в осень кинуть не посмею.
Льёт мутный дождь четвёртую неделю,
тоску и одиночество кляня.

Я не хочу жестоко поступать —
любить хочу! Но если не умею?!

Льёт мрачный дождь четвёртую неделю,
стирается душевная тропа,
которой мне идти к тебе хотелось
в надежде счастье обрести с тобой.

Льёт судный дождь, бездумный и рябой,
осенний лекарь, массовик-затейник.

И в шумном мире скорости утрат
в его объятьях истина и правда.

Льёт дождь разлук, вершитель листопада,
Икар судьбы —
безудержно-крылат!

Захлопнуть дверь и запереть.
Скорей!
От грозных чувств,
чтоб Зверь бродил в пределах
знакомой жизни, жизни лишь моей,
не покидал знакомого придела.
Голодный Зверь!
Не хочет ничего.
Не признаёт и признаков хозяйских.
Рычит и воет, прыгает на дверь
и ни за что не хочет оставаться
один!
И я сижу при нём,
напрасно накормить его пытаюсь
тем, что не ест.
Не приспособлен он
глотать траву заветренного мая.
Ему бы крови алой сентября
и жирной глины скользкой под ногами,
чтобы катиться, голову сломя,
соскальзывать над пропастью
стихами,
отчаянно срываться камнем вниз,
на самом дне распахивая крылья
горячие
исписанных страниц,
и воспарять до солнца без усилья.

Ищи свои выгоды?!
Мир,
ты сходишь,
слетаешь с орбиты!
Куда ни взгляни:
неон и эфир,
плакаты заглянцевелые
чисто помыты,
журналы витринно-наглядно
диктуют тело:
беспечно, умело, нагло и смело.
Где же Вы, Владимир
(имеется в виду Маяковский).
Профессора,
наденьте «очки-велосипед»,
скажите правду:
«поколение NEXT» – бред!
Булгаковский иллюзионист
правит балом,
и ему всё мало,
и я от иллюзий устала.
Город – моя пустынь —
грустно.
Дети, бредущие в школу
с тяжёлыми рюкзаками —
скоро с флешкой в кармане,
разница-то какая?..
Что несёте вы в будущее,
милые мальчики и девочки,
мимо ларьков и киосков
в ночи,
мимо неоновых выбросов
словесной дури.
Дойдёте ли?
Успеете ли понять,
где и когда
вас обманули…
…………………………………
Звоните, храмы, по Руси,
звоните громче!
Беспроводную сеть молитв
читайте, отче!

Лепи, народная душа,
игрушку-дымку,
точи матрёшку
и пиши на ней картинку.

Плетите, бабы, кружева
к пелёнкам белым.
Рожайте, матери, детей
по десять смело!

Нам Чудотворец Николай
вовек – защита,
Великорецкая, видать,
сильна молитва.

Расти, энергия добра,
тепла и света,
от неба, леса и реки
земного лета.

Звоните, храмы, по Руси!..