Журнал Российский колокол - Российский колокол, 2016 № 1-2

Время фасады штурмует накатами,
На маскаронах ощерились львы.
Старые здания, словно фрегаты
В суетном море бурлящей Москвы.

Гордо высоток возносятся ярусы,
Но несравненно прекраснее их
Облако белое ветреным парусом
Реет над палубой крыш городских.

Улочка узкая, девочка дерзкая.
Хочешь пиастров? Так жарь до конца!
Здравствуй, Смоленка, земля флибустьерская!
Спой мне еще про сундук мертвеца!

Галсами меряю гавань Арбатскую,
К свету таверны лечу мотыльком.
Лью в ненасытную глотку пиратскую
Черный и злой неразбавленный ром.

Где ваши души? Куда вы их прячете?
Пусть бесконтрольно плывут за буи!
В самое сердце стальные, горячие,
Бьют абордажные рифмы мои!

Пусть далеко океаны гремящие,
И никогда нам до них не доплыть.
Самое главное – быть настоящим,
Пусть ненадолго, но все-таки быть,

Словно цунами, прекрасным и яростным,
И не жалеть никогда, ничего!
В сердце поэта швартуется парусник.
Не опоздай на него!

Проснулся утром неожиданно трезвый.
На улице солнечно и, наверное, жарко.
Поджарил хлеб и сквозь дырку в ломте отрезанном
Уставился на включенную кофеварку.

И тут в голове словно вспыхнула лампочка,
Застучали индейские барабаны.
Где-то там снаружи влюбляются ласточки,
Встречаются великие океаны.

Там трубят в саванне слоны могучие.
Ветер пахнет миррой и дышит ласково.
Там вонзает черный кавалер-туча
Бутоньерки молний в лиловый лацкан.

И в окружении этого удивительного где-то,
Городов под водой и знамений в небе,
Тихо и безмятежно на станции «Сетунь»
Дремлет ребенок в материнском чреве.

Вот такое пришло ко мне озарение,
Утреннее, солнечное и неожиданно трезвое:
Самое важное – это точка зрения
Или просто дырка в ломте отрезанном.

В глазах кашалота протяжная гаснет мысль,
Пока он недвижный лежит в полосе прибоя.
Взлетают гагары, и волны целуют мыс,
И небо над пляжем пронзительно-голубое.

На шкуре гиганта отметки былых побед,
С тех пор, как спускался, подобьем Господней кары,
В кромешную бездну, куда не доходит свет,
И рвал поглощая бесцветную плоть кальмаров.

Вот снасть гарпунера, что так и не взял кита.
Вот ярость касаток, кривые акульи зубы,
И старый укус, что оставила самка та,
Которую взял подростком в районе Кубы.

Он видел вулканы и синий полярный лёд,
И танец созвездий над морем в ночи безлунной,
Беспечный бродяга холодных и теплых вод,
Как знамя над хлябью свои возносил буруны.

Но странная доля, проклятье больших китов,
И в этом похожи с людскими китовьи души:
Владыкам пучины, как нам, до конца веков
Из вод материнских идти умирать на сушу.

Взлетают гагары, и волны целуют мыс,
Заря безмятежна, а даль, как слеза, чиста.
В небе над пляжем упрямо штурмует высь
Белое облако, похожее на кита.

Я раньше ездил на «пятнашке»
До стадиона «Лужники».
Смешная синяя букашка
Скребла рогами проводки,

И вдоль пречистенских ампиров
Неторопливо, но легко,
Она влекла меня по миру.
В салоне пахло коньяком,

А может, пивом… даже водкой,
Не так уж важно, чем спастись,
Когда над МИДовской высоткой
Такая солнечная высь,

Что хочется небесной рыбой
Доплыть до звездной глубины.
Лишь граф Толстой гранитноглыбый
Не внял влиянию весны.

Завидев хлеб, взлетают птицы
С его изваянной скалы.
Над пробужденною столицей
Летит победное «Курлы!»

Ах, этот хор многоголосый!
И по сей день звенит в ушах,
Когда забвенья пар белесый
Равняет всё на пыль и прах.

Забыта прежняя степенность,
И, словно грёза наяву,
В зенит стремится современность,
Оставив старую Москву,

Как люди оставляют детство,
А мы не в силах повзрослеть
И делим ветхое наследство
За домом дом, за клетью клеть.

Устало меряем шагами,
А если нужно – и ползком.
В салоне пахнет стариками
И лишь немного коньяком.

Фонарные ночи и ангелы на игле
Светлы и беспечны, хоть бесам не счесть числа.
Я – черная точка, я – оттепель в феврале,
Еще не тепло и даже не тень тепла.

До труб Иерихона парсеки полярных вьюг,
До скрипок Вивальди один оборот Земли.
Железные птицы гнездиться летят на юг,
Попутчик в маршрутке сказал мне, что он – Шарли…

А я – передышка, возможность ослабить шарф
И, в пьяном веселье сугроб разметав кругом,
Увидеть под снегом все тот же холодный шар,
Такой же, как прежде, и все же чуть-чуть другой.

И все же, и все же в февральской судьбе моей
Порою бывает недолгий павлиний миг,
И теплые руки, и лица родных людей,
И темное пиво, и строки любимых книг.

Такая безделица, малость, что просто смех!
Но этого хватит, чтоб снег отряхнуть с ключиц
И, крылья расправив, подняться свечою вверх,
Проспектами ветра, дорогами хищных птиц!

Все выше и выше пространство собой пронзив,
Как звезды порою пронзают небес покров,
И, взгляд преклоняя к земле, что лежит в грязи,
В болоте столетий увидеть ростки цветов,

Как зернышки рая в кромешном и злом аду,
Как проседи света в одной бесконечной мгле,
И я умолкаю, парю и спокойно жду.
Мы – черные точки, мы – оттепель в феврале!

Все больнее дышать, все труднее подняться с утра,
Посмотрите в глаза, а иначе я вас не узнаю.
Нет ни чести, ни мудрости в тех, что танцуют по краю.
Только смелость безумцев, не знающих зла и добра.

Только жажда агоры в расширенных черных зрачках,
Чтоб любили до гроба, и ждали, и кланялись в пояс.
По-гусарски рисуясь вскочить в ускользающий поезд,
Чтоб с последним аккордом сорвать восхищенное «Ах!»

И писать как-то так, чтобы каждый услышал: «Внемли!»
Чтоб хотя бы на время оставил коктейли и суши,
И собой увлажнять омертвелые, черствые души,
Словно дождь увлажняет иссохшее лоно земли.

Но стихи не даются, и не на что вдруг опереться,
Там, где слово горело, теперь не осталось огня.
Вы хотели сердечности? Слушайте, вот оно, сердце!
Так держите, владейте, и пейте, и ешьте меня!

А когда изгладится багряное, сладкое, свежее,
Вы отправитесь спать, совершив повседневный стриптиз,
И не зная еще, что уже не останетесь прежними,
Как не знает безумец, когда завершится карниз.