Журнал Российский колокол - Российский колокол, 2015 № 7-8

Находят русские в Париже
Столицу жизни и любви,
И, что поделать, се ля ви[18],
Столицу моды и престижа.
Здесь император всей Руси,
Страну ведущий к краю бездны,
Столь величавый и помпезный
Мост через Сену водрузил[19].

Но русская душа святая
Не между нимфами моста —
У православного креста,
Что в храме Невского блистает[20].
В «Ротонде» заняты места,
Над столиком порхают строфы:
Серебряного века профиль
Рисунком Модильяни стал[21].

И кто поймёт, а кто осудит,
Что из огня кровавых лет
В Париж, бесценный город-свет,
Российские стремились люди.
Те дни остались далеко,
И молят об одном их души:
Приют печальный не нарушить,
Не потревожить их покой[22].

Вагоны, люди, саквояжи —
Вокзал д’Орсе, на Орлеан.
Лишь век прошёл – из разных стран
Сюда спешат на вернисажи[24].
А он стоит на берегу:
Напротив – Лувр, внутри – картины.
Да, повезло, иным старинным —
И тем фасад не сберегут.

Здесь на холстах танцуют пары,
Повсюду льётся мягкий свет,
А вот Мулен де ла Галет —
Бал на картине Ренуара.
В балетном классе у Дега
Так грациозны ученицы,
Как молодые кобылицы
Перед трибуной на бегах.

Ему милее несказанно
Иное полотно совсем:
Привет вокзалу д’Орсе
От Сент-Лазарского вокзала[25].
Да, так бывает: он создал
Очаг культурных интересов,
Востребован, обласкан прессой…
А ночью снятся поезда…

Штурмуют Эйфелеву башню
Уже давно – сто двадцать лет,
Быть может, в ней тот самый свет,
Что я ищу как день вчерашний?
Подходим. Тянутся хвосты
Многоязыких многоножек,
Но нам бесценный гид поможет —
И мы достигнем «Высоты»[26].

За столиком о бренном спорим —
Вино закажем и еду.
На блюде устрицы во льду
Всё так же остро пахнут морем[27]…
Стальной суровый интерьер —
Здесь, как у Немо на банкете.
Меню автографом отметил
Недаром старина Жюль Верн[28].

В Париже дождь – сбегают капли
С угрюмых лестниц винтовых
К подзорным трубам – это в их
Глазах отражены спектакли —
Немые сцены – весь Париж.
Приятна зелень декораций,
И можно, если постараться,
Найти свою средь сотен крыш.

За Елисейскими полями,
Почти за тридевять земель
Лежит, свернувшись, серый змей
У паруса под костылями…
То изощрённый Ля Дефанс —
Почётный член в элитном клубе
Архитектурных монстров в кубе,
Где правит черный Монпарнас[30].

Когда-то башню из железа
Уродом посчитал Париж,
Потом привыкли, но, шалишь!
За лаврами другие лезут.
И к тем привыкнут. Нотр-Дам
Стыдливо витражи потупит,
Но пальму первенства уступит
Стеклобетонным этажам.

И удивлённому скитальцу
Расскажут, что счастливей нет
Того, чей смотрит кабинет
На памятник большому пальцу[31].
А «белые воротнички»
Уже спешат сюда на службу.
В вагонах белых им не нужно
Держаться крепче за очки[32].

Слегка устав от впечатлений,
Присядем на мосту Искусств[33].
Здесь есть скамейки нежных чувств,
Скамейки голода и лени.
Любую выбирай, смотри,
Неспешно наслаждайся видом —
Она поможет лучше гида
Париж увидеть изнутри.

Пройди по набережной Сены,
Где, ноги опустив к воде,
Конспекты мучает студент
О славной тактике Тюренна[34].
Ещё светлей, когда идёшь
По парку мимо карусели —
Звучат мелодий старых трели.
А вечером попасть под дождь,

На Сен-Луи[35] спуститься к Сене
С мороженым от Бертильо,
И от метро по Батиньоль
Брести за призраком Верлена [36].
Купить вино у Николя[37],
Услышать тонкий хруст багета.
Так вот какой он – город света!
Он светится внутри меня!

Чужая речь звучит в дыму огней,
на языке врага мы слов любви не знаем,
с небритых щёк мы копоть отираем
и ненавидеть учимся сильней.
За что?
За то, что горстка избранных народом
достойна окруженья своего.
Меж истощеньем душ и недородом
растёт фальшивой власти существо.
И хмель, замешанный на красно-бело-синем,
оправдывает смерть твоих детей.
Ну, что ж, безмолвная Россия,
молчи и… пей.

Непроизвольно вырвалось: «Родина!»
Остановилась. Молчу.
Май на дворе. Мною с детства усвоено:
«майские» – вот и кричу.

– Мальчик, другое совсем поколение,
что ты так смотришь? Иди!
Тётя вдруг вспомнила дедушку Ленина
и что фашисты – враги.

Мальчик, иди и играй в Шварценеггера!
Что ты уставился так?
Тётя не пьяная, тётя не вредная.
Этот платок? Будто флаг!

Хочешь, отдам? Пригодится для Робина.
Мне он не нужен, возьми!
Тряпочный символ, представь, – это «Родина»,
можешь карать и казнить.

Пусть, как в кино, всё взлетает и рушится,
дуй свою жвачку. Сильней!
Джинсовый мальчик, торчащие уши,
Родиной будешь моей?

Разве ты виноват? Виноват!
Ещё как! Ты – один.
Снег не тает. Морозно. Зима.
Невысокий, седой гражданин
банку с клюквой устал предлагать
и понуро сидит.
– Виноват!
Быстрым шагом я мимо иду,
не спросив о цене.
– Винова… винова…
Звук шагов приглушил мягкий снег.
Не тревожь понапрасну слова,
детям клюквы купи,
мёрзнет зря пожилой человек.

Я вслушиваюсь в шёпот за окном,
в берёзовую трепетную тайну.
Моей судьбы и жизни колесо
сегодня стало просто обручальным.

Всё кажется берёзовым, томит
и кружится,
и токает, и рвётся…
И римской цифрой «пять»
надрез
болит,
сок по стволу седому в землю
льётся —
сок жизни.

Пей его скорей,
вкуси ещё и празднуй,
будь причастна!
Разрушено табу, так не жалей,
и на пиру, и после —
ты прекрасна!

Играет тёплый ветер в волосах,
набухли, зеленеют почки-крошки,
берёзовое время на часах,
берёзовые
буквой «эЛь»
серёжки…

Из отчего дома
внезапно уехали мы.
Менялись квартиры
на лучше и больше, престижней.
А мне всё казалось, что Клён мой
дорос до Луны,
и я не узнаю его,
если только увижу.
Он вырос стихийно,
никто его там не садил:
под плотным,
высоким забором.
С балкона, сначала
я просто следила за ним,
по-детски, с задором.

Он выстоял, выгнулся
и напрямик,
макушкой, упорно
старался как будто
быстрее расти,
коснуться балкона.
И чудо случилось!
По осени, после дождя,
я вышла, прищурясь,
вдыхая прохладное солнце,
взглянуть, как там Клён.
Клён, волнуясь, смотрел на меня,
и мне показалось,
смеётся…

Спилили его.
Он другим загораживал свет.
Туда, где он рос,
допустили репей и крапиву.
Я отчему дому
сквозь слёзы
открыла секрет —
дневник пролистала ревниво.
До дней,
где хранился осенний привет
от юного Клёна.
Совсем не смеялся тогда он,
нет-нет!
Он плакал
влюблённо.