Татьяна Добрусина - Сверхновая американская фантастика, 1994 № 05
Текли долгие-долгие безответные минуты, пока слова мои пробивались почти через 300 миллионов километров, разделявшие нас. Я невесомо парила перед экраном, зависнув посреди неухоженной своей мастерской, и чувствовала, как снаружи с буханьем и клацаньем отряд силовиков прилаживает мерзкие свои ракетные тягачи и ядерные двигатели к моему астероиду. Я чувствовала себя женщиной, окруженной насильниками, беспомощной и одинокой.
Я так напряженно всматривалась в Сэмово изображение на экране коммуникатора, что у меня глаза заслезились. И тогда я поняла, что плачу.
Но вот после агонии, что казалась долгой как вся жизнь, на лице у Сэма появилась робкая улыбка.
— Понимаешь, помнится, как-то я комикс видел, еще мальчишкой. Он в журнале с девчушками нарисован был.
Я едва сдержалась, чтобы не завопить на него. Какое это имело отношение к моим бедам? Но он спокойно продолжал, криво усмехаясь воспоминаниям, зная, что любые мои возражения долетят до него не раньше чем через четверть часа.
— Там нарисованы были два мужика, прикованные к стене подземной тюрьмы футах в десяти от пола. Цепями прикованы за руки и за ноги. Бородищи у обоих до колен отросли. Полный беспросвет. А один из дедов… — Сэм и в самом деле рассмеялся: —… один из дедов, понимаешь, лыбится, как сумасшедший, и говорит другому: «А теперь слушай, что я придумал».
Я чувствовала, как и воздух сам собою наполняет легкие, готовясь воплем прогнать его через мою глотку в ответ на эту чушь.
— А теперь, прежде чем ты лопнешь от злости, — предупредил Сэм, — позволь сказать тебе две вещи. Во-первых, в этом деле мы с тобой вместе. А во-вторых… слушай, что я придумал.
Он говорил не останавливаясь полтора часа. Я не то что возразить — словечко вставить не могла.
Вот так и получилось, что я стала рисовать первую картину в ионосфере Земли.
Сэм все время рассчитывал, что я нарисую ему рекламные картины. О другом художнике он даже и не думал. «С чего это какому-то чужаку все деньги должны доставаться?» — таков был его настрой.
Пока силовики оснащали мой астероид своими ядерными ракетными системами, а корабли-доставщики тащили с Луны сферические баки с газообразным топливом, Сэм передал от владыки Дрябни грубые наброски того, как должны выглядеть ионосферные рекламы.
Все они оказались фотографиями самого Дрябни, облаченного в одежды чистейшей белизны, с райскими золотыми облаками позади него и намеком на нимб, осенявший его святую голову.
Я бы эту мерзость тут же выкинула, если бы не была посвящена в замысел Сэма.
Время нужно было выбрать абсолютно точно. Первую рекламу намечалось разместить над среднезападной частью Соединенных Штатов, где она была бы видна, очень приблизительно, от Огайо до Айовы. Если все пойдет так, как предсказывали Гора-Макгвайр и Т. Кагасима, изображение станет медленно перемещаться на запад вослед уползающему с земной поверхности дню (или ночи).
Сэм самолично прибыл ко мне в день демонстрации первого рекламного изображения. Прилетел он на самом последнем и самом большом из своих грузовозов — «Лессич Фейре», который сам шутливо именовал «Ленивая Фея».
Астероид мой уже находился на пути к Эдему. Инженеры-силовики подсоединили последние баки с топливом, включили свои системы и оставили меня одну медленно скользить по космическому пространству — под действием небольшой, но постоянной тяги ядерных ракет — на свидание с Эдемом. Через несколько дней они собирались вернуться, окончательно выверить курс и снять меня с астероида навсегда.
Вошедший в мою мастерскую Сэм выглядел настоящим злодеем-проказником. А улыбка у него была прямо-таки дьявольская. Кавардак в моей берлоге царил еще больше прежнего: наброски рекламных картинок, да и все другие мои наброски и зарисовки вперемешку с компьютерными дискетами невесомо парили в воздухе.
— Как ты только тут отыскиваешь, что тебе надо? — спросил, оглядываясь, Сэм.
Я оставалась за мольбертом, позади него, если быть точной. Получалось что-то вроде предохраняющего меня щита. Не стоило бросаться Сэму в объятия, как бы на самом деле мне ни хотелось сделать это. Не могла позволить ему думать, будто снова жажду стать его любовницей в обмен на оказанную им помощь. Не могла избавиться от этой мысли, тем более, что она была очень близка к истине.
Он же никоим образом не выказал стремления получить подобное вознаграждение. Глянул только на меня лукаво и спросил:
— Тебе и вправду хочется пройти через это?
— Да! — выпалила я, не поколебавшись ни на миг.
Сэм глубоко вздохнул.
— Добро. Ты играешь — я в игре. Юристы все попроверяли. Так что — делаем.
Я выскользнула из-за мольберта и перебралась к компьютеру. Сэм встал рядом и включил мой пульт управления. Следующие полчаса поглотила деловая суета: я проверяла, все ли в порядке с картиной, Сэм связывался с Макгвайром и Кагасимой.
— Я рад, что они присобачили ракеты и прочий хлам на тот конец астероида, где ты не успела ничего наваять, — бормотал Сэм, пока мы работали. — Это ж просто преступлением было бы раздолбать все, что ты уже натворила.
Я коротко кивнула, не смея, не позволяя себе взглянуть ему в глаза. Он был так близко, что едва не касался моего плеча. Я ощущала тепло его тела, сама покрываясь холодной испариной от тревожного предвкушения.
Работая единой бригадой, связанной через сотни миллионов километров, Сэм, Макгвайр, Кагасима и я нарисовали первое изображение высоко в ионосфере Земли. С моего компьютера картина шла к батарее электронных пушек, установленных на той же орбитальной станции, где помещалась Сэмова гостиница. На экране коммуникатора я видела, как изображение развертывалось над срединной частью Северной Америки.
Непорочная Дева Анд.
У меня не было ни желания, ни намерения украшать небеса надутыми елейными чертами Дрябни. Такой чести Norte Americanos вообще не заслуживали. Вместо этого я взяла образ из собственного сердца, из своих детских воспоминаний о суровой росписи, украшавшей выбеленные стены нашей деревенской церкви.
Вам должно быть понятно, что годы прошли, прежде чем я сама увидела свое творение так, как то и полагалось, то есть с земли. До того дня я довольствовалась тем, что показывалось на маленьком экране моего коммуникатора, а там я видела Непорочную в обратном изображении, как будто с улицы смотрела на витраж в окне собора.
Все были захвачены врасплох. Некоторые ошалевшие гринго пытались фотографировать картину, которая внезапно появилась на заходе солнца над их головами, но ни одна из фотографий не передавала ни истинного размера, ни размаха, ни даже подлинных цветов моей Непорочной Девы. Цвета особенно трудно было уловить — в каждый миг они были так нежны, так сияющи, так тонко переливчаты. Пока телестудии соображали, что произошло, пока снаряжали свои передвижные установки новостей, Непорочная растаяла во тьме ночи.
По всей Северной Америке прокатился шквал ошеломляющего удивления. Затем слух о нем пронесся по всему миру.
Ионосферные изображения видны, конечно, лишь на протяжении немногих драгоценных минут закатных сумерек. Стоит Солнцу скрыться за горизонтом, как чувствительные электрические эффекты, порождающие нежную цветовую дымку, мигом прекращают действовать, и все изображение пропадает в никуда.
За исключением того, что информация, создавшая картину, сохраняется в памяти компьютера, gracias a Dios. Много лет спустя, когда возвращение на Землю больше ничем мне не грозило, я дала разрешение университету изобразить Непорочную в небесах моей собственной родины. Тогда-то я и увидела ее такой, какой ее предлагалось видеть всем. Это было прекрасно, прекраснее всего, что создано мною с тех пор.
Впрочем, до того еще были годы и годы. В тот же день мы с Сэмом смотрели, как исчезает во тьме моя Непорочная Дева, и он повернулся ко мне с сиявшей от счастья улыбкой.
— Ну, — сообщил он радостно, — теперь держись! Дерьмо полетит как из пушки, изо всех стволов вдарят.
Так и случилось. Практически каждый юрист в солнечной системе оказался вовлечен в иски, встречные иски и встречные встречным иски. Дрябни со своими Моралистами утверждали, будто Сэм нарушил контракт. Сэм отбивался, доказывая, что контракт специально предусматривает предоставление ему художественной лицензии, — и оказывалось, слова эти действительно употреблялись в каком-то подподпункте где-то на предпоследней странице толстенного юридического документа. Индустрию рекламы будто гром и молния поразили одновременно. Защитники окружающей среды от полюса до полюса возмущенно возопили и ринулись в суд, что побудило художественных Критиков и весь аппарат «изящных искусств»: музеи, журналы, благотворительные ассоциации, общественные клубы, богатых жертвователей и даже правительственные организации — встать на защиту одной-единственной молодой художницы, имени которой никто из них прежде и не слыхивал — Элверды Апачета. Меня!
